В один из таких теплых дней Ваня Иванов, уже не стажер, а водитель, сдав дежурному механику автобазы свою трехтонную «ласточку», шел навестить своего учителя, все еще отлеживавшегося в больнице. За Ваней увязался Лешка. Еще бы! С настоящим водителем, как взаправдашный друг, идет с ним, о машинах говорит, о ремонтах! Пацанам бы своим, карманникам, рассказать, как с ним, с Лешкой, шофера в автобазе калякают: «Леша, проверь-ка, дружище, гаечки, крепко ли?..» «Алексей, подай-ка мне пассатижи…» «Танхаев, зашплинтуй тяги!..» Пацанам сроду не допереть, что значит «зашплинтуй» или «пассатижи»! А поглядели бы, как он, Лешка, мотор заводит — лопнули бы с завидок!

И Лешка, вышагивая в ногу с Иваном Тихоновичем дощатыми тротуарами, гордо задирает нос, с небрежной снисходительностью поглядывая на встречных прохожих.

Не менее торжественно настроен и Ваня. Сегодня он получил первую шоферскую зарплату и вот обдумывает, что бы такое купить в подарок доброму учителю Воробьеву? По этому случаю он и оделся как следует. Серый костюмчик вычищен, отутюжен, из открытого ворота новенькой телогрейки торчит яркий цветастый галстук. Останавливаясь перед зеркальными стеклами витрин, Ваня поправляет галстук, спрашивает товарища:

— Как? Ничего?

В галстуках Лешка не разбирался, но на вопрос Вани отвечал со знанием дела:

— Толково! Узелок, тряпочка — все, как есть!

Зайдя в магазин, Ваня долго, сосредоточенно осматривал содержимое полок: что Семен Петрович больше одобрит? Разве вот этот портсигар? Но ведь он не курит. Тогда разве складной ножичек? Вон тот, с серебряной отделкой?.. А зачем ему нож?.. И Ваня шел в следующий магазин.

В универмаге Ване очень понравился письменный прибор. Разве это? Ваня долго вертел в руках каждый предмет прибора, показал Лешке.

— Как? Ничего?

— Толково. А это зачем?

— Семену Петровичу подарить надо. Я у него стажировку проходил, всему научился. А когда наледь была — он мне жизнь спас, понял? Мне бы давно каюк был, если бы не Семен Петрович.

— Это которому пальцы отрезали?

— Ага.

— Ух ты!

— Вот хочу подарок ему… Пойдет?

— А это что? — Лешка ткнул пальцем в увесистое пресс-папье, вопросительно посмотрел на Ваню.

Белесые глаза Вани стали сурово серьезными.

— Это-то? Промокатель. После, когда напишешь, этой штукой чернила промакивать..

— А чего ему промакивать-то? — донимал Лешка.

— Чернила… — Ваня понял, что Лешка прав и промакивать Воробьеву, пожалуй, нечего.

— Эх, лучше вон ту штуку купи! — увидал Лешка стоявшую на полке черную гипсовую фигуру Мефистофеля. — Мама Фая бате Нуме такого же черта в день его рождения подарила, когда ему сорок лет стукало. Он у нас посейчас на комоде стоит. Вот это подарочек!

Но Ваня усомнился.

— Хорошо ли будет? Черта-то?

— А то! Ведь это что — глина! Ведь не всамделашный! Да его и не чертом зовут вовсе… тетенька, эту хреновину как зовут?

Молоденькая продавщица вспыхнула, метнула в Лешку презреньем:

— Хулиган!

— Вот и врешь, тетенька! Сама не знаешь!..

— Хочешь, чтобы я милицию позвала?!

— Фюить! — присвистнул от изумления Лешка. — Человека добром спрашивают, а она — милицию!..

Выручил Ваня.

— Он не хулиган, гражданка. Он спрашивает…

— Так не спрашивают! Что вам, собственно, надо?

— Подарок купить… Только мы не знаем, как эта штука называется. Вон та, на полке.

Девушка коснулась рукой статуэтки.

— Эта?

— Она!

— Мефистофель.

— Точно! — обрадовался, припомнив, Лешка.

— А почем? — спросил Ваня.

— Сто тридцать девять рублей семнадцать копеек, гражданин, — уже спокойно, с холодным вниманием ответила продавщица.

Ваня замялся. Дороговато!

— Заверните! — приказал Лешка. И уже ошарашенному таким заявлением другу: — Человек жизнь спас, а мы денег жалеем…

— Ну что ж, завертывайте, — невесело подтвердил Ваня.

В небольшой палате Воробьева светло и чисто. На тумбочке журналы, газеты, радионаушники. Потеснив Лешку, Ваня подошел ближе.

— Здравствуйте, Семен Петрович!

— Ваня Иванов! Милый!.. Ух ты, верти тебя за ногу, какой нарядный! Ну, здравствуй, здравствуй!.. Давненько тебя не видал; как жив-то?

— Живем!.. — начал было Лешка, но Ваня вовремя толкнул его в бок.

— Ничего, Семен Петрович. — Он достал из нагрудного кармашка расческу, причесал волосы, сел на предложенную ему белую табуретку.

— Ну и лады, Ваня Иванов. А я вот с ногой все. Два раза заражение было, двух пальцев недосчитал, милый. Теперь вроде ничего, заживает.

Воробьев не сводил с Вани счастливого взгляда, даже не замечая стоявшего за ним Лешки.

— Как наша машинка-то? Бегает?

— Бегает. Я права получил, Семен Петрович…

— Да ну? Настоящий водитель, стало быть! Поздравляю! Ну что ж, учебу ты прошел славно, в переделках тоже побывал — водитель и есть. А это кто? — заметил он наконец Лешку.

— Ученик мой… Не мой, а слесаря-монтажника ученик. Леней Фокиным звать…

— Танхаев я! — с гордостью подсказал Лешка.

— Уж не Наума ли Бардымовича родич? — лукаво удивился Воробьев.

— Сын.

— Ух ты! — вырвалось у Воробьева.

— Приемный, — пояснил Ваня.

Теперь Воробьев молча внимательно разглядел Лешку.

— Моего крестного сынок, значит?..

— Как это? — обрадованно удивился в свою очередь Лешка.

— А так. От большой беды спас меня твой папаша…

— А я думал… — разочарованный, протянул Лешка. — И вас тоже спасли, дяденька?

— Почему: тоже? Просто спасли… Хороший человек твой папаша, Леня Фокин… то бишь, Леня Танхаев. У такого человека жить — самому надо быть золотом, понял?

— Понял, — покраснел Лешка, припомнив, как уже однажды осрамил батю Нуму.

— Вижу, что понял. Только я не об этом золоте говорю, парень, — Воробьев показал на его огненные, не послушные расческам вихры. — Я об этом золоте намекаю, — он ткнул себя пальцем в сердце. — Толмач?

— Толмач! — рассмеялся Лешка.

— Вот и столмачились. А чего это у тебя в руках, Ваня Иванов?

Ваня конфузливо улыбнулся, осторожно развернул бумагу, обнажив отливающую черным лаком фигуру Мефистофеля. Поставил на тумбочку Воробьеву.

— Это вам, Семен Петрович.

— Как?.. — не понял тот. — Даришь, что ли?

— Ага, — сказал Ваня.

Широко раскрытые глаза Воробьева уставились на статуэтку, затем на оробевшего Ваню, затуманились, потеплели.

— Дорогой ты мой… да как же это, а?.. Отродясь такого не было, чтобы подарки мне, а ты вот… — Он притянул к себе просветлевшего паренька, приласкал льняной маленький чубчик. — Спасибо, сынок, спасибо, милый. Вот удружил, парень!..

Затем они все трое восторженно осмотрели подарок.

— До чего же хороша вещь! — нахваливал Воробьев. — Куда же я его только, этого черта? Разве что в кабину? Ехать да на него глядеть, а? Ведь я о таком черте всю жизнь мечтал, верти его за ногу!

— Мефистофель, — осторожно поправил Ваня.

— Кто?

— А этот-то, черт-то.

— Все одно. У них, у чертей, тоже разные нации, а душа одна, верно? Черти-то, они до работы шибко горазды. Глядишь, и этот поможет мне Рублева догнать… Да вот, совсем забыл ведь… — Воробьев полез в тумбочку, нашарил в ней ученическую тетрадь, показал Ване. — Тут я, пока делать нечего, наковырял малость. Чертежник из меня — фикция, но, я так думаю, Коля Рублев поймет. Тут все нарисовано.

— Что это, Семен Петрович?

— Как тебе… Помнишь, мы на ледянке муку возили? Сколь последний раз в Жигалово свезли?

— Три тонны девятьсот семьдесят килограмм, Семен Петрович.

— Верно! А положено сколь?

— Три ровно.

— Тоже верно. И ведь рессорки не лопались, и моторчик не подводил… Значит, что? Машина ЗИС — она не три, а все десять увезти может, но кузов мал и нельзя весь груз на один задок вешать. Надо ей еще пару колес, одну ось, значит. Вот и надумал я, Ваня Иванов, не прицеп, не длинномер, а вроде как полуприцеп сделать… Да ты после с Рублевым сам поймешь все. Пускай он с папашей своим попробует сделать. Он, Рублев-то, человек хваткий, хорошее враз примет и испытать не поленится. Так ты передай ему, сынок.