Теоретически они могли не спешить. Они уже были женаты. И могли оставаться в постели так долго, как пожелают.

Эмили не хотела думать об этом времени как о десятках лет. Она хотела его как можно скорее, пока логика не вернулась на место. И она отлично знала, как его соблазнить.

Она откатилась от него и встала с кровати, прежде чем он успел ее поймать. А когда встала, позволила платью стечь на пол вокруг ее ног. Пинком отбросила обувь, затем запустила руки под сорочку, чтобы снять пояс чулок. Она наклонилась, снимая их с ног и открывая Малкольму чудесный вид на свое декольте.

Затем сделала шаг в сторону, оставив одежду лежать на полу. Малкольм вытянулся на постели, опираясь на локоть. Его взгляд не отрывался от ее пальцев, когда Эмили нагнулась, чтобы поднять подол своей сорочки. Сорочку она тоже могла бы спустить с плеч, но таившаяся в ней распутница советовала обратное.

Она поднимала сорочку, закрыв глаза и только чувствуя, как ткань открывает ее ноги, затем живот, затем ее груди. Его дыхание участилось, Эмили слышала, как он ерзает на постели, и улыбнулась, когда поднятая сорочка скрыла от него ее лицо.

Улыбка сменилась смехом, когда его рука внезапно обняла ее за талию.

Он поцеловал ее, и Эмили стало не до смеха. Она вцепилась в его галстук, он расстегнул жакет, затем жилетку, отрываясь от Эмили лишь для того, чтобы швырнуть очередную вещь в растущую на полу гору одежды. Туда же отправилась его рубашка, выдернутая из-за пояса штанов и сорванная через голову, оставив его обнаженным выше пояса, как и она.

Эмили царапнула ногтями его торс, проводя пальцами по напряженным мускулам его живота, удивляясь тому, насколько он отличался от ее мягкой плоти. Он застонал, но не остановил ее, когда Эмили, вдруг став неуклюжей, принялась за завязки его штанов. Малкольм прижал руки к бокам, приглашая ее продолжить самостоятельно.

С телосложением античной статуи он не был холодным — он был горячим, бархатным, с удивительным количеством темных жестких волос, сбегавших дорожкой по животу к ширинке, которую она пыталась расстегнуть. А когда ей удалось справиться с его штанами, и напряженная плоть, которую Эмили чувствовала под тканью, но никогда не видела, вырвалась на свободу, она поняла, насколько заблуждалась, глядя на античные статуи.

Он оказался огромным, куда больше, чем все, что она видела возбужденным в мраморе. Он тянулся к ней с вполне очевидным намерением, но Эмили не представляла, как она может принять подобный размер.

— У нас не получится, — сказала она, пятясь, пока не уперлась коленями в край кровати.

Малкольм рассмеялся, стряхивая обувь, брюки и остатки белья.

— Моя гордость тебя благодарит. Но все получится.

Он опрокинул ее на кровать. Эмили попыталась укрыться за подушками, но Малкольм поймал ее за лодыжку.

— Все получится, — сказал он снова, — но только, когда ты будешь готова.

— Я думала, что готова, но теперь…

Он поцеловал ее бедро, а затем спустился ниже, целуя колено прежде, чем перейти к стопе.

— Ты все еще слишком напряжена, дорогая. Я хочу, чтобы ты желала меня так сильно, чтобы все остальные мысли вылетели из головы. Вот тогда ты будешь готова.

Много времени не понадобилось. Ее мысли уже разлетались от его напора, ее защита рушилась с каждым прикосновением его умелого языка. Он бормотал комплименты ее коже. И каждое слово казалось заклятием, которое приковывало ее к постели, привязывало к нему.

С ним она верила всем словам. Его низкий голос, в котором сплетались желание и восхищение, говорил ей о том, насколько она желанна. Когда ее ноги раздвинулись перед ним и он улыбнулся ей из-под волны упавших на глаза темных волос, ее последней мыслью была мысль о том, что здесь, сейчас она наконец не одна.

Целую вечность спустя он вновь поцеловал ее в губы. Она задрожала под ним и дрожала, как ей показалось, несколько часов. Эмили застонала, когда его рука погладила ее грудь.

— О чем ты думаешь? — прошептал он.

— О тебе, — ответила она, привлекая его в новый поцелуй.

Его рука скользнула между ее бедер, и пальцы нашли там липкую влагу.

— Теперь ты готова, — сказал он.

— А ты? — спросила она.

Он ответил смешком, коротким, почти болезненным, что само по себе было весьма убедительно. Его пальцы гладили, дразнили, пока ее дыхание не стало прерывистым, а спина не выгнулась от желания принять его в себя.

— Малкольм Пожалуйста, Малкольм… — простонала она, когда он отстранился.

Малкольм лег на нее сверху, расположившись так, чтобы его мужское достоинство касалось ее входа. Он двигался медленно и осторожно, она ощущала, как он контролирует себя, продвигаясь вперед дюйм за дюймом. Вначале боль была острой, но стихла, когда ее тело привыкло к его объему. Она чувствовала себя удивительно наполненной, дискомфорт был совсем легким, словно Малкольм был пиршеством и она увлеклась трапезой.

Он двинулся в ней, и движение задело скрытую часть ее тела, о существовании которой она раньше не знала. Она ахнула, когда он подался назад, и ахнула снова, когда он вогнал себя в нее. Он заполнил ее полностью, и с каждым новым движением она лишь хотела еще, отчаянно жаждала того, что швырнет ее через край.

И когда это движение пришло, ее рот открылся в беззвучном крике, а тело перестало существовать. Осталось лишь место соединения их тел и чувство огня, который поглотил ее. Не было даже воздуха, чтобы выдохнуть его имя.

Она содрогнулась. И почувствовала, как напрягается Малкольм, услышала его резкий выдох, когда он излил в нее свое семя. Он рухнул на нее, жаркое хриплое дыхание обожгло ей ухо.

Когда ее тело вновь собралось воедино, она поняла, что держит его за руку. Его пальцы вжимали ее обручальное кольцо ей в кожу так же надежно, как его тело прижимало ее к кровати.

А когда он скатился с нее, она свернулась клубочком в его руках, погладила ладонью его грудь и провалилась в сон. Последним, что она видела, был блеск обручального кольца на фоне его смуглой кожи.

И в дымке полуденного сна она видела замки и венцы вместо коттеджей и стеганых покрывал.

Когда она проснулась и обнаружила, что Малкольм готов продолжать, она подчинилась — лишь бы только не думать о том, что означал ее сон, до тех пор, пока логика не вернется и не спасет ее от знамений.

14 октября 1812 года

Со дня свадьбы прошло две недели, но Эмили все еще ощущала себя нелогичной. Она знала, каково это — жить во сне, именно так она чувствовала себя всякий раз, когда очередная история стекала, словно кровь, с ее пальцев на бумагу, рвалась наружу с каждым вздохом.

Но в ее прошлой жизни сны и мечты обычно блекли, как только она переставала писать и проводила немного времени с семьей. С Малкольмом она все время находилась на грани странного волшебного мира и падала в эту сказку от каждого жаркого взгляда его серых глаз, забывала обо всем, кроме желания упасть в его объятия.

Это смущало ее. Эмили Стонтон никогда не вела себя подобным образом. По-видимому, когда она стала леди Карнэч, ее поведение изменилось так же безвозвратно, как и имя.

Малкольм теперь сидел рядом с ней, управляя парным двухколесным экипажем, который нес их к особняку Фергюсона и Мадлен. Сидя рядом, она хотя бы не могла смотреть ему в глаза. Можно было притвориться, что она еще способна на какие-то чувства, кроме возбуждения, и может задуматься о будущем более отдаленном, чем следующий день.

Когда она думала о будущем, путь представлялся сам — хозяйка дома, мать, вдова, одинокая пожилая дама, и это пугало ее. Эмили не хотела думать об этом сегодня, особенно в такую прекрасную погоду. Для визита они выбрали солнечный день, было теплее, чем обычно, с легким намеком на тучи на горизонте. В такой день можно было безопасно наслаждаться моментом и игнорировать все остальное. Пока они с Малкольмом оставались в Шотландии, можно было притвориться, что она наслаждается блаженным отдыхом, а не делает первые шаги по пути жизни, которой не выбирала.