— В Канаду? Да ты, наверное, шутишь, — ответил Малкольм.

— Я не то чтобы хотел ехать, — быстро поправился Шон. — Но мальчишкам моим разве не лучше владеть своей мельницей, чем однажды здесь стать пастухами?

Малкольм приложил все усилия, чтобы отговорить его. Он даже сказал, что такие решения стоит отложить до утра, а утром он снова приедет, сразу же на рассвете, и Шон успокоился. Но Малкольм знал, хотя и не был готов признаться, что никакие слова не изменят решения Шона.

И проклинал себя за это, шагая туда, где у двуколки его ждала Эмили. Не то чтобы он желал, чтобы отец умер раньше, ему хотелось, чтобы отец прожил долгую жизнь. Но, возможно, вступи сам Малкольм в право наследования раньше, начни он битву за своих людей раньше, и люди вроде Шона увидели бы возможности здесь, а не за океаном, где их ждало новое начало.

Эмили сидела на пеньке в десятке шагов от ближайшего крестьянина, и взгляд ее был направлен отчасти в себя, отчасти на дымящиеся руины коттеджа. Даже с грязью на платье и печальной задумчивостью на лице она была радостью для его глаз. Возможно, она сможет отговорить его от злой хандры. Возможно, в постели с ней он забудет о сегодняшнем поражении.

Он замер. Она не видела его пока что и не заметила промедления. Но почему он задумался о том, что стоит все забыть? Ему нужно работать, не развлекаться. Чудесные дни после свадьбы были медовыми.

Но они были лишь мечтой о том, как все могло сложиться, если бы не ответственность перед другими людьми. А ведь Малкольм отвечал за своих людей — и пренебрег исполнением своих обязанностей ради времени между ее ног.

Эмили очнулась от своих грез и оглянулась. И когда встретилась с ним глазами, Малкольм понял, что она его искала. Она улыбнулась — медленно, счастливо, удивительно, и хотя в деревне было темно, для Малкольма она сияла ярко, как факел.

Он резко помотал головой. Улыбка Эмили чуть поблекла. Но она поднялась и подошла к нему, протянув ему руку.

— Я слышала, что семья не пострадала, — сказала она.

Он кивнул.

Эмили погладила его по руке, инстинктивно надеясь успокоить.

— Ты же должен радоваться.

Однако радости он не испытывал. Их жизни были спасены, пусть даже без усилий с его стороны, но они покинут Шотландию. От этого он не мог их спасти. И не мог больше откладывать свои планы, если хотел сохранить остальных арендаторов.

— Они выживут, — коротко сказал он. — Давай возвратимся в замок. Мне нужно сегодня работать.

Эмили нахмурилась.

— Ты же никогда не работал по вечерам.

Он проигнорировал упрек и подвел Эмили к двуколке. Он всегда работал по вечерам до того, как появилась она. Целый год после смерти отца работал. И не мог — и не должен был — сожалеть о последних двух неделях. Но не мог больше игнорировать свой долг ради наслаждения с нею.

И если их медовый месяц был сном, сегодня настала пора просыпаться. Он немедленно начнет жить так, как должен был изначально, и неважно, готовы они к этому или нет.

Остаток вечера прошел в молчании. Гроза закончилась много часов назад, но Эмили чувствовала, что продолжение разразится вскоре.

И дело было не только в ее волнении о Пруденс. Малкольм почти ничего не сказал после пожара — ни когда довез ее до дома, ни потом, когда проводил в замок, ни после того, как они вместе ужинали подогретой едой на углу обеденного стола. Его ответы были отрывистыми, без уже привычного наигранного акцента. И рука, которой он обнял ее в конце ужина, не скользнула, как прежде, чуть ниже с ее талии.

— Я думаю, ты сама доберешься до комнаты, — сказал он.

— Я знаю, где она, но я там еще не спала, — ответила Эмили. Ее комната совмещалась с покоями Малкольма, но Эмили пользовалась ею, только чтобы переодеться — все ночи со дня их свадьбы они проводили на сбившихся простынях.

Он кивнул, совершенно не реагируя на подводные течения разговора.

— Мне нужно сегодня просмотреть бумаги, и я не хочу беспокоить тебя, когда закончу.

Она обернулась через плечо на слугу, который ждал, когда можно будет убрать со стола.

— Я была бы благодарна, если бы ты проводил меня до покоев, прежде чем отправишься к себе в кабинет.

Он проследил за ее взглядом и тоже обернулся. А затем предложил ей руку, но как только они достигли начала лестницы, отступил.

— Я не нужен тебе, Эмили. Отправляйся спать.

Она нахмурилась.

— Что случилось? Ты никогда раньше не вел себя подобным образом.

— Никогда? — Он хохотнул. — Мы знакомы с тобой меньше месяца. Возможно, это и есть истинный я.

Голос его был мрачен. И линии рта напряглись, словно она уже получила все возможные поцелуи, и больше такого не будет. И глаза его не были чарующим серебром из библиотеки — они стали серыми, как сумрачный дождь на камнях. Эмили стояла так близко, что чувствовала запахи сажи и торфа, и влажной шерсти, запахи древние и примитивные.

Она вздрогнула.

— Сегодня был трудный день, и я сожалею об этом. Но, возможно, тебе просто нужны ванна и отдых.

Малкольм уставился на нее.

— Ты думаешь, ванна решит все проблемы?

— Она может помочь. Ведь вреда от нее точно не будет, не так ли? Можешь присоединиться ко мне, если хочешь.

В начале недели он показал ей удовольствие совместного купания. И она могла поклясться, что ему тоже это нравилось, а сейчас им обоим не помешало бы отвлечься. Но Малкольм никак не отреагировал на ее приглашение.

— Мне нужно работать. Если ты не сможешь заснуть, я уверен, что у тебя есть незаконченная корреспонденция.

Эти слова ударили ее, как пощечина. Отчасти они были вопросом, отчасти намеком.

— Мои письма могут подождать до утра.

— Как щедро с твоей стороны отказаться ради меня от писем, — сказал он.

— Так вот что тебя беспокоит? То, что я пишу?

Он не ответил. Лишь встретился с ней глазами. И его взгляд был тараном, который старался пробить ее спокойный фасад.

Эмили отказывалась моргнуть первой. Пусть она больше не Эмили Стонтон, но, даже став леди Карнэч, она не изменилась настолько, чтобы выдать себя и уступить. Она выдержала взгляд Малкольма не моргнув, даже когда его глаза сузились.

Он резко отстранился, взъерошив рукой волосы.

— А ты холодна, не так ли?

Он наконец нашел слова, которые заставили ее вздрогнуть.

— Что тебя так изменило, Малкольм? Проблема в том, что я пишу? В пожаре? В чем-то еще?

— Ни в чем, дорогая. — Ласковое слово прозвучало проклятием. — Отправляйся в постель. Мне многое нужно обдумать после сегодняшнего пожара.

Ей захотелось потянуться к нему. Даже рука начала подниматься, желая прикосновения.

Но Эмили уронила руку. Она не могла выдержать вопросов в его глазах, поскольку не знала, какими окажутся последствия — и сможет ли она признаться в своих грехах, не потеряв его навсегда. Записка Пруденс все еще лежала в ее сумочке, и, не зная, за что подруга просила прощения, Эмили чувствовала в записке угрозу, которая могла разрушить всю ее жизнь.

Эмили притворно зевнула.

— Что ж, хорошо, Малкольм. Уверена, я смогу насладиться ночью и без тебя.

Он поморщился. Эмили хотела, чтобы он спорил. Хотела, чтобы он потребовал взять эти слова назад. Желание драться было безумным, все ее тело дрожало от внезапной злости.

Но Малкольм не позволил ей выпустить злость. Он просто зашагал прочь. Будь это поле боя, она считала бы себя победительницей, но победа казалась ей пирровой.

Несколько часов спустя Эмили нахмурилась и ударила кулаком незнакомую подушку. Она пыталась ее взбить, переворачивала прохладной стороной, но никак не могла успокоиться. Матрац был новым, она должна была бы крепко спать, ведь тяжелое мужское тело не прогибало кровати, не заставляло скатываться к нему.

Неужели она больше не сможет заснуть в одиночестве?

Эмили перекатилась на кровати. Она убеждала себя, что не может заснуть, потому что разнервничалась из-за грозы и пожара, а не потому, что рядом с ней на кровати была пустота.