Но приказ есть приказ. И в два часа ночи, когда на востоке еще не прорезалась первая предрассветная полоска зари, к домам учителя Буцько и ксендза Фыда подошли чекисты.
На аэродроме Гроссенхайн творилось что-то невообразимое. Лоссберг увидел, как из только что подрулившего к стоянке «юнкерса» вылезли летчики и тут же попали в объятия обезумевших техников, а еще через секунду десятки рук подбросили их в воздух. В это время к стоянке подошел начальник отдела «Абвер-2» полковник Лахузен.
— Господа! Солдаты и офицеры! — голос его звенел. — Вы являетесь свидетелями выдающегося исторического события. Час назад фюрер начал войну против большевистской России! Летчики, которых вы сейчас видели, — первые герои рейха! Они уже показали большевикам силу германского духа и оружия.
Обер-лейтенант внимательно слушал полковника Лахузена. Тот перешел уже к делу, ради которого все они собрались сейчас на этом аэродроме. Значит, Вилли Шмундту и его группе надлежало высадиться южнее местечка Яворов Львовской области. Их задача — взорвать железнодорожные мосты на участке Львов — Перемышль, вывести из строя линии связи и сеять панику среди мирного населения. Взвод Вилли составляли эмигранты из Прибалтики, польские уголовники и шесть украинских националистов из организации Степана Бандеры.
«Работу» Шмундта и его группы Лоссберг уже считал обреченной. Гейнц был уверен, что более удобно и полезно действовать в одиночку. Никто тебе не нашептывает об опасности, никто тебя не предаст. Находчивый разведчик всегда может рассчитывать на помощь населения, особенно в сельской местности.
У абверовца все складывалось пока как нельзя лучше. Приземлился он благополучно. Выйдя затем на дорогу Стрый — Дрогобыч, остановил подводу, запряженную парой добрых коней, и попросил возницу подвезти его.
В городе грохотали взрывы, в некоторых местах полыхали пожары. Крики, детский плач неслись отовсюду,
Войск почти не было видно — только изредка промчит полуторка с бойцами. Зенитчики вели по самолетам редкий и, как отметил Лоссберг, неприцельный огонь.
На одной из центральных улиц вой пикировщика заставил обер-лейтенанта ничком упасть на мостовую. Взрыв оглушил его. И тут леденящий, как стальное лезвие, ужас пригвоздил абверовца к земле. Не было сил даже отползти куда-нибудь в укрытие. С трудом переждав налет, на подгибающихся от страха ногах, с мыслью, что может погибнуть от своих же бомб, он пошел по нужному адресу.
У Лоссберга не хватило сил оказать сопротивления, когда в доме Фыда вместо знакомого ему по фотографии святого отца ему встретился запыленный, с окровавленной повязкой на голове сотрудник отдела контрразведки корпуса политрук Николаев.
Ксендз Фыд открыл дверь сразу после первого звонка, как будто всю ночь только и ждал визита контрразведчиков. Когда ему предъявили ордер на обыск, он не возражал и только отошел к распятию и начал вполголоса молиться. Обыск не дал результатов, и ксендз открыто злорадствовал. И вдруг внимание Сенько привлек молитвенник, который Фыд не выпускал из рук. Показать книгу пастор категорически отказался.
Святая книга оказалась со шпионскими записями. На ее полях бисерным почерком сообщались данные, характеризующие высший и старший командный состав корпуса, с указанием фамилий, имен, домашних адресов, деловых и политических качеств, наклонностей. В молитвеннике значились наименования всех населенных пунктов и улиц, где располагались штабы соединений и частей корпуса, казармы, места укрытия боевой техники, складов с боеприпасами и горючим, даты поступления новых танков. Обыск продолжался. Ксендз как будто закостенел в кресле. И вдруг он встрепенулся. Мелко задребезжали стекла, потом, все больше ширясь и усиливаясь, комнату заполнил непонятный гул. Еще минута — и ночную тишину на десятки километров окрест нарушили первые разрывы авиабомб.
Буцько и Фыд показания давали обстоятельные. Оба они начали работать на немецкую разведку с первых дней вступления Красной Армии в западные области Украины. Буцько по приказанию руководства организации украинских националистов, а ксендз — после знакомства с майором абвера Линцем. С ним он встретился на рождественские праздники в 1939 году в Кракове, куда думал перебраться навсегда после прихода в его город Советов. Линц убедил святого отца не покидать насиженных мест — большевикам жить осталось недолго. Взвесив все «за» и «против», Фыд возвратился в свой город. За собранными данными к нему и Буцько дважды в год немецкая разведка присылала своего курьера.
Записывая показания Лоссберга, Сенько выделил для себя два момента. Задержанный все время упирал на то, что является сотрудником немецкой разведывательной службы — абвера. Об этой службе Сенько слышал. Но он считал, что абвер занимается только контрразведывательной работой в самих частях вермахта. А чтобы он вел разведывательную и другую подрывную деятельность за пределами Германии, батальонный комиссар осведомлен не был. Поэтому против слова «абвер» он вывел жирный вопросительный знак.
Обер-лейтенант утверждал, что вместе с ним в самолете находилась группа диверсантов, переодетых в форму военнослужащих Красной Армии. Все они из полка специального назначения «Бранденбург». Их задача — организация диверсий в районе, до которого отсюда 20—25 минут лету. Значит, 80 километров. И это лишь одна из многих групп, подготовленных для таких целей абвером (опять абвер!).
А Лоссберг не жалел слов, чтобы убедить чекиста в своей правдивости. Пережив еще одну бомбежку в камере, обер-лейтенант понял, что третьего налета он не выдержит. И на допросе решил рассказать все, чтобы «мелкие сошки» из корпусной контрразведки немедленно отправили его в глубокий тыл.
Это понял батальонный комиссар. Но сделал свой вывод: врет немчура, цену себе набить хочет. Большинство наших периферийных оперработников тогда не знало, что в системе разведывательных и контрразведывательных служб фашистской Германии, ведущих подрывную деятельность против СССР и Красной Армии, абвер занимает главное место. Поэтому к показаниям Лоссберга о разведывательно-диверсионной деятельности абвера Сенько отнесся с недоверием.
Поздно вечером, уже на марше, батальонного комиссара разыскал оперуполномоченный отдела контрразведки соседней стрелковой дивизии политрук Прохоров. Он прибыл в отдел корпуса с просьбой своего начальника передать от них в Киев в Отдел контрразведки фронта[24] сообщение (связи со штабами армии и фронта уже не было) о ликвидации взводом бойцов артиллерийского полка группы немецких диверсантов. В наскоро написанном карандашом сообщении говорилось, что в момент начала войны артиллерийский полк находился на стрельбах в ста километрах от постоянного места расквартирования. Утром командование получило приказ о немедленном возвращении его в дивизию.
К полудню погрузка артиллерии была в разгаре, и в это время к командиру батареи капитану Еремееву подбежала женщина и попросила проводить ее к старшему начальнику. Выяснилось, что вчера вечером у нее пропала корова. Женщина искала ее всю ночь. А минут двадцать назад бродила по камышам в пойме речушки Вишенки и увидела, как группа красноармейцев на железнодорожном мосту почему-то раскручивает рельсы. Вот она и прибежала на станцию, чтобы заявить об этом.
Командир полка распорядился срочно выделить взвод бойцов-артиллеристов и под началом оперработника Константинова направить к мосту. От станции это не более двух километров. Метров за 500—600 от моста красноармейцы-артиллеристы были обстреляны из автоматов. Сомнения быть не могло: на мосту орудует враг. Артиллеристы залегли. Константинов понимал, что с карабинами против автоматов многого не сделаешь. И, послав к командиру полка сержанта Горева с просьбой усилить группу ручными пулеметами, шестерых верховых пустил наперерез бандитам, которые, отстреливаясь, начинали отходить в западном направлении, прикрываясь железнодорожной насыпью. Вскоре пришла подмога. Разгорелся ожесточенный бой. Он продолжался около часа. Гитлеровцы сопротивлялись остервенело, и к концу боя в живых остался лишь один.
