И тут Михаил Петрович с неожиданной досадой подумал, что он, пожалуй, не очень-то удобное время выбрал для встречи с братом, для отдыха в Буране. Люди работают, по горло заняты, им не до гостей...

«Ничего, ничего, Через недельку уеду, отдохнем с Тамарой на Волге», — решил он.

В полдень приехал брат. Он был в старом запыленном пиджаке, кирзовых, давно не видавших крема сапогах, в замасленной кепке. Ребятишки сразу бросились к отцу, наперебой хвастаясь, что они с дядей Мишей ходили на рыбалку и поймали большущего-пребольшущего ерша.

— Я поймал! — хвалился младший. — Мы еще пойдем, мы еще поймаем.

— Ладно, ладно, — нетерпеливо отмахнулся отец. — Посмотрите, есть ли вода в рукомойнике?

Пока Фрося готовила обед, братья Вороновы сидели во дворе, на скамейке, под небольшим, но уже развесистым топольком. Дымя сигаретой, Иван Петрович озабоченно рассказывал:

— Хлеба, понимаешь ли, кое-где полегли, трудновато брать их, а нужно, и спешить надо... У нас, Миша, так: погожий денек упустишь — проиграешь. — Он кивнул головой вверх. — Мы ведь от нее, от небесной канцелярии, ой как зависим... Да и нос кое-кому утереть хочется. Есть тут в соседнем районе колхоз «Колос», председателем там знакомый мужик, так себе хозяин... А его комбайнеры, понимаешь ли, держат областной рекорд. Чешутся у меня руки обскакать их. Дай только срок, обскачу! — пригрозил брат.

— Разве это так важно? — недоуменно пожал плечами Михаил Петрович.

— А как же, Миша, в нашем деле все важно! — горячо воскликнул Иван Петрович и мечтательно продолжал: — Представь себе: рекорд очутится в моих руках, и сразу другая петрушка — колхоз мой замечен, сразу почет, и люди почувствуют силу, и люди горы свернуть готовы.

— Да ты настоящий оратор, трибун, — рассмеялся Михаил Петрович.

Польщенный этими словами, брат убежденно отозвался:

— Колхоз, Миша, сложная штуковина, иногда и оратором приходится быть, иногда промолчишь для пользы дела. Тут с бухты-барахты нельзя, тут мозгами пошевеливай, иначе споткнешься, в прорыве окажешься...

Михаил Петрович, с интересом слушал брата, внимательно приглядывался к нему. Годы мало изменили Ваню. Он всегда любил быть впереди, верховодил когда-то уличной ребятней. Вспомнилось, как однажды ребята поставили во дворе турник, и Ванин ровесник, Сенька Горохов, на зависть мальчишкам свободно «крутил» на турнике «солнце». А Ваня этого делать не умел и злился. И вот каждое утро он стал вставать раньше всех и, пока мальчишки спали, тренироваться на турнике. Иногда, срываясь, падал, разбивал нос, коленки, но не останавливался. И настал день, когда Ваня переплюнул Сеньку Горохова... Михаилу Петровичу и сейчас было понятно стремление брата обскакать соседей, и ничего плохого не видел он в этом.

У дома остановилась машина. В следующую минуту в калитке показался коренастый, атлетического сложения мужчина с огненно-рыжей пышной шевелюрой.

— Я к вам, товарищ председатель.

— Ну, ну, давай. Что у тебя?

— Шофер я, из городских, приехали на помощь к вам...

— Знаю. Спасибо, что приехали, работа найдется.

— На работу не обижаемся. Предложение у меня есть.

— Предложение? Выкладывай!

— На заправку ездим в село. Непорядок. Зря машины гоняем. Нужно заправлять в поле.

— Дельно! — обрадовался Иван Петрович. — Дельно говоришь, товарищ... Как тебя?

— Коростелев.

— Дельно говоришь, товарищ Коростелев. Найди моего заместителя и передай, чтобы заправляли на месте.

— Понятно, товарищ председатель. Большая экономия будет.

— Вот, вот... У тебя самого какая машина?

— Самосвал. Под хлеб оборудован. Новенький, только ограничитель снял. И другие машины что надо. Полный порядок будет!

— Ну, а как устроились, как с питанием?

— Тоже порядок. Довольны ребята.

Когда Коростелев ушел, Иван Петрович оживленно проговорил:

— Хороших ребят прислали. Слышал? Беспокоится человек, чтобы зря туда-сюда не ездить. Сразу видно — толковый парняга! Понимает что к чему...

Фрося позвала обедать. Она поставила на стол бутылку вина и один стакан для гостя.

— Мужа обижаете, Фрося, — заметил Михаил Петрович.

Постучав ногтем по бутылке, брат подосадовал:

— И жалко, Миша, да нельзя, я на службе... У меня заведено так: и сам в рабочее время в рот не возьму, и другим не дозволю. А ты выпей, тебе можно, ты на отдыхе!

Сразу после обеда Иван Петрович заторопился в правление, сказав, что у него дела, нужно опять ехать в поле. Ушла на ферму Фрося. Куда-то исчезли племянники, по всей вероятности, найдя себе занятие более веселое, чем бесприбыльная рыбалка.

Михаил Петрович остался в доме один. Взяв книгу, он прилег на диван. Почему-то не читалось, и спать тоже не хотелось... Раньше, пока собирался в дорогу, пока думал о незнакомом Буране, пока ехал в поезде, ему очень хотелось вот так побездельничать... Но, как на грех, опять вспоминались утренние обходы в больнице, амбулаторные приемы, высокая, залитая солнцем операционная, где королевой расхаживала вся в белом непримиримо-строгая Вера Матвеевна... Все было привычным и милым. Оказывается, трудно, очень трудно даже малое время прожить без этого, и теперь-то Михаил Петрович понимал одного старого фельдшера-пенсионера. Они с почетом, с дорогими подарками проводили старика на заслуженный отдых, произнесли чувствительные речи... А фельдшер потом почти каждый день приходил в больницу, надевал халат. Доктор Воронов сердился и однажды упрекнул старика: «И что вам, Кузьмич, дома не сидится...» Оказывается, нелегкая это участь — очутиться вдруг без дела...

Отложив книгу, Михаил Петрович встал с дивана, раскрыл чемодан, достал почтовый набор, чтобы написать Тамаре первое письмо из Бурана. Он присел к столу и вдруг ужаснулся: ему не о чем писать ей... «Завтра напишу, сегодня я, кажется, не в настроении», — решил он и подошел к открытому окну.

Залитая жарким солнцем широкая улица была пустынна. У калитки стоял петух. Он был великолепен в своих ярких петушиных доспехах. Сверкая золотом и пурпуром, он с воинственной гордостью держал свою голову, украшенную рубиновым гребешком, похожим на царскую корону, и с удивлением смотрел круглыми, немигающими глазами на незнакомого человека в окне, точно спрашивал: а ты кто такой, что здесь делаешь? Михаил Петрович никогда так близко не видел обыкновенного деревенского петуха и сейчас по-детски залюбовался им, пораженный чудесной раскраской и независимой осанкой красавца.

Петух вдруг тревожно вскрикнул и, вытянув шею, кинулся прочь, к соседскому дому. Михаил Петрович по плечи высунулся из окна, чтобы посмотреть, что напугало петуха, и увидел Фиалковскую. Она шла по улице в том же платье в горошек, с чемоданчиком в руке.

— Лидия Николаевна, — обрадовался он. — Здравствуйте!

Она остановилась у палисадника.

— Добрый день, Михаил Петрович, как вам отдыхается?

— Привыкаю.

— Завидую... А мне, как видите, нужно ходить на вызовы, и в больнице — дела, дела... Не хотите ли осмотреть мои владения?

— Мой девиз: не отказываться от приглашений.

Одной из достопримечательностей Бурановской больницы была чугунная ограда. В одинаковых рисунках ее пролетов, разделенных кирпичными столбами, еще издали отчетливо были заметны красные кресты.

— Вы, Лидия Николаевна, как видно, очень заботитесь, чтобы ваша больница была приметной: всю ограду усеяли красными крестами, — весело пошутил Михаил Петрович.

Она расхохоталась:

— Разве не догадываетесь? Это же бывшая церковная ограда! Божий храм, говорят, сгорел, а поповский дом сохранился. В нем-то и разместилась наша больница.

За оградой стоял одноэтажный дом, крытый железом. К нему с одной и другой стороны прижались пристройки с шиферными и черепичными крышами.

— Наша больница напоминет мне московский храм Василия Блаженного. Вы спросите, чем? А вот чем! Известно, что многие русские цари достраивали Василия Блаженного, украшали его своими башенками в честь какого-нибудь знаменательного события. Здесь тоже каждый врач, который работал в Буране, украшал поповские хоромы своей пристройкой.