Эмили редко подавала чай. Она умела, конечно же, но в доме Солфорда чаепитием заведовала только матушка. Даже теперь, когда Эмили стала леди Карнэч, слугами распоряжалась не она, а свекровь. И ситуация, с ее точки зрения, не требовала изменений — днем легче было писать, и Эмили не хотела жертвовать книгой ради составления обеденных карточек и разговоров с домоправительницей.

Но, глядя на Мадлен, она размышляла о том, каково это.

Как только слуга ушел, Элли подпрыгнула.

— Твое желание остаться в горах означает, что ты нашла ответы на мои предыдущие вопросы? Или, наоборот, решила сбежать от них?

Эмили на миг растерялась. Мадлен улыбнулась Элли.

— Ставлю на то, что решила сбежать. Если ты думаешь, что Эмили поняла, почему ее тянет к Карнэчу, ты, наверное, добралась до запасов шерри без моего ведома.

— Эмили не глупа, — протянула Элли. — Она наверняка уже разобралась в природе притяжения.

Мадлен и Элли сблизились во время совместного путешествия, и теперь они были близки настолько, что у них появились личные, лишь им двоим понятные шутки, как раньше было у Эмили и Мадлен. И ревность придала голосу Эмили резкости.

— Вы не могли бы перестать говорить обо мне так, словно меня здесь нет?

— Только тогда, когда ты ответишь на вопросы, которые я задала тебе незадолго до твоей свадьбы, — ответила Элли, принимая из рук Мадлен чашку чая. — Чего ты хочешь от Карнэча? И что случится с твоим писательством?

— Ты спрашивала, что меня к нему привлекло, а не чего я хочу, — упрямо поправила Эмили.

Элли отмахнулась от этого уточнения.

— Тема остается той же. Зачем оставаться в горах, с ним наедине, если ты ничего от него не хочешь? Если ты готова пожертвовать всем ради компании одного-единственного мужчины, он наверняка тебе небезразличен.

Эмили потянулась к чашке с чаем, чтобы сгладить паузу и подобрать слова. И сама почувствовала вкус лжи на губах, когда ответила:

— Дело не в том, что я хочу проводить с ним время. Я просто не хочу возвращаться в Лондон.

— Будь я Фергюсоном, я бы сказала «дерьмо», — отозвалась Мадлен.

— Театр никак не исправил твоего лексикона, верно? — спросила Эмили. Прошлой весной Мадлен несколько недель тайно играла на сцене, там они и познакомились с Фергюсоном. Атмосфера, которой Мадлен наслаждалась, расширила ее познания в областях, которые были неприемлемы для приличного общества.

Мадлен улыбнулась.

— Фергюсон выражается куда хуже. Но ты же любишь Лондон — неужели у тебя появилась причина его бояться? Ты узнала нечто новое о лорде Кэсселе?

Эмили посмотрела на близняшек. Она не знала, можно ли им доверять. Элли заметила ее взгляд и жестом привлекла внимание сестер.

— Брысь, девочки. Взрослым нужно кое-что обсудить.

— Нам уже двадцать один год, — гордо вскинулась Мэри.

— А мне почти тридцать, я древняя карга, на что вы так мило вчера указали, — ответила Элли. — Так что оставьте старух наслаждаться чаем и идите поиграйте в бирюльки или во что там вы, детки, играете.

Кэйт показала сестре язык, но, судя по улыбкам девушек, они не обиделись. Сестры вышли, закрыв за собой дверь.

Эмили вернулась к разговору:

— Я ничего не слышала о Кэсселе. И все же, пока я здесь, то могу притвориться, что из его расследования ничего не вышло.

И притвориться, что Пруденс ее простит, а Малкольм никогда ничего не узнает о ее писательстве. Элли не упустила этих недоговорок.

— Ты уже сказала Карнэчу?

Эмили покачала головой.

Мадлен вздохнула:

— Ты должна ему сказать, Милли. Мне кажется, ему хватит и чувства юмора, и чести, чтобы избить тебя не более одного раза.

Она шутила, но Эмили вздрогнула.

— Предпочитаю обойтись и без этого раза, благодарю покорно.

— Карнэч, похоже, не из тех, кто бьет жен, — сказала Элли, и, судя по ее тону, она знала, о чем говорит. — Я согласна с Мадлен. Признайся Карнэчу до того, как он узнает об этом от кого-то другого. Так будет лучше.

Элли порой говорила как провидица с дальних гор, ведь перед ней прошло больше жизненных драм, чем Эмили и Мадлен могли осознать. Но Эмили это было давно не нужно.

— Он не узнает. Нет никого, кто мог бы ему рассказать.

Мадлен резко встала.

— Подождите минутку, мне нужно кое-что принести из моей комнаты.

За время ее отсутствия Эмили успела взять себя в руки. Но самообладание покинуло ее вновь, когда Мадлен вернулась с письмом в руке.

— Я раскрыта? — спросила Эмили, не желая читать письмо.

Но Мадлен сунула лист ей в руку.

— Я его не читала. Его доставили вчера от Пруденс, но внутри записка, адресованная тебе.

Почему Пруденс писала Мадлен, вместо того чтобы отправить письмо самой Эмили? Мадлен ответила на этот вопрос раньше, чем Эмили его задала.

— В письме сказано, что она посылает записку мне, поскольку верит, что я сумею ее передать без ведома графа Карнэча.

Эмили подцепила ногтем воск печати, открыла письмо. Раньше все присылаемые Пруденс письма были написаны убористым почерком и строки в них заходили даже на поля — ради экономии бумаги. Но эта записка оказалась пустой, а единственная строчка — размашистой и отлично читаемой.

«Прости меня. П.».

Сердце Эмили подпрыгнуло к горлу на волне внезапной тошноты. Это ведь ей стоило умолять о прощении.

Что же сделала Пруденс?

Элли заглянула ей через плечо, бесстыдно любопытствуя. И тон ее стал мягким.

— Тебе стоит сказать Карнэчу, милая. Я не знаю, за что Пруденс просит прощения, но твое писательство — самая очевидная причина.

Награда, которую Кэссель обещал за информацию, составляла всего триста фунтов, но этой суммы Пруденс и ее матери хватило бы на год жизни в провинции. И не было сомнений в том, что Пруденс и леди Харкасл оставили Шотландию, будучи глубоко уязвленными и жаждущими мести.

Сердце Эмили упало, но тошнота не прошла. Она заслуживала того, что, возможно, сделала Пруденс.

Но от этого мысль о признании Малкольму не становилась легче. В миг, когда пожар желания в его взгляде отгорит и осыплется пеплом, ей придется столкнуться с реальностью супружеской жизни — и знание о том, что она натворила, наверняка уничтожит в этой жизни комфорт.

Сможет ли она использовать его влечение, чтобы снова завоевать Малкольма? Или это будет лучшим способом разрушить остатки того, что родилось между ними?

— Ты можешь написать Пруденс и спросить, за что она извиняется? — спросила Эмили у Мадлен.

Мадлен вздохнула.

— Это твоя битва, не моя. Разве тебе не стоит спросить ее лично?

Эмили чувствовала себя маленькой девочкой. В этот миг, впервые за десять минувших лет, она жалела, что взрослые не придут и не исправят все за нее.

— Я справлюсь, — сказала Эмили. — Но хватит пока разговоров об этом.

Они, конечно же, не оставили тему немедленно, но никакие аргументы не смогли переубедить ее. И когда Малкольм вошел в гостиную, чтобы забрать ее, Эмили надеялась, что улыбка ее была искренней.

Гроза спустилась с Грампианских гор, когда они были в двух милях от дома, и была такой внезапной, что у них не осталось времени безопасно достичь замка. Двуколка была глупым решением, Малкольм знал это, еще когда выбирал, погода была непредсказуема, и ему стоило бы везти жену в закрытой карете, предоставив на откуп стихиям кучера, а не ее.

Он хотел, чтобы Эмили увидела Шотландию его глазами, чтобы ничто не стояло между ней и дикой природой. Он хотел, чтобы она ощутила нечто глубокое и настоящее, нечто куда более сильное, чем мечтательность, которую он то и дело видел в ее глазах.

Но теперь они оба промокнут до нитки — не тот финал, на который он рассчитывал.

— Доберемся до дома? — спросила она, пытаясь перекричать ветер.

Он покачал головой, сворачивая с главной дороги на боковую, практически заросшую травой.