— Ты поедешь со мной, Диамант? — тихо, но настойчиво повторил купец.

— Ты собираешься в Ольвию? — спросил Диамант, оставив свой рисунок на песке. — Ты не хочешь видеть последнего действия этого представления?

— Я хочу сберечь свою голову. Слушай, друг мой Диамант, мы приобретем добрых лошадей и, когда все утихнет, вновь пустимся в путешествие по Скифии, доберемся до богатой Неврии.

— Нет, Теодор! Я хочу увидеть Дария. Мои вазы и амфоры украсит рисунок: связанный Дарий плетется за скифским конем. А? Неплохо? Скажи всем ольвийцам, что я овладел пространством! Эврика! Боги возвратили мне секрет, когда-то отнятый у людей! Афины, вся Эллада — все будут требовать мои амфоры и вазы!

Гобрий боялся затянуть переход и. потому вел персидское войско прежней дорогой, которой шли от Истра на восток свыше трех месяцев тому назад. Вытоптанная осенняя степь, без травы и воды. Измученное войско гнало голодных лошадей, дозорные с нетерпением посматривали вперед, где вот-вот должны были показаться плавни Истра.

Наступила ночь, когда головные отряды вышли на берег и увидели опустевшее скифское стойбище. Это насторожило всех. Но страшнее всего было-то, что мост исчез. Где-то там, на противоположном правом берегу, горели костры, а здесь, на левом, черная ночь сползала в темную воду, и вытоптанный камыш подтверждал, что войско скифов только что ушло.

Когда Гобрий возвратился к Дарию, он застал среди придворных растерянность и страх. Все смотрели на Гобрия.

— Царь, вели глашатаю-египтянину, пусть попробует позвать греков.

И вскоре зычный голос раскатился над Истром и потонул в воде и мраке. Трижды кричал глашатай, и трижды после этого замирало все. Будто и не было на берегу многих тысяч людей.

Но вот из темноты вынырнул силуэт триеры, потом второй, и к Дарию уже спешит Гистией.

Царь первый ступил на корабль. На кратком совете решено немедленно, как только начнет светать, восстановить разобранную часть моста. Когда же наконец триера отчалила от левого берега, Барт, тряся своей козлиной бородой, закричал в темноту, в небо, в степь:

— Пусть будут прокляты скифы, это порождение Анкраманью! Пусть злые духи уничтожат их скот и пусть сгинет на веки их род!

Крик Барта сорвался и перешел в свистящий шепот:

— Я говорил, я говорил, что надо разрушить все капища иноверцев! Мы сделаем это по всей Персии, как только вернемся. Ты не откажешь мне в этом, о, царь! Лишь так мы сможем выполнять заповеди великого учителя Заратустры, и это принесет нам победу.

Дарий же, слушая захлебывающийся шепот Барта, вспомнил нелепый случай в Вавилоне после подавления восстания. Там, над воротами, была гробница прославленной жрицы. О сокровищах гробницы ходили слухи. Но самое удивительное, что гробницу никто не трогал, хотя стражи при ней не было. Только непонятная подпись: «Если кто-нибудь из вавилонских царей будет иметь нужду в деньгах, то пусть откроет гробницу и возьмет сколько пожелает. Но лучше не трогать ее вовсе».

Когда по приказу Дария открыли гробницу, то нашли скелет и подпись, которая гласила: «Если бы ты не был столь алчным, то не разорял бы чужих убежищ...»

Триеры, скрипя веслами, покидали враждебный берег. На одной из них курчавобородый Коэс нетерпеливо ходил по палубе, ожидая встречи с Дарием. Коэс торжествовал, что вышло по его. Мост таки пригодился. Как только триера уткнется носом в спасительный берег, он бросится к Дарию и напомнит царю о награде.

Когда остатки моста и пожелтевшие плавни Истра исчезли за спинами сколотов, перед всадниками раскинулась широкая степь. Где-то в ней затерялись персы. Между Поратой и Понтом лежали земли на тысячу стадий, и персидские войска могли проскользнуть незамеченными.

Здравый смысл подсказывал, что персы должны были держаться ближе к Порате, где была свежая трава и много мелких притоков.

— Да, — сказал Иданфирс, — только неразумный человек может пойти прежней дорогой, где его скот все уже съел.

И лишь один Скопасис не разделял мнения остальных. Он предлагал растянуть войско на всем пространстве между Поратою и Тирасом, перекрыть персам все возможные пути. Но даже старейшина его племени Басадос был против этой затеи: нельзя распылять войско, в решающий момент оно должно быть под рукой Иданфирса, собранное в единый кулак. Иначе Дарий прорвет растянутую сколотскую линию.

И скифы круто повернули левее старой дороги.

Но проходит день, второй, а персов нет. На третьи сутки скифы поняли, что разминулись с Дарием. Повернули лошадей к Истру. Цари сколотов громко насмехались над глупостью Дария, повернувшего на старую, голодную дорогу. Но про себя удивлялись его дальновидности, несомненно, навеянной богами, и тревожились. А Скопасис всем видом напоминал о своем отвергнутом плане...

На Истре сколотов ожидали лишь табуны покинутых ослов и мулов. Мост колыхался на волнах, завязнув в плавнях, а дальний его конец, уже разобранный, расползался по течению. На противоположном берегу никаких признаков жизни.

— Где персы? — не веря своим глазам, вопрошал Басадос.

Иданфирс сжался, недобро взглянул на Скопасиса — ведь это он договаривался с греками. А тот ответил не менее злобным взглядом.

— Я сам видел, как греки разбирали мост... — растерянно молвил Басадос и запнулся.

Все молчали. Воины деловито сновали по берегу, надеясь чем-либо поживиться после персов и греков.

— Послать за авхатами и пленными. Пусть пригонят их сюда. Каждого десятого мы принесем в жертву Мечу. Возрадуется праотец наш Папай и богородная дочь Борисфена Апи, всеблагая Табити, непобедимый Фагимасад. Пусть веселятся тени предков наших! Остальных пленных ослепить! — кончил Иданфирс.

На какой-то миг наступило молчание, вызванное удивлением. Ведь по обычаям сколотским в жертву Мечу приносился один из сотни пленных.

— Как, всех ослепить? — вырвалось у Басадоса.

— Да, старейшина катиаров. Я хочу угодить богам. А еще поставим на пепелище огромный бронзовый котел, который выплавим из наконечников стрел наших. Пусть каждый воин принесет одну стрелу. И умельцы по металлу и камню — траспы — пусть останутся здесь и выплавят этот котел. А на страже пусть поставят каменного воина-сколота. Чтоб все в этом воине было, как у нас с вами — у вольных сколотов. И гривна на шее, и вышитая сорочка виднелась из-под куртки, и пластинчатый пояс, и боевой акинак на нем, и топорик, и рог в руке. Вы поняли меня, траспы? Чтобы дети и дети наших детей помнили победу нашу.

— О, не беспокойся, царь! Воин-сколот будет как живой. И простоит здесь тысячу весен, — ответил каменотес-трасп.

— Надо ли ослеплять пленных? — обводя всех бесцветными глазами, спросил Басадос. — Боги будут иметь богатую жертву. Могилы предков наших мы оборонили. Ослепленные пленные — это не рабы.

— Старейшина Басадос много послужил родам сколотским в набегах на тавров, в походе на Фракию, а еще в других битвах. Пусть простят ему боги эти слова, — раздраженно сказал Иданфирс. — Будет так, как я хочу. Так хотят и цари сколотские. Верно ли я говорю, брат Скопасис, старейшины родов сколотских?

— Верно и правдиво говоришь, царь. Каждого десятого принести в жертву, а остальных — ослепить!

Басадос незаметно выехал из круга.

А гончар Диамант искал глазами триеры, но не увидел ни одной.

— Ионийцы! — крикнул, приложив ладони ко рту. Но порыв ветра утопил его крик в Истре.

Поднял черепок. На осколке рисунок: Геракл побеждает льва. Опустил черепок в воду, неподвижно смотрел на раздерганный мост. Арфа Орфея молчала в его душе. И не было ни одного звука, хотя берег Истра кипел вокруг людской суетой и криками. Уехать бы ему с Теодором в Ольвию и не видеть сегодня этого моста...

— Греки не пожелали свободы, а она давалась им так легко.

Поникнув, поплелся к коню. Чья-то тень стала на пути. Поднял глаза и, узнав старого катиара, вздрогнул, побледнел.