— Он технорук с шестимесячным стажем! — горячо воскликнул Гордеев. — Со временем он мог бы стать опытным инженером, хорошим руководителем… Мы все когда-то не умели и делали мало, товарищ Поздняков. А вы молодому специалисту сразу же обломали крылья, бросив его на какую-то пилораму!..

— Не бросил, — снова перебил Поздняков. — Я людьми не бросаюсь.

— А как же расценивать это?

— Объясню. Житов инициативный человек. Способный молодой инженер. И не только одна центробежная заливка, а полуприцеп, который заканчивают Рублевы…

— И тоже без моей санкции!

— Мы говорим о Житове, товарищ Гордеев, — довольно резко остановил Поздняков главного инженера. — Но у Житова нет никаких организаторских способностей. Руководить людьми он не может и не научится… по крайней мере, на таком большом участке, как Качуг. Вот я его и поставил на ДОК. Там у него двадцать человек… если считать и плотников, которыми прекрасно руководит Сидоров. А после этого Житов поедет в Заярск. И не один Житов. Там давно ждут активных и талантливых инженеров…

— Это что, опять ссора? Ведь мы уже один раз договорились… Как хотите, но я еще главный инженер и…

Но досказать Гордееву не дала секретарша.

— Алексей Иванович, вас просят спуститься вниз. Там какой-то полуприцеп…

В этот вечер Гордееву удалось обмануть жену: сослался на недомогание, головную боль, тем более, что грипп ходил по Иркутску. Для убедительности выпил даже таблетку кальцекса.

А после ужина ушел в свой кабинет, занялся рукописью.

В эти часы в доме наступала особая тишина, и Гордеев мог быть уверенным, что его не потревожат, не помешают ему целиком отдаться тяжелым раздумьям. А на душе было действительно скверно. Зачем он сегодня опять столько наговорил Позднякову да еще предупредил, что через десять дней он, Гордеев, считает себя уже пенсионером. Даже пуск литейного, о котором мечтал он все эти годы, будет проведен без него. Ведь с Житовым Поздняков, пожалуй, прав, и руководитель из него был бы неважный. Он, Гордеев, поспешил назначить его сразу же техноруком, не узнав личных качеств молодого специалиста. Но вот апломб дурацкий: почему без него решили с Житовым? Почему опять обошли, не спросили? Ведь его же, Гордеева, исправляют ошибки. И сам бы перевел Житова в мастерские, попробовал бы его в техотделе конструктором… У него, несомненно, есть творческая жилка… И вот — сам себе вырыл яму.

Гордеев прислушался: где-то по ту сторону дома, с улицы, донесся знакомый сигнал автомобиля… Почудилось!

Нет, это самообман, и дело не в Житове, не в сегодняшнем инциденте — жизнь опередила его, Гордеева, раздавила его стотысячниками, полуприцепами, ледянками, дерзостью мысли!..

Гордеев резким движением подвинул к себе рукопись, комкая и бросая листы, уничтожая все, чем жил столькие годы…

— Игорь!! Что ты делаешь, Игорь!..

Софья Васильевна выхватила у мужа порванную, измятую рукопись, отвела от стола его руки.

— Игорь, милый, ты устал… Тебе надо отдохнуть, Игорь…

Игорь Владимирович взял обе руки Софьи Васильевны, провел ими по своему белому, как мел, лбу.

— Всегда, в самые тяжелые минуты ты была со мной, Соня…

Софья Васильевна осторожно отняла руки, сложила уцелевшие листы.

— К тебе пришли, Игорь.

— Ко мне? Кому я еще понадобился?

— Поздняков. Только, пожалуйста, успокойся, не горячись, Игорь…

Гордеев оправил пенсне, отдышался, вышел в столовую, где и в самом деле его ждал Поздняков.

— Вот я к вам, Игорь Владимирович.

— Слушаю… товарищ Поздняков.

Поздняков положил на стул шляпу.

— Сейчас у меня побывала целая делегация. Все партийное бюро мастерских…

— Вот как?

— Требуют вернуть людей на литейку. Ну и вас…

— Меня? Позвольте…

— Но ведь я же удовлетворил вашу просьбу, и через десять дней…

— Ах да, пенсия!

— Присоединяюсь к товарищам, прошу хотя бы закончить вагранку. Да и они сами сейчас явятся к вам…

Гордеев сдернул пенсне, трясущимися пальцами протер стекла.

— Хорошо, товарищ Поздняков. Я закончу литейный.

— Я так и думал. Прощайте!

Поздняков вернулся домой, когда дети уже спали. Клавдия Ивановна поставила разогреть борщ.

— Пожалуйста, ничего не готовь, Клава. Я ужинал.

— Где?.. — непроизвольно вырвалось у Клавдюши.

Поздняков не ответил и только холодно взглянул на жену. В белой ситцевой кофточке, фартуке и старой, тщательно отглаженной юбке, она показалась ему похожей на официантку дешевенького кафе или столовой. Недоставало только крашеных губ да наколки на голову.

— Что у тебя за вид, Клава? Посмотрись в зеркало, на кого ты похожа. Можно подумать, что у тебя нет ничего лучшего, чем это…

— Леша, скажи, твоя жена в Иркутске?

Голова Позднякова застряла в вороте рубахи.

— Какая жена? Что ты мелешь?

— Ты же знаешь…

— Пока у меня одна жена — это ты. Я не двоеженец.

— Ну… Ольга Червинская.

Поздняков швырнул рубаху на стул.

— Кто тебе сообщил эту новость?

Клавдюша, не глядя на мужа, налила в рукомойник воды.

— Сначала соседи. Говорили, что ты с кем-то встречаешься…

— Ну?

Клавдюша, кусая губы, с трудом сдерживала себя, тихо ответила:

— Я не верила… А потом…

— Что потом?!

— Я прочитала ее письмо… Ты же не запрещал мне читать твои бумаги…

Поздняков стряхнул с рук мыльную пену, выпрямился.

— Да, это ее письмо. И я виделся с ней. И встречаюсь. Но если… Я думаю, нам лучше будет расстаться, Клава…

Крик отчаяния и горя раздался за его спиной. Поздняков бросился к зарыдавшей во весь голос Клавдюше.

— Клава!.. Ты с ума сошла! Ты же детей напугаешь!.. Клава!..

В воскресенье Лешка зашел навестить Вовку и Юрку. Шел с покупками мимо, почему не зайти? Знать, не огрубело настрадавшееся Лешкино сердце, согретое ласковыми руками мамы Фаи и бати Нумы. У Вовки с Юркой дома идут нелады, отец, видать, чего-то забрындил, с матерью часто ссорится, а та плачет. А тут еще Вовке пацаны проходу не дают — накостылять надо, чтобы не задирали! Жаль маленьких, сам пережил, еще больше.

Клавдия Ивановна даже обрадовалась гостю, усадила вместе со своими за стол, поставила вазу пирожных: «Ешь, Леша!» Лешка раскрыл сумку, выложил на стол полную горсть конфет, шоколадных: «Ешьте и мое!»

— Кто же в гости со своими конфетами ходит, Леша? — пожурила Клавдия Ивановна. — Ты только обидишь нас этим.

Лешка не стал обижать добрую Клавдию Ивановну и сложил конфеты назад в сумку. Уже на улице Вовка сказал приятелю:

— Папка от нас ушел.

— Куда?

— На другой тетеньке будет жениться. Мама плакала, а мы слышали, как он сказал: «Уйду к другой жене, к Ольге Червинской».

Юрик захныкал. Лешка растерянно моргал, глядя на прижавшихся друг к другу маленьких братцев, силясь понять, о каком уходе, о какой еще женитьбе отца говорят они, если Алексей Иванович женатый.

— Погоди реветь, Юрка! Ты же парень, а не девка, чего ревешь? А ну, растолкуй, — повернул он к себе расстроенное лицо старшего. — Куда твой батька подался?

— Он не подался, он ушел.

— Ну, ушел. А куда?

— Совсем. Разве я знаю. Мама говорит, что он в Качуг собрался ехать, а мы сами слышали, как он сказал: «Уйду к другой жене, к Ольге Червинской. А вам, говорит, буду денежки посылать…»

— Вот штука! — выдохнул Лешка. Чужой ему человек батя Нума, а не слыхивал от него Лешка, чтобы вот так взял да сказал: «Уйду от тебя, Фая, к другой жене». И отец Лешкин — пьянчуга был добрый, а сына не бросил, как Алексей Иванович, еще и другую мамку привел ему, только ведьму. Да Лешка и не винит отца, кто их, тетенек этих, знает: ведьмы они или не ведьмы?

— Не тужи, Вовка. Мы твоего батю вернем, мы кой-что еще такое придумаем!

— Правда? — с надеждой уставился на Лешку Юрик.

— Нешто я когда врал! Да я эту его тетеньку знаю: докторша она, вот кто!