— Говори скорей, что тут, в Братиславе, происходит?

— Всеобщая забастовка. Политическая забастовка! Руководство в наших руках. Крепкие здесь, в Братиславе, ребята! И вообще… Но, стой-ка, все по порядку: русские бьют Врангеля — это раз. Чешская «левая» посылает делегацию в Москву — это два. В Италии рабочие захватили заводы — три. В Англии забастовка горнорабочих — четыре. Есть еще многое, но об остальном — дома.

Нас останавливает патруль с примкнутыми к винтовкам штыками и требует наши паспорта. Последние, само собой разумеется, не вызывают никаких подозрений.

— Слушай, — начинает Готтесман, когда жандармы удалились, — я вынужден сделать тебе одно признание.

— Ну?

— Должен тебе признаться, что я сущий скот, — тоном полного убеждения говорит Готтесман. — Вообрази себе: после поражения под Варшавой я в тюрьме и — в еще большей степени — по пути сюда думал, что теперь окончательно уже все потеряно. Ведь вот скот! А ведь на самом деле — только теперь самое настоящее и начинается! Не знаю, по совести говоря, чьи это слова, но будь я трижды проклят, если не прав человек, сказавший: «А все-таки — вертится!» Вертится!.. И хотя бы эти мерзавцы все вверх дном перевернули — все-таки вертится!

Когда Петр Ковач после бегства из берегсасской тюрьмы прибыл в Братиславу, рабочие словацкой столицы бастовали. Днем серый дым заводских труб не застилал бледную лазурь осеннего неба, по ночам яркий свет электричества не разгонял рано сгущавшейся тьмы. Проводилась всеобщая забастовка.

Сущим пустяком была вызвана эта забастовка — сущим пустяком по сравнению с тем, что рабочим Братиславы приходилось сносить раньше. И, тем не менее, этот пустяк…

Но — все по порядку. Сначала следует рассказать об «оперном бале».

«Оперным» этот бал назвать, конечно, было нельзя — в Братиславе никогда оперы не было. Но благотворительный вечер, устроенный гражданами словацкой столицы в пользу инвалидов войны, почему-то назвали «оперным балом». Затея организации этого вечера принадлежала чешскому «министру по делам Словакии» г-ну Мичуре. Министерское чиновничество, армейские офицеры и местные денежные тузы не только поддержали эту затею, но в рвении своем даже превзошли его превосходительство. Чиновники республики, еще совсем недавно — австрийские, императорские или венгерские королевские чиновники и офицеры, два года назад еще щеголявшие в императорских мундирах, с воодушевлением взялись за дело, воскрешавшее «доброе старое время». Банкиры и фабриканты, вынужденные в продолжение двух лет скрывать нажитые богатства, могли наконец безбоязненно показать всему миру, каким прибыльным предприятием является война.

Бывший референт австро-венгерского министерства иностранных дел — главный устроитель празднества — доктор Коллар решил заложить прочный фундамент для своей республиканской карьеры. А уже ему ли было не знать, как это делается!

Декорации пышностью и блеском не уступали сценическому убранству театров бывшей императорской резиденции. Шелк, бархат, тропические растения. Бальные туалеты, выписанные из Парижа. Брюссельские кружева, великолепные фраки, блестящие мундиры. Золото, драгоценные камни сверкали в электрическом свете. Специальный поезд доставил из Праги артистов.

В пользу инвалидов войны…

Доктор Коллар из бывшей королевской ложи обозревал собравшуюся публику. У него явилось желание расцеловать самого себя.

«Пожалуй, можно… пожалуй, стоит еще жить и при республике», — думал бывший императорский и королевский референт.

Сцену разукрасили чехословацкими флагами и флагами союзной Французской республики. Две ложи отвели французским офицерам. Один из них, гусарский полковник, перегнувшись через барьер ложи, беседовал с товарищем министра — социал-демократом.

— Божественно! Восхитительный вечер! — неслось отовсюду.

Первым выступил словацкий актер. Он декламировал патриотические стихи. Его сменила тучная певица из Праги. Она спела песню «О маленьком легионере». О маленьком легионере, который дрался на снежных полях Сибири с оборванными, грязными кровожадными большевиками. О маленьком легионере…

В ложу, где развлекался начальник гарнизона в обществе двух молодых офицеров и трех декольтированных дам, вошел жандармский ротмистр. Он о чем-то шопотом доложил начальнику гарнизона. Тот немедленно встал. Через минуту он уже беседовал в соседнем ложе с министром Мичурой и французским полковником. В зрительном зале стали перешептываться. Начальник гарнизона вызвал из партера заместителя начальника «Канцелярии пропаганды» и вышел с ним в коридор. Мичура с французским полковником остались в ложе.

Оба улыбались, и вид у обоих был безмятежно спокойный. Весь театр должен видеть, что ничего особенного не произошло, что все обстоит как нельзя лучше.

Через минуту вернулся в ложу и начальник гарнизона. Теперь и он улыбался, он тоже был безмятежно спокоен.

Все обстоит как нельзя лучше…

В это время инвалиды дошли до театральной площади. Инвалиды решили также повеселиться на балу. И у них было чем покрасоваться. Хромые, слепые, контуженные, с трясущимися руками и головой, — все те, кого обезобразила и покалечила война, все они пришли показать свои увечья и щегольнуть грязными отрепьями, которыми их наградил мир.

На залитой огнями сцене певица томно пела о маленьком легионере, а на полутемной театральной площади под тоскливо моросящим осенним дождем дежурный полицейский офицер звонким голосом отдавал приказ:

— Разойтись!

Инвалиды не подчинились приказу. И те, что лишились руки, защищая монархию, и те, что стали калеками, борясь с монархией, — солдаты императора и легионеры Массарика слились теперь в одну армию. Костыли, протезы, изуродованные кулаки замелькали в воздухе, грозя щеголеватому офицеру. И громкие проклятия заглушили надменный, самоуверенный оклик:

— Разойтись!

За последние пять лет чехам, словакам и венгерцам не раз приходилось увечить друг друга. Теперь эти живые памятники многочисленных «славных битв» объединились, чтобы плечо к плечу двинуться в атаку на иллюминованный театр, против тех, кто пять лет подряд гнал их друг против друга.

Легионер, два года дравшийся в Сибири с большевиками, хрипло кричал, потрясая костылем:

— Ленин! Ленин!

— Осади!.. Расходись!..

— Ленин! — кричала в ответ армия калек.

Полицейский кордон был прорван, и костыли и протезы застучали по ступенькам театра.

— Ленин! Ленин!

— Пли!

Пулемет в несколько мгновений очистил площадь. Вечер, устроенный в пользу инвалидов войны, многих из них навеки избавил от страданий.

— О-ох!.. О-ох!..

Убитых и раненых быстро убрали, кровь смыл моросивший дождь, и к утру, когда бал окончился, от этой расправы не осталось и следа.

«Республика зорко ограждает безопасность и покой своих граждан».

Местные газеты поместили пространные отчеты о бале, о прекрасной программе, о блестящих туалетах — и о чистой выручке, достигшей двух тысяч ста семидесяти крон.

Обо всем писали газеты, лишь об одном забыли упомянуть, что на собранные две тысячи сто семьдесят крон можно в течение месяца прокормить, в лучшем случае, пятерых инвалидов, и то одним только хлебом. Не упомянули газеты и о том, что в этот достопамятный вечер число голодающих инвалидов уменьшилось на четырнадцать человек.

Заправилы республики позаботились, чтобы на территории республики все газеты молчали. Но на австрийские газеты власть республиканской цензуры не распространялась. Первое сообщение о благотворительном бале появилось в венской «Роте Фане». На следующий день республиканская полиция арестовала редактора братиславской коммунистической газеты и немедленно перебросила его через австрийскую границу.