— Что это за тетка у тебя, парень, такая жадная? Куска хлеба родному племянничку не одолжит? День терпеть без жратвы — выдержать надо!

— Буряты, они, видать, скупей русских. Вишь, как одели парнишку: валенки велики да и те латаные.

— Ладно хоть так, а то вовсе ходил общипанный.

— Ешь, сирота, не слушай их. Ешь больше!

Когда же знакомый теперь Лешке красноносый шофер ехал в управление развозить почту, Лешка непременно увязывался с ним: езда на легковой да еще рядом с водителем была для него большим счастьем. Да и сам шофер частенько отзывал Лешку в сторону, шептал на ухо:

— Шпарь к проходной, выезжаем!

Спустя много дней Лешка, торопясь к утренней смене, наткнулся на подходившую к гаражу старенькую трехтонку, за рулем которой сидел очень молоденький, веснушчатый, как и Лешка, шофер. Лешка даже разинул рот от удивленья. Шофер вышел из кабины, с достоинством оглядел подскочившего к нему Лешку и, открыв тяжелый капот, полез к мотору. Лешка стоял, как зачарованный, глядя на молоденького водителя, уже самостоятельно чинившего что-то в моторе. И когда он только успел выучиться? Такой машиной управляет — вот да!

— Дяденька, вы кто — шофер?

Молоденький водитель серьезно посмотрел на рыжего мальчугана и, убедившись, что обращаются именно к нему, скупо ответил:

— Стажер я.

— А это кто? Выше?

— Ниже.

— Ясно.

Оба, внимательно оглядев друг друга, помолчали, оба шмыгнули носами.

— А ты кто? Слесарь? — Ваня заметил в руках у Лешки разводной шведик.

— Ученик.

— Тоже ниже. Вот и я ученик, стажером называюсь, понятно? А скоро водителем буду.

— Всамделишным?

— Настоящим.

— Вот да-а!

Лешка подошел ближе, заглянул под капот: что он там делает?

— Интересно?

— Еще как!

— Ну, тогда лезь сюда. Только я еще молодой тоже, — сознался Ваня.

Лешка в один миг вскарабкался на крыло, ждал, что ему прикажет водитель. Может, ключ какой притащить? Или гайку?..

— Свечу забросало! — досадливо сказал Ваня, показывая Лешке маленькую полуметаллическую-полуфарфоровую детальку, вовсе не похожую на свечу.

Он показал Лешке, как надо ее очищать, как ставить на место, какой надеть на нее провод. Лешка был в восторге: еще никто ему так не объяснял!

— Как зовут-то тебя? — спросил Ваня.

— Лешка.

— Леша, — поправил Ваня. — Меня Семен Петрович завсегда Ваней звал. Потому как в нашем деле без уважения никак нельзя. Всяко приходится в рейсе… А фамилия как?

— Фокин.

— Леша Фокин… Алеша Фокин… Леня Фокин, — бормотал Ваня, продолжая возиться в моторе. — Значит, так: Леня Фокин. Ну что ж, Леня Фокин, давай знакомиться будем: Иван Тихоныч. А по фамилии: Иванов.

Лешка изо всей силы сжал протянутую ему небольшую, но крепкую Ванину руку.

— Леня Фокин! А на «ты» вас можно звать, Иван Тихоныч?

— После, — с неудовольствием возразил Ваня. — Так вот, Леня Фокин, мы, значит, с тобой будем оба водители, верно?

— Верно!

— Я сейчас из больницы вышел, а учитель мой, Семен Петрович, там еще. Так что я в Иркутске буду стажировку кончать. И тебе объяснять тоже. А через месяц машину получу — тогда вовсе…

— Вот здорово! Правда?!

Ваня еще раз окинул взглядом с головы до ног Лешку.

— Каши только ешь больше, Леня Фокин. И еще… А ну, сними шапку!..

Первый аванс Лешка получал в кассе с большим волнением. Никак не мог пером в нужное место попасть. Никогда еще так не тряслись руки, державшие деньги. Хватит у шоферов да слесарей кормиться — от обеда к обеду! А еще обещали к весне первый разряд слесаря-монтажиста присвоить. Вот да!

Чаще стал бывать Лешка и у Танхаевых. То завезет вместе с водителем эмки письмо от Наума Бардымовича, то забежит помочь по хозяйству — сходит за водой, подметет дворик, сбегает в магазин или на рынок. Фардия Ихсамовна угощала Лешку пловом, чаем со сливками и лепешками во всю сковородку. Чай пили на кухне, подолгу, деловито, редко отвлекаясь на разговоры. Иногда после чаепития Фардия Ихсамовна приглашала Лешку в гостиную и примеряла сшитую ею для него кепочку или рубашку. Лешка хвалил «товар», целовал за подарок Танхаеву в обе щеки и совал сверток себе за пазуху. А Фардия Ихсамовна, проводив Лешку, садилась за шитье новой рубахи или штанов для бедного мальчика. Хуже обстояло с мачехой, у которой иногда бывал Лешка, больше ночуя там, где застанет ночь: на подловках[2] да в подвалах. Мачеха ворчала, гнала его прочь, но бить уже не решалась. А однажды съехала совсем, даже не предупредив Лешку. И Лешка явился к Танхаевой со всеми своими немудреными пожитками.

— Дозвольте, тетенька Фардя, оставить у вас? Табак у меня дело с квартирой.

— Что случилось, Леша?

— Уехала моя драгоценная мамаша в неизвестном направлении. И квартиру, ведьма, запродала… Так вы уж дозвольте на несколько дней оставить вещички?

— Конечно, конечно… Ах, как же это?.. Где же ты, Леша, будешь теперь жить?

— Не пропаду, тетя Фардя! Подожду, может, особняк для меня выстроят, а нет — к старым дружкам в гости пожалую: в милицию или еще куда.

— Зачем же в милицию? — испугалась Танхаева и даже всплеснула руками. — У нас поживи, у нас пока оставайся. Не стеснишь.

— Нет, верно? — обрадовался Лешка. Перспектива новых скитаний по случайным углам его больше не соблазняла.

— Конечно, Леша. Места хватит. Зачем идти в милицию?

И Лешка остался.

Начался штурм Заячьей пади.

Вековую тайгу, приленские горы разбудили многие человеческие голоса, гул тракторов, звонкий перестук топоров, пенье пил и стоны падающих в пропасть гигантов. Где-то на левом берегу осталась в тумане затопленная водой старая обходная трасса, уходящая далеко за скалы Заячьей пади, а на правом, на самой крути «щеки», медленно оживала забытая всеми, заросшая кедром и сосняком, засыпанная обвалами горная узенькая дорога.

В Качуг прибыл вызванный Тепловым саперный взвод. Молоденький лейтенант разыскал Позднякова, привычно отрапортовал:

— Саперный взвод прибыл в ваше распоряжение! Докладывает лейтенант Буревой!

— Хорошо, товарищ Буревой. Завтра и к делу!

На другой же день к симфонии штурма присоединился громовой хор подрывников. В воздух полетели обломки скал, вырванные с корнями деревья, медленно опадая на Лену.

Поздняков нашел Буревого.

— Вот что, товарищ лейтенант, нельзя ли взрывать так, чтобы не засыпать Лену? Нам по ней, возможно, еще ездить придется.

— Есть не засыпать, товарищ начальник!

Теперь камни полетели круче вверх, осыпая скалистый склон берега, но зато почти не достигая реки.

В «штаб» или «КП», как в шутку называли теперь кабинет начальника пункта, Танхаев и Поздняков вернулись за полночь. Уставшие, вывалявшиеся в снегу, с наслаждением растянулись каждый на своей койке. Танхаев, закинув руки за голову, рассказывал Позднякову:

— Вот так и мы по тайге да горам: мороз, снег по уши, одежонка поистрепалась, хлеба — по восьмушке на брата… Да ты слушаешь, Алексей Иванович?

Поздняков открыл глаза.

— Слышу.

— Колчаковцы грабят, деревни жгут… Разведчики наши, что ни день, новые ужасы сообщают: у того брата повесили, у того отца расстреляли, жинку, ребят на улицу выгнали… Однако, спишь, Алексей Иванович?

Поздняков не ответил. Танхаев повернулся на бок и вдруг вспомнил: ведь у него в борчатке лежит письмо Позднякову. Хотел передать еще утром — и забыл. Танхаев прошлепал по полу босыми ногами, достал письмо, положил его на стул Позднякову и, укрывшись с головой тулупом, тотчас заснул.

Утром Поздняков проснулся первым. Около радиопередатчика уже сидел радист — значит, больше семи утра. Пора вставать. Поздняков поздоровался с радистом и хотел окликнуть Танхаева, но заметил конверт. Письмо было от Ольги.