Хорошо, что Тамара не из обидчивых, не умеет она всерьез и долго сердиться на него, хотя причин для этого было более чем достаточно. Ведь сколько раз он то забывал поздравить ее с праздником, то заставлял ждать где-нибудь в парке, перепутав назначенное для свидания время, то опаздывал в театр... Она порой незлобиво корила его или тоном опытной учительницы внушала, что все женщины без исключения любят внимание. Но чаще всего, безнадежно махнув рукой, Тамара вздыхала:

— Ты, Миша, недотепа. Будь на моем месте другая, она уже давно перестала бы встречаться с тобой, а я, как видишь, терплю...

Михаил Петрович ценил ее терпение и в мыслях с грустью соглашался: верно, недотепа, чего-то во мне не хватает...

Уютно покачиваясь на мягком диване, он уже рисовал себе воображаемую картину возвращения в город. Это будет скоро, очень скоро. Тамара, пожалуй, права: больше недели не выдержит он в Буране, в крайнем случае, поживет с десяток дней, и хватит, и назад. К чему долго задерживаться у брата? Ну, встретятся они, поговорят, посмотрят друг на друга — и точка... Все-таки интересно, каким он стал, его брат?

Однажды Тамара принесла Михаилу Петровичу газету «Сельская жизнь».

— Иван Петрович Воронов не твой ли брат? — поинтересовалась она.

— Брат. А что?

— Знатный человек. Орденом награжден! В газете пишут о нем. Вот почитай.

Он читал статью о хлеборобах Приуральского района, гордясь братом и вместе с тем испытывая неловкость от того, что до сих пор так и не съездил к Ване.

Они уже давно не встречались. Последний раз братья виделись в печальный день — на похоронах матери. Сержант Иван Воронов прилетел самолетом из далекого степного края, студент Миша Воронов приехал поездом. Они похоронили мать, погоревали в пустой казенной квартире, вспомнили отца, Петра Илларионовича, погибшего на фронте в сорок третьем году, и разъехались в разные стороны. Только редкие письма да праздничные открытки связывали их все эти годы.

И вот Михаил Петрович едет к брату, а мысли его, как на грех, бегут и бегут назад, в шумный, душный город. Нет, нет, брат не рассердится, если он пораньше уедет из Бурана. О своем возвращении он телеграммой сообщит одной лишь Тамаре. Тамара придет на вокзал в ярком цветастом платье — красивая, улыбчивая. Никому ничего не говоря и ни с кем не встречаясь в городе, они тут же пересядут на другой поезд и вместе умчатся к Волге. Молодец Тамара, хорошо придумала!

Поезд подходил к небольшой станции. Народу на перроне было мало, и Михаил Петрович из окна сразу увидел брата. Подняв голову, тот выжидательно ощупывал глазами окна и открытые тамбуры, а когда заметил его, замахал руками и побежал рядом с составом. В следующую минуту братья уже взволнованно тискали друг друга, бессвязно восклицая неизбежное в таких случаях «ну, как ты», «ну, что у тебя». Потом они разом ухватились за ручку чемодана и, как маленькие, заспорили, кому нести.

— Ты, Миша, гость. Дозволь уж мне.

— Нет, нет, Ваня. Я сам...

— Старшего брата надобно слушаться, — рассмеялся Иван Петрович и подхватил чемодан. — Айда, Миша, там ждет машина.

На привокзальной площади, вымощенной крупным серым булыжником, стояла единственная легковая машина — голубая «Волга» с поднятым капотом.

— Ну, вот и транспорт на месте, — с радостным оживлением говорил брат. — Час десять минут — и мы с тобой в Буране! Тимофей, открой-ка багажник, положи чемодан, — приказал он курносому белобрысому парню в клетчатой кепке, надетой козырьком назад.

Вытирая тряпкой замасленные руки, Тимофей виновато сказал:

— Беда стряслась, Иван Петрович, бензонасос не работает.

— Как не работает? Что же ты ворон ловил! — напустился Иван Петрович на парня. — А нам что же, автобусом ехать или попутную искать прикажешь? Эх, Тимофей-ротозей... Может, как-нибудь доедем?

Шофер отрицательно покрутил головой.

— Не доедем, Иван Петрович. Насос разбирать надо.

— Разбирать-собирать... Не мог раньше доглядеть, — сердито ворчал Иван Петрович, с неловкостью посматривая на брата. Он думал с ветерком прокатить гостя на персональной «Волге», но поди ж ты, несчастье какое — машина разладилась.

Тимофей поправил на голове кепку.

— Возле аптеки, я видел, стоит больничная машина, на ней можно подъехать, — несмело посоветовал он и для убедительности добавил: — А то я не знаю, сколько провожусь тут с насосом.

— Ладно, беги за больничной, — распорядился Иван Петрович.

Вскоре подъехал старенький «москвич» с коричневатым залатанным кузовом и красными крестами на стеклах. За рулем сидела молодая женщина.

Иван Петрович шепнул брату:

— Это наш бурановский доктор, Фиалковская.

«От врачей да к врачу... Веселенькое начало бурановской эпопеи», — усмехнулся про себя Михаил Петрович.

Тимофей, как на пружинах, вынырнул из «москвича», оставив дверцу открытой.

— Осчастливьте, Иван Петрович. Садитесь. Подвезу, — улыбаясь, пригласила Фиалковская.

Братья сели в машину. Сам Иван Петрович разместился с чемоданом сзади, а брата, как гостя, усадил на почетное место, рядом с шофером.

— Ну, «москвичок»-старичок, не подведи хозяйку, понимай, кого повезешь, самого товарища колхозного председателя, — весело говорила Фиалковская. В ее голосе слышалась нескрываемая ирония.

— Не только председателя, но и доктора повезете. Прошу, Лидия Николаевна, познакомиться — мой брат. Вы — сельский врач, а он у меня — городской, ученый! — Слова «городской» и «ученый» Иван Петрович выговорил с каким-то особенным смаком — знай, мол, наших!

— Тем более, рейс вдвойне ответственный, — с той же иронией отозвалась Фиалковская. — Не беспокойтесь, мой «москвичок» не чета изнеженной председательской «Волге», домчится... Не обращайте только внимания на стук, скрип и скрежет. Машина с музыкой!..

Издавна Михаил Петрович любил разглядывать людей. Это перешло к нему, кажется, от одного старого профессора, который нередко повторял на лекциях: «Все примечайте, други мои, ибо на лице человека часто написана его болезнь...» Поначалу он принял профессорский совет как будущий врач, а потом это стало привычкой, возможно, и не очень-то удобной для тех, кто попадал в его поле зрения. Вот и сейчас Михаил Петрович с пристальной заинтересованностью посматривал на соседку, силясь разгадать, что представляет из себя эта женщина — сельский врач, так сноровисто управляющая машиной. На вид ей лет двадцать семь — двадцать восемь. Лицо несколько вытянутое, худощавое с редкими крапинками поздних веснушек. Нос тонкий, чуть вздернутый. Полные, резко очерченные губы густо накрашены. Широко расставленные светло-голубые глаза смотрят с дерзкой задоринкой, но если повнимательней приглядеться, в их глубине можно увидеть неожиданную грусть. Брови и ресницы заметно подчернены карандашом. Густые золотистые волосы опрятно собраны в тугой пучок на затылке и скреплены шпильками. Одета она в простенькое ситцевое платье в горошек.

«Симпатичная, только напрасно красится», — подумал о ней Михаил Петрович и тут же помимо своей воли стал сравнивать Лидию Николаевну с Тамарой. Сравнение оказалось не в пользу сельского врача. Тамара красивее, моложе и наряднее, и шпилек у нее в волосах не видно, и косметикой пользуется более умело. Она как-то рассказывала ему, что ее бабка по отцу — из цыганок. Должно быть, от бабки у нее постоянная смуглость лица, чернота глаз и бровей, низковатый, но приятный голос; должно быть, от нее она унаследовала неистребимую страсть к ярким одеждам, бусам, перстням, серьгам. Тамара — щеголиха, она скорей бросилась бы в омут, чем рискнула показаться людям в таком вот простеньком платьице без вырезов, оборок, хитроумных складок, какое было на Фиалковской. Она понимает толк в нарядах, и в их большом городе волей-неволей тон задает модницам, потому что работает на телецентре диктором и почти каждый вечер красуется на голубом экране перед очами наблюдательных и придирчивых франтих...