— Говорю же тебе: не знаю. Завсегда она так, когда не в расположении, по улицам бегает. И ты ее не тревожь. Шел бы тоже куда лучше.
— Я буду ждать Олю.
— Зачем?
— Ну хотя бы затем, чтобы сказать ей: я тебя люблю и не могу жить без тебя, Оля, — улыбнулся Алексей, видя, как помрачнело лицо старушки.
— Ну и глупо! Ты, конечно, прости меня, но ей-богу ты… это самое… зря ты это. Ах ты, матушки, грех-то какой, грех-то какой!!
— Да, грех, — машинально повторил Алексей, уже думая о своем.
— Да разве не грех? Вам ли детей иметь, коли сами еще дети глупые! И что это ноне за мода пошла детишек бросать. А жен, так и вовсе. Вот и подумаешь тут выдавать замуж. Нет, Алешенька, уж что-что было худого раньше-то — ничего не скажу, не спорю, а уж такого сраму, чтобы детьми родными бросаться — не допущали.
Поздняков ожил, вслушался в воркотню Романовны, рассмеялся.
— Но ведь я еще никого не бросил, няня!
— Знаю тебя, не скалься. Чего в голову вобьешь — так ничем не совратишь, помню. Мало тебе родители Оленькины говаривали — и так уж, и этак уж — а ты что, послушал их? И родительницу Оленькину, почитай, ты первый в гроб вогнал… Ой, да что я болтаю-то…
Алексей молча серьезно смотрел на Романовну.
— Ты уж прости еще раз, Алешенька, если чего лишнего говорю, а об Оленьке ты не смей думать. У нее, может, дело к тому идет, чтоб устроиться. Вот и в расстройстве, видать, потому…
— За Луневым?
— За ним, за Яшенькой. Хороший он…
— Ну что ж, пусть Оля и решит, кто ей лучше, — поднялся с дивана Алексей.
— Слава-те, господи! — вздохнула старушка. — Решит, решит она, не сумлевайся!.. Да и ты реши, обдумай все, соколик мой. Детишек-то бросать — это ж все одно, что прикончить их, как котят малых. Кем они без отца-то вырастут?.. Семья ведь — она не забудется. А Оленька вольный человек… Чего ж ты зараз две души губить хочешь? Богом прошу тебя!.. — И Романовна, продолжая увещевать Алексея, легонько вытолкнула его за двери.
9
Жизнь широко улыбнулась Лешке Танхаеву-Фокину. Хвастал перед водителями, что родным племянником доводится парторгу ЦК, а вышло так, что не племянничком, а единственным его сыном! Долго не верили Лешкиному счастью ремонтные рабочие и шоферы автобазы, пока сам Наум Бардымович, новый Лешкин отец, не сказал им:
— Почему не верите? Почему не похож? Я маленький был — тоже рыжий был, на солнце лежал много…
Посмеялись шутке Танхаева, в последний раз подивились такой оказии — и поверили, примирились.
Теперь Лешка мог не прятать от цепких глаз да жадных ушей сплетников ни своей добротной одежки, ни законных сыновних прав — живи, Лешка.
И Лешка зажил счастливо и спокойно. За отцом к девяти машина заходит, а Лешка к восьми ноль-ноль уже в цехе. Правда, закрепленной машины за ним пока нет, но зато попутных — на выбор! Вот и сегодня вышел из ворот Лешка, огляделся: не идет ли попутная? Заскочить в кузов — плевое дело. Не ходить же пешком, когда есть в городе транспорт.
Лешка пересек улицу, зашагал тротуаром, туда, где у магазина стоял кузовной ЗИС и рабочие снимали с него последние ящики. Лешка обошел машину, по эмблеме на дверцах кабины определил ее принадлежность, крикнул сидящему за стеклом водителю:
— Привет!
Водитель опустил стекло дверцы.
— Ты чего, рыжий?
Лешка подбоченился, деловито спросил:
— Вы не в Маратово? Мне в Северотранс надо.
— Ладно, ступай, ступай! Ишь, какой пассажир нашелся!
Лешка хотел отойти и поискать попутную машину, но слишком невежливый тон водителя задел его за живое.
— Эх ты! Я думал, ты шофер, а ты липа! Стоп-сигнал без лампочки, номер грязный!..
— Ну-ка мотай отсюда, щенок! Тебя не спросили!
— Спросишь еще! Вот позову автоинспектора, он тебе проколет дырку в талоне!
— Мотай, говорят! — и водитель угрожающе приоткрыл дверцу.
Лешка отбежал, оскалил в злющей гримасе зубы.
— Ну, липа, ты у меня наплачешься!.. — и, обойдя кузов, нырнул с другой стороны под кабину. Нашарил рукой, перекрыл бензиновый краник, выбрался из-под машины, тщательно отряхнулся. И опять, уже с передка, зашел к водителю.
— Ты, липа, не сердись. Мы с тобой еще встретимся! — он весело подмигнул невежливому шоферу и отправился восвояси. Оглядываясь, видел, как закрывали задний борт кузова, как тронулась и покатилась вслед ему машина. Лешка сошел на мостовую, выждал, когда приблизился к нему грузовик, и, помахав водителю шапкой, смешался с толпой прохожих. Негласный ученик Ивана Тихоновича — Лешка знал, что машина, если перекрыть краник, пройдет немного, и шоферу, даже опытному, трудно сразу додуматься до причины. Другой и вовсе не догадается, будет в бензонасосе шарить. Так и есть: трехтонный ЗИС с сердитым водителем застрял на самом перекрестке. Лешка даже присвистнул от удовольствия. Шофер, подняв капот, нервничал, копался в моторе. И было от чего нервничать: водители с трудом объезжали неудачника и ругались. А тут еще девушка-милиционер с жезлом. Лешка, заложив руки в карманы, приятельски окликнул «сердитого»:
— Привет, липа!
— Пошел к черту, пока цел!
— Я-то пойду, а вот как ты, липа… — и отскочил: шофер замахнулся на него ключом. — Ну-ну, осторожней!
Лешка решил мстить до конца. Обойдя вокруг ЗИСа, встал на подножку, нажал сигнал. Взбешенный водитель кинулся догонять хулигана.
— Караул! Убивают! А-а!.. — заорал благим матом Лешка, хватая прохожих. Целая толпа немедленно окружила мальчика и поймавшего его за рукав водителя. Лешка орал, выдавливая из себя слезы, вертелся юлой, вырывался из цепких рук, звал на помощь. Толпа гудела.
Сердобольные вступились за Лешку.
— Мальчонку бьют!
— Чего мальчика мучаешь, ирод? Чего он тебе такое сделал?
Свисток регулировщицы проломил круг.
— Вы, товарищ водитель, машину бы скорей убрали с дороги. Чего вы к мальчику привязались?
Шофер отпустил Лешку и, с отчаянием взглянув на регулировщицу, вернулся к своему ЗИСу. Кто-то поставил Лешку на ноги, кто-то платком вытер ему лицо, поправил шапку. Лешка поблагодарил, выбрался из толпы и опять вышел на перекресток.
— Привет, липа!
Водитель умоляюще посмотрел на окружающих его зевак, девушку-милиционера:
— Уберите вы его от меня, гада!
Регулировщица подошла к Лешке.
— Ты что к нему пристал, мальчик? Какой он тебе липа?
— А чего он меня щенком обзывает! Я — слесарь, а не щенок, ясно? А он… он же сам не шофер, тетенька. У него и права липовые. Он же в машине не смыслит…
Над Лешкой смеялись. Девушка-регулировщик ласково постучала его жезлом по плечу.
— Ладно, не мешай, мальчик. Сам-то липа хорошая, вишь прилип к человеку.
— А что, не правда, да? Не правда? Ну-ка, пусти!.. — Лешка отпихнул в сторону растерявшегося водителя и нырнул под машину. Выбрался, залез на крыло, закачал ручкой бензонасоса.
— А ну заводи, липа!
Все произошло так неожиданно быстро, что никто даже не шевельнулся. А Лешка орал водителю:
— Заводи, говорят, чего зенки на меня лупишь!
Водитель покорно обошел ЗИС, сел в кабину. Мотор взревел и заработал отчетливо, плавно. Толпа весело зашумела, задвигалась.
— Я ж вам говорил, тетенька, что у него права липовые.
Девушка-регулировщик дала водителю закрыть створки капота и, подойдя к нему, официально взяла под козырек.
— Ваше водительское удостоверение, товарищ!
Лешка еще разок подмигнул следившему за ним волком водителю и, улучив момент, вскочил в кузов проходящей мимо машины…
— У нас в роду три правила, Лешка: не срами, не скрывай, не обманывай. Сегодня мне за тебя стыдно было. Людей обманул, меня осрамил, от меня скрываешь теперь…
— Это такие бурятские заповеди, батя Нума? — вполне серьезно спросил Лешка.
10
В начале марта морозы наконец спали. Только в ясные погожие утра по-прежнему давала себя чувствовать стужа, и солнце над Иркутском еще купалось в пенной молочной изморози, а воздух был так свеж, густ и покоен, что, кажется, копни его над головой совковой лопатой — и будет дыра, вскроется синева неба. Зато днем солнечные лучи все настойчивей сгоняли с безлесых иркутских сопок прокоптевшие в печном дыме снега, хлюпала под колесами грязная мокроть, звенела капель.
