В толпе кто-то узнает Петра:

— Ковач! Товарищ Ковач!..

Рев толпы — словно грохот орудий.

Людской поток неудержимо хлынул по Главной улице к зданию партийного комитета.

Осторожно высвободившись из рук легионеров, Петр замешивается в толпу. Кулаками и локтями прокладывает себе дорогу. Кругом невообразимая давка, восторженные крики, возбужденные, сияющие лица. Заражаясь общим порывом, и Петр начинает кричать во всю силу своих легких.

Из окна партийного комитета говорит Секереш. Его руки раскинуты, словно для объятий, лицо покраснело от возбуждения. В толпе ни звука не улавливают из его речи, но все напряженно слушают и вторят ему восторженными криками.

— Пора ехать, ваше превосходительство, — сказал генералу Пари берегсасский жупан. — Без пяти пять.

Удачно миновав залитые толпой улицы и сделав большой крюк, шофер вывел машину на берегсасское шоссе.

— Прага не очень, пожалуй, обрадуется, если порядок в Мункаче и Ужгороде будет восстановлен с помощью венгерских войск, — сказал генерал, — но на чешские части надежда плоха.

— По совести говоря, венгерские солдаты мне, ваше превосходительство, куда милее чешских, — ответил берегсасский жупан. — Венгерцы сумеют навести порядок. Офицеры Хорти в этом деле толк понимают.

— Не торопитесь, полковник, не торопитесь. Венгерские части мы вправе использовать лишь в том случае, если убедимся в неспособности чешских войск справиться с волнениями. Я дам чешскому командованию двенадцать часов и…

— Этого за глаза хватит, — улыбнулся жупан. — Больше чехам и не понадобится, чтобы доказать, что они не солдаты.

В Берегсасе генерала ожидало донесение: легионеры освободили Петра Ковача. Толпа успокоилась.

— И легионеры, значит, ненадежны! — вырвалось у жупана.

Генерал прикусил губу.

— Предложение товарища Гонды неприемлемо. Если мы сейчас захватим власть, завтра же здесь будут венгерцы, а послезавтра — румыны. Пока у венгерцев с поляками нет непосредственной связи, с нашей стороны было бы глупо способствовать разрешению этого вопроса, до сих пор неразрешимого для Антанты. Если в Берегсасе, Мункаче и пограничной с Венгрией области все будет спокойно, если восстание начнется на севере, ближе к Польше, тогда чехи не допустят прихода венгерцев, и повстанцы смогут организоваться в непосредственной близости к русской Красной армии. Сейчас бои идут под Львовом. И недели не пройдет, как, по всей вероятности, мы услышим грохот пушек. Неделя — не такой уж большой срок, и дел у нас еще по горло.

Гюлай одобрительно кивал на слова военспеца. Гонда поник головой.

Из окна Секереш говорил речь.

В толпе ни звука не улавливали из его речи, но все же вторили его словам восторженными криками.

Под вечер рабочие собирались в обратный путь. По распоряжению жупана начальник станции нарядил специальный поезд из пятидесяти теплушек. В Свальяву поезд прибыл в полночь. Под утро даже поленцы были уже в постели.

До деревни известие об аресте Петра и о событиях в Свальяве дошло лишь на следующий день. Во всех имениях сразу же забастовали все рабочие. К забастовке относились настолько серьезно, что даже скот кормить перестали. В некоторых местностях работу возобновили только на третий, на четвертый день.

Наташи среди возвратившихся не было.

Под Карпатами ее больше не видели и ничего о ней не слыхали. Ее одежду, оставшуюся у Тимко, неделю спустя забрала полиция и отослала в Берегсас.

На следующий день после выступления Мария Рожош приехала в Свальяву. Явилась прямо на дом к Тимко.

Петр испугался. Он любил Марию, ценил ее, но все же… Что эта ночь после митинга в Мункаче приведет к таким последствиям, он никак не ждал… Мария совсем иначе одевалась, чем женщины в Свальяве, иначе говорила, иначе двигалась. Все знали, что она сестра Ивана Рожоша. Что подумают люди, если он в эти решающие дни будет тратить столь ценное время на дела с бабами?.. Он с тревогой глядел людям в глаза, поминутно ожидая упрека.

Свальявцы успели в несколько дней очень полюбить Марию. Им еще не случалось видеть женщину, которая бы так много знала и так же, как и Петр, с утра до ночи работала для народного дела.

С Ольгой Мария подружилась в первый же день.

Петр с последним ночным поездом вернулся из Мункача. Он был в очень дурном настроении: работа центра не удовлетворяла его. Секереш и Гонда живут, как кошка с собакой. Гольда недостаточно еще знаком с местными условиями, а уже всем диктует свою волю. Ну, и результаты получаются соответствующие. Петр очень любит Тимко, вряд ли кто другой в Русинско уважает его так, как он, — ничего, положительно ничего худого о нем сказать нельзя, — и все же он, Петр, этой работы ему не поручил бы. Ни в коем случае. Зато если здесь, в Свальяве, что-нибудь произойдет, его отсутствие будет очень чувствительно. И вот три дня прошло, как он уехал, и нет еще от него никаких известий. Все, что остается, это строить на его счет всякие догадки…

«Если бы меня послали… Если бы я поехал…»

— Увидишь, — сказала Мария, не ложившаяся еще в ожидании его, — увидишь, что все эти лукавые мудрствования кончатся тем, что мы запоздаем. Мы все подготовляемся, все организуемся, но ничего, ровнехонько ничего не предпринимаем. В одно прекрасное утро нас разбудят русские красноармейцы: «С добрым утром, товарищи, как изволили почивать?»

— У нас еще слаба организация, — ответил Петр.

— Если сто вооруженных людей выступят из Верецке под красными знаменами, в Львов прибудут пятьдесят тысяч. Какая тут нужна особая организация? Организовываться будем тогда, когда будем у власти!

Петра разбудил какой-то странный шум. Несколько секунд он прислушивался, лежа неподвижно.

— Пушки! — шепнула Мария, вскакивая.

Дверь отворилась. В дверях стояла Ольга, босая, в одной рубашке, с лампой в руке.

— Стреляют из пушек, — тихо сказала она.

— Русские братья! Русские подходят! — радостно вскрикнула Мария.

— Тише, — сказал Петр. — Еще ничего неизвестно.

Несколько минут спустя Петр и Мария уже бежали к заводу. Окна домов осветились одно за другим. Всех разбудил грохот пушек.

— Русские, должно быть, а может быть…

— Пушки!

— Где стреляют?

— Русские?..

Дул резкий северный ветер. Он нес с собой копоть из-за Карпат — копоть горящих деревень.

— Что случилось?

Волостной судья совещался с Петром. Даже не совещался, а просил инструкций. Петр хотел говорить с Мункачем по телефону, но телефон не действовал. Мария взялась съездить в Мункач. Судья предоставил ей свой собственный шарабан. Петр приказал дать пожарный сигнал. Народ со всех сторон стал сбегаться к заводу. Полену разбудили по телефону.

— Приходите в Свальяву!

Светало.

Около четырех часов к Петру прискакал верховой. Лошадь была вся в мыле. Верховой оказался сыном старосты из Верецке. Он привез сообщение от Лакаты — из-за границы, из Лавочне.

— Что новенького, Федор?

— Революция! В Лавочне наши разоружили жандармерию. Лаката велел передать, что все идет как надо. Посылайте подкрепление, завтра идем на Львов.

Петр несколько минут раздумывал.

Тесной стеной обступили его люди. Все застыли в неподвижности, затаив дыхание.

— Слезай, Федор, — медленно сказал Петр. — Получишь свежую лошадь. Сколько в Верецке винтовок?

— Тогда, когда вы приезжали туда, мы насчитывали шестьдесят семь винтовок и семнадцать револьверов, но патронов на все винтовки не хватит.

— Пятьдесят человек тотчас выступают в Лавочне. Ты поведешь их. Явишься к Лакате. Сегодня же извести меня о положении. Отправляйтесь не медля. Или, может быть, хочешь отдохнуть?