Перигрин был и уязвлен и расстроен, получив это письмо, обманувшее его ожидание, и решительным тоном заявил лейтенанту, который его доставил, что тот может ехать назад, когда ему вздумается, ибо он намерен следовать своим собственным желаниям и остаться еще некоторое время там, где сейчас находится.
Хэтчуей старался его убедить с помощью доводов, какие подсказывали ему ум и дружеские чувства, относиться с большим уважением к старику, который стал к тому времени раздражительным от подагры, препятствовавшей его обычным развлечениям, и который мог в гневе своем предпринять какие-нибудь шаги к большому ущербу для молодого джентльмена, почитаемого им доселе родным сыном. Приводя различные соображения, Джек заметил, что, быть может, Перигрин забрался в трюм к Эмилии и не хочет теперь бросить ее на волю ветра; но в таком случае он, Хэтчуей, возьмет на себя заботу о судне и благополучной доставке груза, ибо питает уважение к молодой женщине, а стрелка его компаса направлена к супружеству; и так как, по всей вероятности, она не стала много хуже от изъяна, то он изловчится пройти с ней под ветром через жизнь на всех парусах.
Наш влюбленный был глух ко всем увещаниям и, поблагодарив его за это последнее доказательство его снисходительности, повторил свое решение не отступать от первоначального намерения. Хэтчуей, добившийся столь мало толку кроткими уговорами, принял более внушительную осанку и откровенно сказал ему, что не может и не хочет ехать домой без него; стало быть, пусть лучше он немедленно собирается в путь.
Перигрин не дал на это заявление никакого ответа, кроме презрительной улыбки, и встал, чтобы удалиться; тогда лейтенант вскочил и, поместившись у двери, объявил с угрожающими жестами, что не позволит ему бежать. Тот, взбешенный этой самонадеянной попыткой удержать его силой, подшиб деревянную ногу лейтенанту и в одну секунду положил его на спину; затем не спеша отправился в парк, чтобы предаться размышлениям, которые чередовались с весьма неприятными мыслями. Он не сделал и двухсот шагов, как услышал какое-то пыхтенье и топот за спиной и, оглянувшись, увидел лейтенанта, гнавшегося за ним с возмущенной и негодующей физиономией. Сей разгневанный моряк, оскорбленный полученным афронтом и забыв совершенно о прежней их дружбе, подошел быстро к своему старому приятелю и сказал:
— Послушайте, братец, вы — дерзкий мальчишка, и будь вы на море, я бы подвесил вас к боканцам за ослушание; но так как мы на суше, то нам следует стрелять друг в друга из пистолетов. Вот пара. Берите, какой угодно.
Перигрин, опомнившись, пожалел о том, что принужден был огорчить честного Джека, и искренно просил простить ему его проступок. Но эта уступка была неправильно истолкована лейтенантом, который отказывался от всякого удовлетворения, кроме того, какого вправе требовать офицер, и, присовокупив несколько неучтивых выражений, спросил, не боится ли Пери за свою шкуру. Юноша, рассерженный этим несправедливым замечанием, бросил злобный взгляд на обидчика, заявил, что слишком много внимания уделял его немощам, и предложил отправиться в парк, где он вскоре докажет ему ошибку, если тот считает, что снисходительность Перигрина вытекает из страха.
В это время их догнал Пайпс; услыхав шум падения лейтенанта и увидев, что тот захватил с собой свои пистолеты, он заподозрил ссору и последовал за ним с целью защитить своего хозяина. Перигрин, завидев его и догадавшись о его намерении, напустил на себя безмятежный вид и, притворяясь, будто забыл носовой платок в гостинице, приказал слуге отправиться туда и принести платок в парк, где он найдет их по возвращении. Это распоряжение было повторено дважды, но Том не отвечал и только покачивал головой; побуждаемый к повиновению всевозможными угрозами и проклятиями, он дал понять, что знает их намерения слишком хорошо, чтобы оставить их наедине.
— Что до вас, лейтенант Хэтчуей, — сказал он, — я был вашим товарищем по плаванию и знаю, что вы — моряк, этого достаточно; а что до хозяина, то я знаю, что он — наилучший человек, когда-либо прогуливавшийся от носа до кормы, а, стало быть, если вы имеете нечто сказать ему, то я, как говорится, к вашим услугам. Вот моя дубинка, а за ваши хлопушки я не дам и бечевки.
Эту речь, — как известно, длиннейшую из всех, когда-либо произнесенных Пайпсом, — он закончил, взмахнув своей дубинкой, и столь решительно отказался их покинуть, что они убедились в невозможности привести дело в тот момент к смертоносному разрешению и прогуливались по парку в глубоком молчании; так как за это время негодование Хэтчуея остыло, он вдруг, делая шаг к примирению, протянул руку, которую горячо пожал Перигрин, после чего наступило примирение и последовало совещание о способах вывести юношу из затруднительного положения. Будь у него такой же нрав, как у большинства молодых людей, нетрудно было бы покончить с его затруднениями; но столь упорен был он в своей гордыне, что почитал долгом чести негодовать на полученные им письма и, вместо того чтобы подчиниться желанию коммодора, ждал от него извинения, без которого и слушать не хотел ни о каком соглашении.
— Будь я родным его сыном, — сказал он, — я бы перенес его упрек и добивался прощения; но, зная, что нахожусь на положении сироты, который зависит всецело от его милосердия, я чувствителен ко всему, что может быть истолковано как неуважение, и настаиваю, чтобы ко мне относились с величайшим вниманием. Теперь я обращусь к моему отцу, который обязан содержать меня благодаря узам природы, равно как и по законам страны, а если он откажется быть справедливым, у меня никогда не будет недостатка в работе, покуда есть нужда в людях для службы его величеству.
Лейтенант, встревоженный этим намеком, попросил, чтобы он не предпринимал никаких шагов до той поры, пока не получит от него известия, и в тот же вечер отправился в крепость, где доложил Траньону о неудаче своих переговоров, сказал ему, как глубоко оскорблен Перигрин письмом, сообщил о чувствах и решении молодого джентльмена и, наконец, заявил ему, что если он не считает нужным извиниться за оскорбление, то, по всей вероятности, никогда не увидит своего крестника.
Старый коммодор был совершенно подавлен этой новостью; он ждал от молодого человека смиренного повиновения и раскаяния, а вместо этого встретил самый возмущенный протест и даже очутился сам в положении обидчика, вынужденного загладить вину или отказаться от всяких сношений со своим любимцем. Эти дерзкие условия привели его сначала в крайнее бешенство, и он изрыгал проклятия с такой быстротой, что не успевал втягивать в себя воздух и едва не задохся от гнева. Он горько осуждал неблагодарность Перигрина, которого наделял многими ругательными эпитетами, и клялся, что его следует протащить под килем за самонадеянность; но когда он начал размышлять более хладнокровно о нраве молодого джентльмена, уже проявлявшемся много раз, и прислушался к советам Хэтчуея, которого всегда считал своего рода оракулом, негодование его утихло, и он решил вернуть Пери свое расположение; такой снисходительности немало способствовал рассказ Джека о бесстрашном поведении нашего героя на ассамблее, а также во время ссоры с ним в парке. Но тем не менее эта злополучная влюбленность рисовалась воображению коммодора, как некое пугало; ибо он считал непогрешимой истиной, что женщина есть вечный источник несчастья для мужчины. Правда, это остроумное и поучительное изречение он редко повторял со времени своей женитьбы, разве что в компании очень немногих близких друзей, чьей скрытности и сдержанности мог доверять. Видя, что сам Джек поставлен в тупик в истории с Эмилией, он посоветовался с миссис Траньон, которая была и удивлена и обижена, когда узнала, что ее письмо не произвело желаемого действия, и, приписав упрямство юноши неуместной снисходительности его дяди, прибегла к совету священника, который, по-прежнему не упуская из виду выгоды своего друга, порекомендовал им отправить молодого джентльмена в путешествие, в течение коего он, по всей вероятности, забудет забавы ранней юности. Это предложение показалось благоразумным и было немедленно одобрено; затем Траньон, удалившись в свой кабинет, сочинил после долгих усилий следующую записку, с которой Джек в тот же день отправился в Виндзор:
