— Жалуются, что все гусматики обходным путем у них из-под носа выудили.
— Так ведь им снег возить, а мне — хлеб Якутии…
— Это демагогия, товарищ Поздняков! И самоуправство! Мы это еще разберем на бюро!..
Поздняков тяжело вздохнул.
— В таком случае, не забудьте разобрать еще одно мое самоуправство, товарищ.
— Какое?
— В прошлом году я самовольно взял на себя вывезти этим товарищам без малого десять тысяч тонн грузов. И тоже обходным путем…
Поздняков слышал, как стукнула о рычаг трубка, устало положил свою. Ну что ж, гусматики уже на пути в Качуг, Вовка будет жить — не так уж все плохо…
Глава двадцатая
1
Испытание гусматиков было проведено сразу же, как только они попали в Качуг. Рублев упросил доверить это важное дело Николаеву.
Диски танковых «ленивцев» переделали, подогнали к автомобильным, поставили на полуприцеп. С Николаевым поехал Рублев.
— Сколь грузить будем? — спросил Николаев парторга.
— Уж испытывать — так испытывать, — подумав, ответил Рублев. — Давай на всю железку!
— Десять тонн? Не много?
— Убавить завсегда можно, а прибавлять хуже. Грузи, Егор, десять!
С транзита они съехали на лед Лены. Оба еще раз обошли полуприцеп, осмотрели гусматики. «Ленивцы» стояли прочно, слегка раздавив на льду свою жесткую, что ремень, резину.
— Дюжит, Егор! Ну, дай бог, тронулись! — улыбнулся Рублев.
«Ярославец» вздохнул мотором и, плавно набрав скорость, без толчков и тряски помчался ледянкой. Замелькали вешки-елочки, обрадовался свободе, весело загудел могучий мотор. Спидометр пополз в гору: 50… 60… 70..
На изваянном суровом лице Рублева тоже ползет, расплывается довольная улыбка.
— Прибавь же, Егор! Прибавь, дружище!
Стрелка спидометра перевалила 90. Жикали, проносясь мимо, встречные ЯГи, ЗИСы, а стрелка уже приближалась к 100… и вдруг снова стала падать, падать…
— Ты чего, Егор?
— Поглядеть надо, — ухмыляясь в усы, сказал Николаев. — С первого рейса не доглядим — другим беспокойства наделаем.
С выключенным мотором машина долго еще бежала по ровному льду ледяночки и наконец, прижавшись к правому брустверу, стала. И в тот же миг с воем пронеслись две следовавшие за ними машины, обдав морозным ветром, мелкой ледяной пылью.
Танковые колеса дюжили!
Сто семьдесят шесть километров от Качуга до Жигалово прошли за два часа! В Жигалово их обступили водители:
— Как идут?
— На какой скорости?
— Как на поворотах?..
Рублев ответил на все вопросы одним духом:
— Порядок!
2
Облегченно вздохнул и Поздняков, получив из Качуга первую сводку:
«12 января. Испытание гусматиков на полуприцепе прошло хорошо. Нагрузка полная, скорость предельная.
Непомнящих, Рублев».
Поздняков не удержался, показал Гордееву.
— Я не верю в чудеса, Алексей Иванович, — упрямо сказал главный инженер и вернул сводку.
А сводки стали поступать все увереннее, отрадней: гусматики выручали. И вдруг…
«23 января. На полуприцепе 23–63 лопнул гусматик. Разбито 17 ящиков спирта, порвано 12 кулей муки…»
И опять сводка:
«27 января. По вине гусматиков вышли из строя два полуприцепа. Причинен ущерб на пять тысяч восемьсот три рубля сорок одну копейку…»
— Игорь, что у вас опять?
— Ничего. Просто устал. Дьявольски устал, Соня.
— Неправда!
Гордеев поднял на жену измученное худое лицо.
— Я же сказал: ничего! Скажи лучше, где Милочка? Она еще на уроке?
Софья Васильевна укоризненно покачала головой, сдержанно улыбнулась:
— Вот видишь, ты сам себя выдаешь, Игорь. Я тебе еще вчера говорила, что музыкальная школа на ремонте, что ремонт недели на две, и Милочка вечерами вышивает во Дворце пионеров салфетки для госпиталя. Теперь ты скажешь, что у вас случилось?
— Не знаю. Я сам должен разобраться сначала… во всем.
— Ты говоришь загадками.
— Загадка и есть. Я был бы рад, если бы ты помогла ее решить, Соня.
Софья Васильевна помолчала, украдкой наблюдая за мужем.
— Лучше бы тебе было не возвращаться в управление, Игорь. Или по крайности взять работу полегче.
— Соня, мы уже говорили об этом. Сейчас надо искать труднее работу, а не легче. И если бы мне позволили мои годы и силы — я заменил бы еще конструктора… двух конструкторов! Нашему мальчику было, наверное, тоже очень тяжело. — Он показал на висевший на стене портрет младшего сына в траурной рамке. — Нашим мальчикам… А ведь они только солдаты…
После ужина Гордеев надолго заперся в своем маленьком кабинете, даже не попросив обычного чая.
Уже лежа в кровати и ворочаясь с боку на бок, Гордеев осторожно спросил жену:
— Ты не спишь, Соня?
— Нет. Я думаю о твоей загадке.
— Скажи, Соня… Вот работают вместе два человека…
— Ты и Поздняков.
Гордеев умолк. В тишине было слышно, как за стеной скрипнули пружины сетки, простонала во сне Милочка.
— Пусть будет так: я и Поздняков. И вот я, не спросив Позднякова, не посоветовавшись с другими товарищами, принял какое-то очень важное решение. Ты слушаешь меня, Соня?
— Конечно!
— Сначала, казалось бы, все пошло очень удачно, меня поздравляют с успехом, я задираю нос…
— Это уж не ты, Игорь.
— Это я. Именно я, Соня!
— Предположим.
— Итак, я чувствую себя победителем, и вдруг… все насмарку. Мероприятие оказалось пустым, успех ложным, общее дело ухудшилось, осложнилось…
— Продолжай, Игорь.
— Да-да. Все пошло прахом. Должен ли я в таком случае сказать Позднякову: Алексей Иванович, я сделал большую ошибку. Но мы руководители, оба ответственны за перевозки, так давайте вместе искать выход…
— Я бы не пошла к нему, Игорь. Раз Поздняков не мог заметить твоей ошибки до этого, то чем же он тебе…
— Он видел эту ошибку, Соня!
— Тогда тем более не пошла бы! С какой стати! Уж если Поздняков не захотел предупредить тебя, когда видел твою ошибку…
— Это я не предупредил его, Соня! Больше того, я был там с Танхаевым, видел, как бедствуют шофера без резины, и не ударил ни одним пальцем, чтобы помочь найти выход… А Поздняков искал этот выход, пусть неудачно, опрометчиво, но искал!.. А я оставался постыдным наблюдателем и критиканом…
— Ты должен помочь ему, Игорь.
— Я сам не знаю, что теперь можно сделать. Это нелепо, это безумие рассчитывать на какое-то счастье… Да нет, нет, о каком счастье может быть речь, если гусматики вообще не рассчитаны на такие сумасшедшие обороты… И ко всему с Поздняковым сердечный удар, он в больнице.
Софья Васильевна тихо ахнула.
— Какое несчастье! Сначала сын, а теперь… Игорь, я бы на твоем месте все же придумала… Нет-нет, не то. Я попыталась бы чем-нибудь помочь. Ты знаешь, я виделась с Поздняковым всего только раз. Я ничего не могу сказать об этом человеке, как о специалисте, руководителе… Но у него, как мне показалось, какой-то растерянный… нет, опять не то слово… какой-то неуверенный, что ли, взгляд на тебя, Игорь. Будто он все еще не видит в тебе опоры, все еще ищет ее, и сам ступает, куда придется… Я философствую, Игорь?
— Философствуешь, Соня. Только он не ищет этой опоры. Он больше надеется на свои ноги… А я… я встаю Соня.
— Как? Зачем?
— Я должен сейчас же ехать в Качуг.
— Игорь, ты с ума сошел! В такую ночь!..
— Я еду, Соня!
Гордеев включил свет, прошел к тумбочке с телефоном и решительно поднял трубку.
4
Блеклый луч света скользнул по стене к тумбочке, запутался в пузырьках, выскользнул и упал на лицо спящего.
Поздняков открыл глаза, мутным рассеянным взглядом обвел белые стены, опустевшую вчера койку соседа и с удовольствием потянулся: давно уж так не высыпался, да и сердце наконец перестало колоть. Так бы вскочил, вышел на мороз, надышался. Что-то сейчас делается там, в Качуге, на ледянке? Неужели так и не поехал туда Гордеев?
