— А если власти знают, как они это терпят?

— До сих пор терпели потому, что не считали вас опасными. Венгерских белых они больше боятся и намерены использовать вас в борьбе с ирредентой. Но что они предпримут после сегодняшнего случая — не знаю. Берегсасский жупан считает вас главным уполномоченным большевиков. Секерешу он верит. Кстати, я тоже долгое время считала Секереша предателем. Наружность у него такая, что подумать о нем можно все, что угодно.

Петр криво улыбнулся.

— Не сердитесь за откровенность, — говорит Мария, подсаживаясь ближе. — Я за тем и просила вас поехать со мной, чтобы предупредить вас: берегсасский жупан собирается вас арестовать и выдать Венгрии. На ваше место он прочит Секереша. Не знаю, как вам быть.

Петр продолжает молчать.

— Надо итти в массы и прямо сказать им: пусть забирают землю. Кто им помешает? Солдаты, что ли? Да они ждут не дождутся, когда смогут расправиться со своими офицерами. Слышали, кстати, последнюю новость? В Берлине контрреволюция, в город вступили белые полки. Великолепно! Это послужит сигналом к революции. А вы знаете, что такое революция в Германии? Бывали вы когда-нибудь в Германии? Там можно ехать часами, и повсюду дорогу окаймляют фабричные трубы. Вот будет наступление, когда двадцать миллионов германских рабочих вместе с русскими перейдут Рейн! Двадцать миллионов рабочих… А вы? Вы спите!.. Хотя я и знаю, кто вы такие, а все же нередко вынуждена думать, что вы предатели. Трусы!..

— Вы приехали, товарищ Мария. Машину можете отослать, я и пешком дойду.

— Не уходите еще, Петр, — умоляюще говорит Мария, когда машина отъехала. — Зайдемте, побеседуем немного.

— Опять ругать будете?

— Нет, больше не буду.

— Вы, Петр, ошибаетесь, если думаете, что я потому лишь большевичка, что ненавижу брата. Это не так. За что его ненавидеть? Ничтожный человек, без всяких убеждений, значения не имеет никакого. А я родилась революционеркой. Мы живем в эпоху пролетарской революции — теоретически это для меня совершенно очевидно. В наше время революционер не может не быть большевиком… Это вам ясно? В восемнадцатом году в Будапеште меня не приняли в партию потому, что у меня отец был священником, а брат полицейским офицером. Но здесь я буду работать за десятерых… Хотите чаю, Петр?

Пока Мария возится со спиртовкой, Петр молча разглядывает ее. Теперь только замечает он, что черные брови сходятся у нее над переносицей — это придает лицу выражение такой решимости! «Удивительно, — раздумывает он, — до чего это смуглое решительное лицо напоминает мягкие черты голубоглазой Драги…»

— Что будет с вами, Петр, если вас выдадут? Вам надо бежать…

Светало уже, когда Мария проводила Петра до ворот. Придя домой, Петр, одетый, как был, бросился на кровать.

— Ну, если и этот идиот — гений…

Генерал Пари в сердцах швырнул на пол только что полученную из Франции газету.

— Если и этот идиот — гений…

Злоба военного диктатора Прикарпатской Руси была вполне понятна. За четыре года мировой войны французские генералы, один за другим, достигали всемирной славы, «спасали отечество и дело угнетенных народов», и только ему ни разу не представилось случая каким-нибудь простым, но невиданно смелым подвигом вписать свое имя в мировую историю. И вот, не угодно ли… Война окончилась, он торчит здесь, в этой паршивой стране, а тем временем в Малой Азии тот старый идиот вновь спасает Францию!

Генерал нагнулся, поднял газету, но, кинув взгляд на первый лист, опять отшвырнул ее. Несколько минут он в задумчивости простоял у огромного, доходившего до самого пола зеркала. Оттуда смотрел на него стройный, мускулистый, седоватый, очень изящный военный, левую руку опустивший в карман, а правую заложивший между первой и второй пуговицами тужурки, как можно это видеть на портретах Наполеона.

— Мерзавец… — с презрением сказал генерал, сам хорошенько не зная, к кому это относится.

Он чувствовал себя очень несчастным. Да, мировая история забыла о нем, и война, мир, весь свет — все-все складывается иначе, чем он предполагал. Да… Чешский военный оркестр ежедневно исполняет французский национальный гимн, гимн великой революции. На здании управления Прикарпатской Руси развевается французский трехцветный флаг. И все же генерал чувствовал, что солдаты великой революции или императора как-то по-другому стояли на завоеванной или освобожденной ими земле, чем он. Нет, он совсем иначе представлял себе все это. Он не знал, в чем тут ошибка, но что она есть, в этом сомнения не было.

Мировая история…

Он дважды нажал кнопку звонка. Дверь бесшумно отворилась и так же бесшумно опять закрылась. Спиной к закрытой двери, вытянувшись в струнку, стоял адъютант генерала. На груди у него пестрели цветные ленточки знаков отличия. Широкий шрам пересекал его загорелый лоб.

Генерал несколько секунд мрачно глядел в лицо капитану. Его подмывало сказать ему что-нибудь неприятное, но ничего подходящего в голову не приходило, а потому он заставил себя улыбнуться и, подойдя к капитану, протянул, ему руку.

— С добрым утром, капитан. Попрошу вас достать мне из секретной переписки дело Бекеша.

— Слушаю-с, ваше превосходительство.

Генерал с нетерпением вскрыл большой, хоть и не слишком толстый конверт и вынул из него докладную записку Бекеша.

Он пересчитал страницы: целых восемнадцать. Всякая охота читать сразу же отпала.

Это повторялось уже три раза. Три раза он вскрывал, а потом вновь запечатывал, не читая, докладную записку доктора Бекеша.

Доклад унгварской политической полиции всегда портил генералу настроение. Теперь, в четвертый раз принимаясь за чтение, он тоже начал с полицейского доклада.

Генерал всего раз беседовал с доктором Бекешем. Шесть недель тому назад он принял этого украинца, явившегося к нему с рекомендательным письмом от начальника кошицкой военной полиции. Аудиенция затянулась на несколько часов. Генерал долго беседовал с Бекешем, — вернее, Бекеш говорил с генералом.

Весь план разработан у него до мелочей. Весь сорокамиллионный народ… Вне сомнения, Бекеш был бы уже одним из его доверенных, даже, может быть, его правой рукой, если бы не этот дурацкий полицейский доклад. Теперь же дело представлялось несколько щекотливым. Полковник, фельдфебель, парикмахер…

Дойдя в своих размышлениях до этого пункта, генерал невольно взглянул на свою правую руку, которая пожала руку парикмахеру. Взглянул, словно желая убедиться, не пристала ли мыльная пена к этим длинным холеным пальцам.

Он крупными шагами несколько раз прошелся по толстому красному ковру, потом, подойдя к письменному столу, нервно сунул дело Бекеша в конверт. Он собирался уже позвонить, как вдруг дверь отворилась, и вошедший адъютант доложил о приходе майора Рожоша.

С досады генерал Пари забыл предложить своему гостю стул.

Рожош растерянно стоял у огромного письменного стола перед генералом, сидевшим в бархатном кресле.