Письмо это было не написано Секерешем, а получено им самим. За последнюю неделю он получил около двухсот подобных писем. Партийные организации, а также люди, сочувствовавшие партии, — притом не из рабочих или крестьян, — письменно уверяли его в своих симпатиях и в своей преданности.

Такое письмо было получено им и от служащих мункачского жупаната. Под письмом стояло пятьдесят две подписи.

Письмо начиналось с обращения:

Секереш после недолгого размышления взял перочинный ножик, соскоблил с письма свою фамилию и написал вместо нее «Рожош».

Подправив таким образом письмо, он отослал его Ивану Рожошу.

События следовали одно за другим, неумолимо и оглушительно, как удары парового молота, пущенного полным ходом.

В день возвращения Секереша из Праги румынские железнодорожники уже перевозили французское оружие по направлению к Лавочне.

В тот день, когда Секереш ударил Немеша по лицу, Петр переехал в Волоц. Когда генерал Пари пригласил вождей новой партии на «дружеское собеседование», виадук между Волоцем и Верецке уже лежал в обломках.

На другой день после взрыва Петр вечером возвратился в Свальяву. Тимко уже знал о случившемся. Оставшись наедине с Петром, Тимко вопросительно посмотрел на товарища, как будто хотел спросить, кто и как это сделал. На его немой вопрос Петр ответил:

— Ей-богу, не знаю. Работа не наша. Мы собирались это сделать послезавтра.

— Кто же, в таком случае?

— Не знаю. Может быть, украинцы?

Больше они об этом не говорили. Женщины легли спать, а мужчины остались сидеть, обсуждая перспективы войны. Две недели, в крайнем случае семнадцать-восемнадцать дней, никак не больше, — и русские будут здесь. Надо торопиться, надо быть готовыми к их приходу.

Они уже собирались лечь спать, Ольга давно спала, как вдруг дом огласился отчаянным плачем Наташи. Ее вопли, звучавшие как крики о помощи, разносились далеко по сонной улице. Ольга вскочила, мужчины также поспешили на помощь, но Наташу ничем нельзя было успокоить. Когда Петр хотел напоить ее водой, она в кровь исцарапала ему руку.

— Надо сходить за доктором, — сказала Ольга.

Тимко грубо выругался…

— Только этой драной кошки нам и недоставало, чтоб ее…

Ольга вступилась за Наташу. Ее растрепанные белокурые волосы блестели при чахлом свете керосиновой лампы, глаза метали искры. Тимко предпочел умолкнуть.

Когда явился Бекеш, Наташа уже успокоилась. Лежала на спине, тяжело дыша и испуганно обводя комнату большими черными, лихорадочно блестевшими глазами.

Ольга в углу укачивала маленького Володю.

— Гм… гм… Нелепая жизнь. Ну, что там опять такое, голубушка?

Бекеш потрогал покрытый испариной лоб больной. Заботливо отвел назад ее прекрасные черные волосы и положил ей на лоб холодный компресс. Покончив с этим делом, он уселся у Тимко в комнате, словно два часа ночи — самое подходящее время для беседы.

— Чтобы не беспокоить больную, притворите-ка дверь на кухню — авось уснет, — сказал он и закурил сигару, что явно указывало на то, что он не торопится.

Тимко принес из кухни лампу.

— Что вы скажете, господа, о взрыве виадука? — спросил Бекеш. — Верно, работа большевиков?

— Вряд ли, — возразил Петр. — Скорее украинских националистов.

— Возможно, возможно. Но одно бесспорно: либо большевики, либо украинские националисты. Я, как врач, мало разбираюсь в политике, однако понимаю, что только эти две партии… словом, что поражение поляков прежде всего наруку большевикам и украинцам. Повторяю, я не политик, а потому никак не могу взять в толк, почему эти две организации — большевики и галицийские украинцы — до сих пор, несмотря на явную общность интересов, не заключили между собой соглашения?

— Это не так просто. Дело не в столкновении двух наций, русской и польской, а в борьбе пролетариата и крестьянства против капиталистов и крупных помещиков. Будьте покойны: в решительный момент украинские помещики объединятся с польскими панами против украинских и польских рабочих.

Тимко подкрепил слова Петра энергичным кивком головы. Но Бекеш горячо запротестовал:

— Эта точка зрения мне известна, но я не доверяю таким чрезмерно мудреным, режущим, как бритва, аргументациям. Пусть я, как врач, мало смыслю в политике, но вам не удастся меня переубедить в том, что, по крайней мере сегодня, у большевиков и у украинских националистов один общий враг. Завтра — видно будет, но сейчас пока что не до теорий. Всякому ясно, что если враг общий, значит и интересы общие. Имей я хоть сколько-нибудь влияния на политику, на политику украинских националистов, я бы рекомендовал им заключить союз с большевиками против поляков.

— Я так же далек от большевиков, как вы от украинских националистов, господин доктор. Но, будь я большевиком, пусть бы меня черти взяли, если бы я сошелся с украинскими националистами.

— Хорошо, что решаем этот вопрос не мы с вами, — сказал, смеясь, Бекеш. — Пока мы здесь головы ломаем над чужими проблемами, те, кто вершит делами, уже заключили, быть может, союз.

— Может быть, — ответил Петр.

— Вместо чужих дел займемся-ка лучше своими.

Бекеш осторожно притворил дверь на кухню и на цыпочках подошел к наташиной кровати.

Наташа спала.

Доктор распрощался.

Когда Тимко потушил лампу, уже светало.

Петр как лег, так и заснул.

Спал он крепко, без сновидений. Внезапно проснувшись, не сразу даже понял, где он находится. Натянул на голову одеяло.

— Бьют в дверь прикладом, — удивительно спокойно сказал Тимко и подошел к окну. — Легионеры! — вдруг испуганно вскрикнул он. — Весь дом окружили… Легионеры!..

Петр соскочил с кровати и, распахнув окно, высунулся наружу.

Перед домом стояли два грузовика. На обоих, спереди и сзади, по пулемету. Кругом легионеры, человек двадцать, если не больше. Винтовки, каски ударников, ручные гранаты.

Из кухни доносились крики испуганной Наташи. Ольга, с ребенком на руках, очутилась возле Тимко.

Петр отпер двери.

— Нам нужен Петр Ковач.

— По какому делу?

Легионеры не ответили. Обнюхали комнату, как ищейки, и один из них положил руку на плечо Петру.

— Ты Петр Ковач?

О защите нечего было и думать. В один миг Петру скрутили за спину руки, связали ноги ремнем и швырнули его на грузовик.

Тимко неподвижно стоял у раскрытого окна. Ольга кинулась было к автомобилю, но ее грубо оттолкнули кулаками.

Один грузовик отъехал, и тогда на второй бросили отчаянно сопротивлявшуюся Наташу.

Легионеры, словно выполняя хорошо заученный гимнастический номер, с молниеносной быстротой вскочили на грузовик. Загудели моторы, и облако пыли поглотило мчавшиеся автомобили.

Когда разбуженные шумом соседи высыпали на улицу, пыль уже улеглась.

Тимко протер глаза, будто очнувшись от сна. От пережитого волнения и страха руки и ноги у него были точно налиты свинцом. Ольга положила ребенка на кровать и подбежала к мужу. Схватила его за ворот рубахи и сильно встряхнула.

— Помогите!.. — закричала она вдруг.

Тимко с минуту молча глядел на нее, потом оттолкнул от себя и, как был, полуодетый, выскочил из дому.

Он со всех ног пустился бежать к заводу.

Дремавший в воротах сторож испуганно вскочил.

— На завод? Нельзя…

— Пожар! — крикнул Тимко.

— Ты, может, пьян?

Но к Тимко уже подбегали люди. Сторожа, тщетно пытавшегося их урезонить, попросту отпихнули в сторону и помчались к химической фабрике, где работала ночная смена.

Несколько минут спустя пронзительно завыли гудки.

— Пожар… Пожар…

Тимко из конторы позвонил по телефону в Полену. Пришлось прождать минут десять, прежде чем позвали младшего брата Гонды. Тимко не мог устоять на месте от нетерпения.

— У нас пожар! — выкрикнул он в трубку, когда младший Гонда, наконец, отозвался. — Ударьте в набат. Пусть каждый, у кого руки-ноги целы, тотчас же спешит в Свальяву. С топорами и цапинами, а у кого есть оружие — тот с оружием.