Показав на стоящую в ста метрах от дороги старую мельницу, Джеби сказал:

— Я сейчас вернусь. У меня там пятиминутное дело, — потом многозначительно улыбнулся. — Джеби — человек честный.

Выключив мотор, он спрыгнул на землю и пошел к мельнице вдоль кустов, растущих по дороге.

Следователь по особо важным делам тоже покинул машину и, пройдя к мосту, облокотился обеими руками на деревянные перила и посмотрел на реку.

Река пенилась, ныряя и исчезая в лесу среди обнаженных деревьев и кустов. Прикорнувшие над лесом подножия гор тихо серели вдали, будто с удовольствием впитывая в себя солнечное тепло.

Снег же, лежавший на вершинах гор, сверкал серебром со своей холодной, величавой высоты. Расположившись на тянущихся вдоль дороги и нависших над рекой электрических проводах, вороны замерли в неподвижности, нежась под внезапным обилием солнечных лучей.

Гюндюз Керимбейли повернулся от моста и, приблизившись к машине, прищурился и посмотрел на солнце. Затем, словно предвкушая наслаждение от представившейся возможности хорошо отдохнуть, широко раскинул руки, блаженно потянулся и взглянул в сторону старой мельницы, куда побрел Джеби. Мельница, будто скорбя о собственной старости и отсталости от жизни, печально-одиноко стояла посреди равнины и смиренно ожидала своего конца.

В этот миг позади мельницы словно мелькнула чья-то тень и пропала в лесу. Она не ускользнула от внимания следователя, и Гюндюз с еще большим напряжением всматривался в сторону мельницы.

Гюндюз откровенно насторожился. Так же внимательно глядя в сторону старой мельницы, он поднял руку, открыл дверцу кабины, и сначала короткий, а спустя некоторое время продолжительный сигнал машины, заглушив шелест реки, отозвался в лесу и в горах. На старой мельнице никто не появился, ни один звук не раздался в ответ.

Гюндюз Керимбейли сначала медленно, а затем все более ускоряя шаг, пошел сквозь кусты к старой мельнице и, остановившись у двери, позвал:

— Джеби!

На мельнице не отозвались. Следователь по особо важным делам толкнул ногой дверь. Дверь заскрипела, и в ее скрипе звучал ужас. Гюндюз прошел во внутреннее помещение мельницы и тут же выхватил из-за пояса пистолет.

Джеби, упав, лежал на деревянных ступеньках лестницы. Вонзившаяся под левую лопатку рукоятка ножа блестела в неровном свете, падающем из крохотного оконца.

Глаза Джеби, словно подивившись своей земной судьбе, были широко раскрыты и так изумленными и остались. Рот тоже был открыт, и хлынувшая из него кровь окрасила в яркий цвет края его одежды и деревянную лестницу.

Мгновенно оглядев пустое помещение мельницы, Гюндюз бросился на лестницу, подбежал к окну: оно было настолько узким, что ни войти, ни выйти через него было нельзя.

Гюндюз выскочил во двор и, обойдя здание, вновь подошел к окну. Внимательно осмотрелся: со всех четырех сторон виднелись только одни голые деревья. На мельнице явно никого не было. Немного постояв в нерешительности, так и не зная, что предпринять, он быстро побежал в сторону машины, бросился в кабину и включил мотор.

Развернувшись, машина помчалась в сторону райцентра.

С небывалой скоростью машина неслась по улицам города. Дети, играющие возле своих домов, прохожие удивленно смотрели ей вслед, не иначе как поражаясь, что ж это такое могло произойти, что вместо Джеби за рулем его машины сидит другой человек да еще и гонит ее так, будто спасается от шайтана.

Младший лейтенант Гасан-заде, направлявшийся, размахивая портфелем, на службу, тоже обескураженно проводил взглядом автомобиль и ускорил шаги.

Гюндюз, остановив машину перед воротами дома Имаша, спрыгнул на землю и, толкнув дверь, вошел во двор.

Имаш окапывал во дворе лопатой корни граната. Разогнувшись, он посмотрел на столь внезапно возникшего следователя по особо важным делам, увидел машину, виднеющуюся из-за забора, и не удержался, чтобы не сострить.

— А где же Зиба? — сказал он с улыбкой. — Джеби в машине нет, так хотя бы Зиба была.

Конечно, сразу было видно, что следователь по особо важным делам вряд ли сейчас рассчитывал, что застанет Имаша за работой в саду.

Вроде бы все стало ему ясным.

Ничего не сказав, Гюндюз повернулся, вновь прыгнул в кабину и тронул машину с места.

Так и не сумев ничего понять, Имаш продолжил свое занятие.

Когда машина резко остановилась перед вокзалом, вылезать из нее необходимости не было — возле пирожкового лотка Зибы не суетилось ни души, а из печки не поднимался горячий пар.

Машина снова рванулась с места и, еще раз проехав по улицам городка, теперь уже остановилась перед домом Зибы. Гюндюз Керимбейли спрыгнул вниз и, толкнув ворота, хотел открыть их, ворота были закрыты. Гюндюз, запрокинув голову, посмотрел на окна, затем несколько раз постучал по воротам железным молотком.

Прохожие, останавливаясь, смотрели то на машину Джеби, то на незнакомого им человека, по нетерпеливому поведению угадывая, что у него какое-то срочное дело.

Следователь по особо важным делам продолжал настойчиво стучать молотком.

Пожилая женщина с полной корзиной в руках, должно быть, возвращающаяся с базара, сказала ему:

— Нет Зибы дома! Только что видела ее по дороге к реке.

Гюндюз посмотрел на женщину, произнесшую эти слова, словно не понял сначала смысла сказанных ею слов. Еще более заспешив, он прыгнул в кабину и рванул машину с места.

Выехав из райцентра, Гюндюз помчался грунтовой дорогой в сторону реки и остановился у опушки леса.

Здесь некогда следователь по особо важным делам встретился с учителем Фазилем и Саадет.

Выпрыгнув из машины, он зашагал среди голых деревьев вдоль реки. Если кто-нибудь посмотрел бы сейчас на Гюндюза Керимбейли, то ничуть бы не усомнился: даже птице, чуть только она шевельнись, было бы не укрыться от его глаз.

Наконец он увидел стоящую под большим дубом Зибу. Зиба со странной грустью смотрела на снежные вершины гор. Обогретые солнечными лучами, заснеженные горы, казалось, сочувствуют печали, томящейся в глазах этой женщины.

Следователь по особо важным делам, стремительно продираясь сквозь кустарник, вдруг что-то увидел за сухими ветвями и громко крикнул:

— Зиба!

Отведя взгляд от гор, Зиба повернулась в сторону заставившего ее вздрогнуть крика, и тут же большой нож вонзился в толстый ствол дуба. Обернись Зиба на мгновение позже, и все было бы кончено.

Женщина не могла оторвать взгляда от все еще дрожащей рукоятки ножа, всаженной в ствол дерева.

Бросившись в гущу кустов и деревьев, Гюндюз Керимбейли несся за бросившим нож человеком.

Меж деревьев иногда показывалась то спина, то голова убегавшего.

Гюндюз Керимбейли крикнул:

— Стой! Стой, тебе говорю!

В правой руке он держал пистолет, а левой прокладывал себе дорогу, стремясь, чтобы сухие ветки не попали в глаза.

— Стой!

Гюндюз дважды выстрелил поверх головы бегущего человека и, прибавив шагу, начал нагонять убийцу.

Скорость преступника постепенно падала. По тому, как учащенно он дышал задыхаясь, чувствовалось, что силы его на исходе. Вдруг он внезапно остановился, ловко нагнувшись, выхватил из давно прогоревшего костра увесистую головешку, обернулся назад и запустил головешкой в Гюндюза.

Вот теперь-то и нельзя было его не узнать.

Человек этот был... дядя Фаттах.

Головешка больно ударила в правую руку Гюндюза Керимбейли и выбила из нее пистолет куда-то между сплетенных по земле корней деревьев. К Фаттаху словно вернулась прежняя сила. Одним прыжком он с необыкновенным для старика проворством бросился на Гюндюза.

— Задушу тебя, сукин сын! — орал он. — Как собаку, тебя разорву!

И он, действительно двумя руками вцепившись в горло следователю по особо важным делам, всей своей тяжестью обрушился на него. Гюндюз упал спиной на землю, жилы на его шее напряглись, глаза, покраснев, налились кровью.

Во взгляде Фаттаха кипели огонь, пламя, злость, ненависть. Будто годами тайно копившаяся в его сердце, иссушающая жажда убийства вдруг прорвалась наружу. Лицо его сияло исступленным, торжествующим сладострастием.