Когда эти почтенные искатели приключений отбыли, Перигрин, присутствовавший при этой сцене, узнал все подробности из уст самого трактирщика, который призывал в свидетели бога и святых, что он все равно потерял бы на таких клиентах, даже если бы они заплатили по счету, ибо, опасаясь их возражений, он назначал на все слишком низкие цены; но столь велик авторитет офицеров во Франции, что он ни в чем не смел прекословить их воле, так как городские власти, узнав об этом деле, расправились бы с ним, ибо правительство всегда подстрекает армию притеснять жителей; вдобавок он рисковал бы навлечь на себя гнев офицеров, а этого было бы достаточно, чтобы окончательно его погубить.
Наш герой воспылал негодованием по поводу такой несправедливости и тирании и, обратившись к своему гувернеру, спросил, считает ли он это доказательством того благополучия, каким наслаждается французский народ. Джолтер отвечал, что любая человеческая конституция не может не быть в какой-то мере несовершенной, и признал, что в этом королевстве дворяне пользуются большей поддержкой, чем простолюдины, ибо следует предположить, что их понятие о чести и высокие их заслуги дают им право на такое предпочтение, которое объясняется также воспоминанием о доблести их предков, благодаря коей эти последние были возведены в дворянское звание. Но он утверждал, что трактирщик оклеветал магистратуру, которая во Франции неизменно карает за явные проступки и злоупотребления, не потворствуя знатным особам.
Живописец отозвался одобрительно о мудрости французского правительства, обуздывающего наглость черни, от которой, по его словам, он сам частенько страдал: его не раз забрызгивали грязью кучера наемных карет, толкали возчики и носильщики и осыпали гнуснейшими ругательствами лодочники в Лондоне, где он потерял однажды свой кошелек от парика и немалое количество волос, срезанных каким-то негодяем, когда он проходил через Лудгейт во время шествия лорда-мэра. Со своей стороны, доктор с большим жаром доказывал, что этих офицеров следует приговорить к смерти или хотя бы к изгнанию за то, что они грабят народ с бесстыдством и наглостью, свидетельствующими об их уверенности в полной безнаказанности, и утверждал, что они не в первый раз совершают такого рода преступления. Он заявил, что в Афинах даже самый прославленный человек был бы обречен на вечное изгнание, а имущество его конфисковано в пользу народа, если бы он осмелился столь непристойно нарушить права согражданина; а что касается до мелких оскорблений, которым может подвергнуться человек со стороны рассерженной толпы, то он видит в них славное проявление вольнолюбивого духа, каковой не следует подавлять, и был бы в восторге, если бы его самого столкнул в канаву какой-нибудь дерзкий сын свободы, хотя бы это падение стоило ему руки или ноги. Он добавил в виде примера, что испытал величайшее удовольствие, увидев, как мусорщик умышленно опрокинул карету джентльмена, причем две леди получили ушибы и даже их жизнь подвергалась опасности. Пелит, возмущенный этим удивительным признанием, воскликнул:
— В таком случае я хочу, чтобы вам все кости переломал первый же возчик, которого вы встретите на улицах Лондона!
Когда этот вопрос был обсужден и по счету уплатили без всякой скидки, хотя трактирщик, проставляя цены, не забыл о недавней потере, они выехали из Арраса и около двух часов пополудни прибыли в Лилль.
Едва они успели занять помещение в большой гостинице на Grande Place[33], содержатель ее известил их, что за общим столом внизу обычно собираются английские джентльмены, проживающие в этом городе, и что обед уже подан. Перигрин, который всегда искал случая наблюдать новые типы, уговорил своих спутников пообедать в компании, и их проводили в комнату, где они увидели шотландских и голландских офицеров, приехавших из Голландии, чтобы изучить свою профессию в академии, и джентльменов французской армии, которые несли гарнизонную службу в цитадели. Среди этих последних находился человек лет пятидесяти, отличавшийся аристократической внешностью и учтивым обхождением, пожалованный мальтийским крестом и глубоко почитаемый всеми, кто его знал. Услыхав, что Пикль и его друзья — путешественники, он обратился к юноше на английском языке, на котором говорил довольно свободно, и, так как они были иностранцами, предложил показать им все, что заслуживает внимания в Лилле. Наш герой поблагодарил его за учтивость, каковая, по его словам, свойственна французам, и, восхищенный его привлекательной внешностью, старательно искал беседы с ним, во время которой узнал, что этот шевалье — человек большого ума и опыта, что он объездил большую часть Европы, прожил несколько лет в Англии и имеет ясное понятие о государственном устройстве и духе этого народа.
Пообедав и выпив за здоровье английского и французского королей, они наняли два фиакра; в первом поместились рыцарь с одним из своих приятелей, гувернер и Перигрин, тогда как второй заняли врач, Пелит и два шотландских офицера, которые вызвались сопровождать их в этой поездке. Первым делом они посетили цитадель и обошли крепостной вал, руководимые рыцарем, который с большою точностью объяснял назначение каждого укрепления этой, по-видимому неприступной, крепости; а когда любопытство их было удовлетворено, они снова уселись в экипаж, намереваясь осмотреть арсенал, находящийся в другой части города. Но в тот момент, когда карета Пикля пересекла променаду, он услышал, что живописец орет во всю глотку, окликая его по имени, и, приказав фиакру остановиться, увидел Пелита, до половины высунувшегося из окна другой кареты и восклицающего с испуганным видом:
— Мистер Пикль, мистер Пикль! Ради господа бога остановитесь и предотвратите кровопролитие, в противном случае здесь будет бойня и резня!
Перигрин, удивленный этим возгласом, тотчас вышел и, приблизившись к экипажу, увидел, что один из их спутников офицеров стоит по другую сторону кареты с обнаженной шпагой и взбешенной физиономией, а доктор с дрожащими губами и вне себя от волнения борется со вторым офицером, который вмешался в ссору и старался его удержать.
Наш молодой джентльмен, произведя расследование, узнал, что причиной враждебных действий послужил спор, разгоревшийся на крепостном валу касательно неприступности цитадели, которую доктор по своему обыкновению недооценил, ибо она была возведена в новейшие времена, и заявил что с помощью военных машин, коими пользовались древние, и нескольких тысяч солдат он взялся бы завладеть ею в течение десяти дней с начала осады. Северный бритт, такой же великий педант, как и врач, знал фортификацию и изучил «Комментарии» Цезаря, равно как Полибия с примечаниями Фоляра, возразил, что все методы осады, применявшиеся в древности, оказались бы недействительными при осаде такой крепости, как Лилль, и начал сравнивать vineae, aggeres, arietes, scorpiones и catapultae[34] римлян с траншеями, минами, батареями и мортирами, принятыми современным военным искусством. Республиканец, видя, что на него нападают с той стороны, которую он почитал у себя сильнейшей, призвал на помощь все свои познания и, описывая знаменитую осаду Платеи, случайно сделал ошибку в цитате из Фукидида, каковую исправил его противник, который ранее готовился принять духовный сан и был также знатоком греческого языка. Доктор, раздраженный тем, что его обличили в промахе при Пелите, который, как он знал, огласит его позор, надменно заявил офицеру, что возражение его не заслуживает внимания и лучше рассуждать об этих предметах с тем, кто изучил их с величайшей тщательностью. Его противник, уязвленный этой высокомерной фразой, отвечал с большим жаром, что, быть может, доктор и весьма опытный аптекарь, но что касается военного искусства и знания греческого языка, то он невежественный хвастун. Это обвинение вызвало ответ, исполненный злобы и бросающий тень на родину офицера, и спор перешел в обмен ругательствами, покуда его не прервали увещания двух остальных, которые их умоляли не срамиться в чужой стране и держать себя, как подобает соотечественникам и друзьям. Тогда они перестали поносить друг друга и, казалось, размолвка была забыта; но как только они снова уселись в карету, живописец, к несчастью, осведомился о значении слова «черепаха», которое, как он слышал, они упоминали, говоря о военном снаряжении римлян. На этот вопрос ответил врач, чье описание сего предмета столь не понравилось офицеру, что он решительно против него восстал; это обстоятельство до такой степени рассердило республиканца, что в слепом гневе он вымолвил слова «дерзкий наглец»; шотландец ударил его по носу и, выскочив из кареты, остановился, поджидая его на дороге, тогда как доктор делал слабые попытки покинуть карету, чему без труда помешал другой офицер.
