Андреев повесил трубку телефона-автомата, глубоко вздохнул и повернулся к инспектору Панченко:

— Полковник дал «добро», приказал начинать с буфета. Санкций на производство обысков прокурором даны... Направляй дружинников в буфет.

Оба инспектора быстро пошли к главному входу парка.

В прокуренном зале буфета самые шумные и разговорчивые посетители сидели за столиками по углам. К буфетчице Шустовой подошел высокий мужчина.

— Лелечка, сто грамм с прицепом, — заказал он, положив перед ней три рубля.

— А прицеп какой?

— Как всегда, конфета,«Мишка».

— Пожалуйста, — защелкала костяшками счет буфетчица. — С вас...

— Закупка контрольная, — тихо произнес покупатель, передавая стакан с налитым коньяком рядом стоящему мужчине.

Шустова вздрогнула, на мгновение застыла, потом лицо ее стало наливаться кумачом возмущения. «Нет, обсчета она не допустила, налив правильный!» — мелькнуло в голове. Теперь, как учила Клава, в наступление. Первое — задержать очередь, не отпускать. Из очереди всегда найдутся заступники. Нашли кого проверять! Им лишь бы перемеривать да пересчитывать! Все, больше она отпускать не будет, завтра подаст заявление об увольнении. Хватит! Сейчас она уйдет от стойки. Она знала, что может заголосить, ругать себя, что согласилась пойти буфетчицей, пусть попробуют другие поработать среди такой публики! А проверяющие будут отбрехиваться от очереди. Неужели Клавка что-нибудь делает не так? Ее надо предупредить! И тут она увидела, как из-за ближайших столиков вышло несколько молодых мужчин. Одни забежали к ней за стойку, другие направились в подсобное помещение. Там — Клава!

Лелька поняла, что на этот раз что-то случилось серьезное. Проверяющие действовали быстро и обдуманно. Во рту пересохло, перестали слушаться руки и ноги, страх парализовывал. К ней обращались с какими-то словами, что-то спрашивали, показывали... Она медленно опустилась на подставленный кем-то стул. А из подсобного помещения слышалось:

— Откройте, я инспектор ОБХСС.

Не дожидаясь ответа, Андреев с силой нажал плечом дверь, отчего внутренний крючок сорвался, и Андреев почти влетел в небольшую комнату. За ним вбежали двое дружинников. Перед напуганной и растерянной Клавдией Портновой стояли откупоренные бутылки с коньяком, в одном горлышке торчала лейка. Мокрые руки, брызги на столе, резкий винный запах...

— Фирму можно закрывать, — рассмеялся Андреев.

Клава наклонила голову, исподлобья глядела, как Панченко вытащил из конфетных коробок три наполненные медицинские грелки. Он отвернул пробки — жидкость пахла спиртным.

— Попрошу понятых удостовериться... Сообщите полковнику по рации — поймали с поличным.

Вопреки прогнозу на город обрушился проливной дождь. Струмилин стоял в дверях управления, выбирая момент, чтобы проскочить к машине через широкий тротуар. Дело о коньяке поручили расследовать молодому выпускнику высшей следственной школы Пояркову. Одетый в непромокаемый плащ, он из солидарности стоял с полковником и нетерпеливо постукивал пальцами по портфелю.

— Допрашивал буфетчиц по всем правилам криминалистической науки. Не сознаются. При таком размахе они украли тысяч десять денег... А где деньги, пока неизвестно...

— Найдем! Сейчас звонил инспектор Белов, в квартире Клавдии Портновой обнаружены шесть наполненных «Старкой» грелок.

Дождь на секунду приутих, и они сели в машину. Струмилин опустился на заднее сиденье. Сегодня он очень устал, а тут еще этот обыск. Поярков сидел впереди рядом с водителем. Повернувшись к полковнику, он увлеченно рассказывал о произведенном осмотре буфета. В буфете найдены бутылки с вином, разбавленным фруктовой водой. Его не успели продать, и оно забродило. Пробки из таких бутылок вылетают, как от шампанского. Струмилин молчал. По боковым стеклам машины наискось прокатывались струи дождя.

Остановились у блочного пятиэтажного дома. Следователь сходил в ЖЭК, пригласил начальника конторы. Все поднялись на третий этаж. Поярков громко постучал в дверь.

— Кто там? — недовольно спросил женский голос.

— Открывайте, милиция!

За дверью послышался приглушенный спор, шарканье ног. Ответили не сразу.

— Мы вас не вызывали, открывать не будем!

— К вам с обыском, у нас санкция прокурора. Я начальник ОБХСС, со мною начальник ЖЭКа.

За дверью молчали.

— Пригласите слесарей. Пусть взламывают дверь!

Угроза подействовала. Щелкнул замок, дверь медленно открылась.

Хозяева квартиры, мужчина и женщина, понуро стояли в прихожей. В большой комнате работал телевизор. Первым вошел Поярков.

— Предъявляю постановление о производстве обыска в вашей квартире. Прошу соблюдать спокойствие и порядок. Всем оставаться на местах. До начала производства обыска предлагаю выдать деньги и ценности, нажитые преступным путем...

— Наши деньги честно заработанные, — покачала головой хозяйка квартиры. Она достала из ящика серванта пачку денежных купюр, протянула Пояркову и заплакала.

Струмилин с понятыми, начальником ЖЭКа и слесарями стоял в прихожей, наблюдая за происходящим. В небольшой рации, которую он держал в руках, раздалось характерное попискивание. Он приложил рацию к уху, прислушался.

— Хорошо, сейчас проверим.

Начальник ОБХСС подошел к стеклянной двери балкона, не открывая, осматривал находящиеся там вещи.

— Что же свое имущество не бережете? — строго спросил он хозяев. — На улице дождь, а вы подушку на балконе оставили. Понятых прошу подойти поближе.

Он открыл дверь балкона, нагнулся и поднял небольшую расшитую подушечку. В народе такие называют думками. «Кажется, это то самое, что искали».

На улице их поджидал Андреев. Он сидел в служебной машине. Струмилин передал ему опечатанный сверток.

— Отвези в управление и отправляйся домой, а мы с товарищем Поярковым еще немного прогуляемся.

Молча прошли квартал. После дождя дышалось легко и свободно.

— Не торопись с арестом Шустовой, разберись... — по-товарищески обняв Пояркова за плечи, неожиданно заговорил полковник.

У театра они расстались.

Следствие по делу подходило к концу.

В комнату с зарешеченными окнами привели бывшую буфетчицу Клаву Портнову. Она кивком головы поздоровалась, шмыгнула носом и со вздохом опустилась на неудобный, привинченный к полу стул. Вытащила из рукава носовой платок, ссутулилась, сложив руки на коленях.

Поярков курил, выпуская дым в открытое окно. Раздавив в легкой пластмассовой пепельнице недокуренную сигарету, открыл стоявший под ногами объемистый портфель, не торопясь достал прошитые грубыми нитками две толстые папки с документами и положил перед собой на стол.

— Сегодня, Клавдия Петровна, встречаемся с вами последний раз. Сейчас ознакомитесь с материалами уголовного дела, а потом будет суд. Родственники пригласили для вашей защиты опытного адвоката, он сейчас придет.

Она всхлипнула, промокнула слезы платком.

— Что я вам плохого сделала? Столько понаписали...

— Старался установить истину.

— Какая же истина на бумаге? Правда — она на людях...

— Сейчас придет защитник, вы с ним прочитаете все дело. По закону вам предоставляется право защищаться всеми возможными средствами, представлять доказательства своей невиновности, требовать допроса свидетелей.

Когда ее арестовали — единственным желанием было умереть, умереть немедленно. Все ушло далеко, далеко... Она не могла ни о чем думать, ни о чем вспоминать. О родных даже забыла. Но о деньгах помнила. На допросах следователь несколько раз спросил о деньгах, сказала — нет денег. Вроде отстал. Ночью, лежа на жесткой койке, вспоминала вопросы следователя. «Может, деньги-то целы? О них знает только сестра...»

Портнова внимательно читала бумаги. Раньше, когда Поярков записывал в них ее показания быстрым почерком, они казались ей простыми линованными листами бумаги. Теперь, подшитые в дело, пронумерованные, официально названные, они казались угрожающими, сулящими ей большую беду. Вот первые показания: «Ничего не знаю, коньяк не смешивала...» «В суде спросят: почему не рассказывала правду? Что ответишь? Говорят, за ложные показания добавляют... Э, пусть! Только бы остались деньги!»