— Еще тарелку, жена! — крикнул Надь из кухни, служившей одновременно и столовой. — Я уж такой человек, что малым не довольствуюсь, ха-ха-ха!

Почти все утро на улице было так же безлюдно, как ночью. Солнечный свет еще усиливал это впечатление пустоты. По дороге в театр нам навстречу попадались лишь чешские солдаты.

Пришедшие на репетицию актеры все уже знали, что ночью что-то произошло.

— Коммунисты пытались поджечь рудники, — слава богу, жандармы успели их во-время арестовать.

— В самую последнюю минуту, — добавил один из актеров. — Они уже держали спички в руках.

— Шестьдесят двух удалось захватить, остальные бежали в Россию.

— Нет, забрали не шестьдесят двух, а всего лишь тридцать восемь.

— Мне сказали, что восемьдесят одного. Эти сообщения из достоверных источников. Мой хозяин — судебный пристав, и эти сведения исходят от его жены. Среди террористов оказался и тот, кто распял Стефана Тиссу.

— Стефана Тиссу не распяли, а повесили.

— Ты мне будешь рассказывать! Не станет же врать жена судебного пристава!

— Чорт их считал, — ответил Надь, когда я за обедом спросил его, правда ли это. — Одно только известно: одиннадцать из них расстреляли, остальных же здорово избили… Пока что, — добавил он после некоторого молчания, — самое важное, что одиннадцать главных виновников расстреляно.

— Но откуда же жандармы, явившиеся сюда только вчера, могли узнать, кто виновен, а кто нет?

— Откуда они могли узнать? Не беспокойтесь, они не ошиблись! И наш глубокоуважаемый священник, и главный судья Надески, и… нет. я не в праве продолжать… Одно только могу сказать: венгерский жандарм не ошибается. Венгерские жандармы выше всякой похвалы!

Не впервые мне случилось очутиться в опасном положении. Быть может, опасность здесь была не так уж велика, но я, тем не менее, совершенно потерял голову. Я был так напуган, что в тот день, когда Надь расхваливал венгерских жандармов, я не осмелился даже выйти на улицу.

— Ну, молодой человек, возьми себя в руки, — уговаривал меня Анталфи, когда мы остались вдвоем.

— Я сам не понимаю, что со мной сталось, — право, не понимаю. Прежде… прежде я никогда так не боялся.

— Ну, да, тогда путь революции вел вверх, теперь же он идет вниз. Но поверь мне, я уже видел нечто подобное: он еще пойдет вверх. Только не надо сейчас же делать под себя со страху.

К вечеру и Анталфи овладел страх. На вечернем представлении он перепутал роль, хотя суфлер орал, как пьяный унтер-офицер. По окончании спектакля он заявил директору, что мы здесь дольше оставаться не можем — для нас здесь недостаточно безопасное место, да и всей труппе могут угрожать неприятности, если жандармы догадаются, что у нас дела не в полном порядке. Директор, понятно, испугался еще больше нашего.

— Вот видишь, — воскликнул он с упреком, — в какое положение ты нас поставил! Лучше всего, если вы сегодня же ночью выедете скорым поездом обратно в Будапешт. Я оплачу вам проезд.

— В Будапешт? Нет. Мы поедем в Словакию. Ты все равно собирался туда ехать, пошли нас вперед в качестве своих квартирьеров.

— Чехи не дадут разрешения на поездку.

— Это не твое дело. Я достану разрешение.

— У меня на это и денег нет, — сказал директор с кислым видом. — Подобная поездка будет стоить гораздо дороже — это совершенно очевидно. Послушайся меня, лучше будет, если вы поедете обратно в Будапешт.

— Мы едем в Словакию — и на свой счет.

Этим Анталфи и закончил разговор.

На следующий день, около полудня, мы получили разрешение. Дежурный чешский офицер дал при этом Анталфи хороший совет:

— Вы только скажите коменданту станции Римасомбат, капитану Редель, что с вашей труппой едут красивые артисточки. Захватите с собой несколько фотографических карточек — увидите, что все будет моментально сделано.

Нельзя сказать, чтобы наше путешествие из Шалготарьян до Римасомбата было особенно приятным или удобным. Для восстановления порядка между этими двумя городками ходил бронепоезд. К нему прицепили три товарных вагона, и те, кто располагал билетами, разрешением на поездку и достаточной силой, чтобы отвоевать себе место, могли ехать в одном из этих вагонов. Так как поезд совершал этот пробег раз в сутки туда и раз обратно, получить место в вагоне было делом далеко не легким. Когда я благополучно взобрался, наконец, в средний вагон, чешский солдат так хватил кулаком по лицу стоявшую за мной крестьянку, что та свалилась, обливаясь кровью. У меня не хватило времени выяснить, что именно случилось, — да и в нашем положении, пожалуй, безопаснее было не расспрашивать. Одно лишь во всяком случае было несомненно: когда поезд тронулся, мы оба сидели в вагоне. Большинству путешественников не удалось влезть в вагон, оставшийся, таким образом, наполовину пустым.

— Не нужны ли вам чешские деньги?

— Почем даете? — спросил Анталфи очутившегося возле нас вертлявого чешского железнодорожника.

Тот плохо говорил по-венгерски и притом нараспев, словно на сцене.

— Вы, милостивые государи, верно, знаете, что по официальному курсу за две венгерские кроны дают одну чешскую. Но так как мне удалось заблаговременно раздобыть чешские кроны, то я могу дать десять чешских крон за пятнадцать венгерских.

Анталфи несколько минут молча вычислял.

— Ну, если вам не нужно… — сказал железнодорожник и пошел дальше.

— А ну, покажите-ка ваши чешские кроны, — крикнул ему вслед Анталфи.

Чех вынул из кармана брюк большой сверток бумажных денег.

— Пожалуйста.

Анталфи, взяв бумажку в сто крон, со всех сторон осмотрел ее и даже обнюхал.

— Из чего же видно, что это чешские деньга? — спросил он недоверчиво. — Это ведь старые австрийские деньги, — такие же, как и мои венгерские бумажки!

— Что вы, что вы, совсем не такие, — обиделся чех. — Извольте взглянуть: вот здесь печать, а тут двухвостый лев.

— Вижу, — сказал Анталфи уже менее недоверчиво. — Действительно, у этой скотины два хвоста. Ну, с богом! Дам двенадцать венгерских крон за десять чешских.

— Ну, нет, за дурака вы меня считаете, что ли…

Добрых четверть часа торговались мы, пока пришли к соглашению. За те тысячу пятьсот синих крон, которые вручил мне Пойтек при прощании, железнодорожник дал нам тысячу сто пятьдесят чешских крон.

— Не хотите ли поглядеть, — и чех указал на разрушенную снарядами сторожку, — это историческое место. Здесь чешские легионеры разбили большевиков, имевших численное превосходство. Красные бежали и как бежали!.. Победило моральное превосходство демократии, — да, демократии…

Мы уехали из Шалготарьяна в полдень и уже к вечеру были в Римасомбате.

— Пойдем поищем гостиницу, — предложил Анталфи. — Это совершенно безопасно; глупейший жандарм и тот сообразит, что человек, у которого документы не в порядке, не решится сунуться в гостиницу, где ему придется заполнять анкету. Не знаю, какова покупательная сила чешских крон, — я впервые в Чехии, — но так или иначе отправимся в порядочную гостиницу. Хотя я в Чехии еще не бывал, но про Римасомбат я кое-что слышал. Идем прямо в гостиницу «Хунгария».

«Хунгария» называлась теперь «Сокол» и была далеко не такой великолепной, как я того ожидал, судя по описаниям Анталфи. При этом в ней было довольно дорого: комната с двумя кроватями стоила тринадцать крон в сутки. Мы быстро умылись и отправились в столовую.

В столовой было почти пусто. В одном углу играл цыганский оркестр. За большим столом сидели, попивая шампанское, чешские офицеры в обществе чрезвычайно накрашенных женщин. В другом углу за кружкой пива сидел в одиночестве одетый в черное посетитель и, положив локти на стол, слушал музыку. Остальные столики тщетно дожидались гостей. Со стены против входа на нас глядели портреты Массарика и Вильсона.

— В честь чешской демократии я закажу себе клецки, — заявил Анталфи, просмотрев меню, — и тебе советую то же самое. И чтобы быть лойяльным чехом, буду пить пильзенское пиво.