Она рассмеялась, и лед растаял.

— Попрошу Алекса добавить к расчетам затраты на ополчение.

— Да будет так, миледи, — ответил он, слегка прикусывая ее ухо. Она выгнула спину, задохнувшись от смеха.

Он не хотел останавливаться. И даже позволил себе несколько минут. Позволил себе целовать ее, творить языком то, чего не мог пока сделать членом, сгорая от удовольствия и пытки. Неважно, что произойдет с ними позже, но это — это наслаждение, это желание, это единение — было настоящим.

Малкольм наконец заставил себя отстраниться. Она застонала, протестуя, но он не мог продолжать. Иначе напряжение в паху просто не даст ему прекратить.

— Хватит, Эмили. Я умираю.

— И поделом тебе, если бросаешь меня вот так, — задыхаясь, ответила она.

Сколько еще женщин из общества могли бы чувствовать так? Эмили была полной противоположностью всему, что он хотел бы видеть в своей будущей жене, но он был рад, что не получил желаемого. Малкольму вспомнились слова Аластера о том, что в долге можно находить удовольствие.

С Эмили невозможно было сказать, где заканчивается долг и начинается наслаждение.

— Четыре дня, дорогая. До нашей свадьбы осталось четыре дня. Мы сможем дотерпеть до нее.

Насчет себя он не был уверен, и лицо Эмили говорило о том же. Но в ее глазах снова появилась тень, которая, отступая во время его ласк, всегда возвращалась.

— Как я могу быть уверена, что между нами всегда все будет как сегодня?

— Никак не можешь, — ответил он, с трудом себя сдерживая. — Никто не в силах предвидеть будущее. Но если ты оставишь меня, ты никогда не ощутишь ничего подобного. Лучше уж знакомый дьявол, дорогая.

Она закрыла глаза.

Он ждал. Не осталось больше ни аргументов, ни сил, которыми он мог бы убедить ее забыть о фантазиях по поводу побега от свадьбы. Он не был настолько благороден, чтобы не использовать все возможности. Алекс ни за что не позволит ей оставить Шотландию девой, если узнает, что с ней сегодня произошло. Но он оставил ей время подумать, самой принять окончательное решение. Малкольм предпочитал дать ей свободу выбора, не выбирать за нее, что вызвало бы только ненависть.

Наконец она открыла глаза, ответив ему прямым взглядом. Малкольм вздрогнул от новой вспышки желания. Ее взгляд был открытым, вызывающим — взгляд равной соперницы, а не подчиненной хрупкости большинства дебютанток. Он был не против ее покорности, но вызов, который она бросала, буквально сводил его с ума.

— Ты уже обсудил все условия с Алексом, — твердым и чистым голосом сказала она. — Но я хочу добавить собственные пункты.

— Не думаю, что ты сможешь предложить нечто лучшее. Рента на случай твоего вдовства невероятно велика. Я покажу тебе договор, если Алекс до сих пор этого не сделал.

Она отмахнулась.

— Что касается финансов, я полностью доверяю тебе и Алексу. Деньги мне безразличны.

— Тогда что же тебя интересует? — спросил он.

Эмили помолчала, и он увидел, что она борется с собой, пытаясь принять решение. У его невесты были свои тайны. Станет ли она стыдиться их после того, что они разделили?

— Я знаю, что тебе нужна образцовая жена политика, — сказала она наконец. — Я не против приемов и управления ими, я сделаю все, что в моих силах, чтобы они были безукоризненны. Но я не хочу посвящать жизнь высшему свету. Если ты пообещаешь мне, что я буду свободна в выбранные мной дни, я выйду за тебя без недовольства.

— И чему же ты хочешь посвятить свое время?

— Тому, чем занималась всегда, — читать, писать письма, встречаться с друзьями, — ответила Эмили.

Ее тон был легким. Впрочем, как и условия. Большинство жен аристократов проводили свои дни именно так, даже не заключая дополнительного соглашения со своими мужьями.

Малкольм ничем не выдал, что она лишь разбудила его подозрения.

— Я не тиран, дорогая. Если ты захочешь посетить своих друзей, я не стану тебе мешать.

Эмили всматривалась в него, словно пытаясь прочитать что-то по его лицу, разгадать его намерения. Малкольм надеялся, что его лицо выражает поддержку, а не любопытство. Что бы она ни увидела, ее, кажется, это удовлетворило. Эмили слегка расслабилась в его объятиях.

Но лишь слегка, что вновь заставило его задуматься.

— О чем еще ты хочешь поговорить до свадьбы? Возможно, ты хочешь в чем-то признаться?

Эмили отвела взгляд.

— Как мы уже обсудили, у меня нет ни тайных детей, ни скандальных бывших любовников. Я крайне скучная особа, вот увидишь.

Это был достойный ответ, хотя она и не уточнила, что ей не в чем признаться. Малкольм решил не напирать. Он редко оставлял такие вопросы без ответа, однако какую бы тайну она ни скрывала, эта тайна не оправдает его в глазах общества — и его собственных, — если он решит бросить ее у алтаря.

И, вместо того чтобы продолжать расспросы, он засмеялся.

— Ты не бываешь скучной, Эмили. И что бы нас ни ждало впереди, это точно не скука.

Она улыбнулась ему, и его подозрения временно отступили. Достаточно будет того, что она придет в его постель. Пусть они женятся не по любви, и любовь между ними может не вспыхнуть в дальнейшем, но обязательства перед кланом он выполнит. И их наслаждение будет взаимным.

Даже если любовь не родится — он уверял себя, что и похоти будет достаточно.

Эмили дождалась четвертого дня, но с трудом. В те редкие минуты, когда матушка, Мадлен и Элли оставляли ее в покое, уединение, которое раньше помогало ей справиться с эмоциями, лишь добавляло слишком много времени для мыслей. И мысли бесконечно метались между восхищением и желанием убежать, между жаждой прикосновения Малкольма и страхом, что эта страсть приведет ее к гибели.

И когда карета, везущая ее к церкви, выехала на неровную дорогу, Эмили задумалась о том, что едва ли Малкольм собрался погубить ее. Она вела себя как последняя распутница, когда он того требовал, ей хватало малейшего одобрения, чтобы просить о наслаждении, в котором она всегда себе отказывала. Проснувшись на следующее утро, в безопасности своей девичьей постели, к которой пришлось пробираться по темным ночным коридорам, она стыдилась того, что Малкольм сумел остановиться, когда она не смогла. Если бы он ее не оттолкнул, ту ночь она провела бы в его постели, забыв обо всем, и отдала бы ему свою девственность.

Сегодня, в первую ночь после того как она станет графиней, она наверняка потеряет невинность. Малкольм больше не будет сдерживаться, только не после того, как три дня наблюдал за ней взглядом разбойника, готовящего засаду. Эмили лишь надеялась сохранить разум. Она не могла позволить ему лишить ее рассудительности, она должна была помнить, кем была и чего действительно хотела от жизни.

Мадлен прервала ее размышления.

— Ты хмуришься, Милли. Что случилось?

Эмили вцепилась в ремень на стене кареты, когда та подпрыгнула на очередном ухабе.

— Нужно было поехать верхом. Дорога здесь отвратительная.

— Это единственное, что тебя беспокоит? — уточнила Мадлен.

— Конечно нет, — огрызнулась Эмили. — Насколько я помню, ты сама нервничала в день своей свадьбы, но я тебя за это не укоряла.

— Потому что надеялась, что, разнервничавшись, я решусь отказать Фергюсону, — со смехом возразила она.

— Я признаю, что была не слишком благожелательна к герцогу Ротвелу и тому, как он тебя преследовал, — сказала Эмили и продолжила, игнорируя фырканье Мадлен: — Но я действительно вижу, насколько глубоки твои чувства к нему. И для тебя день свадьбы был счастьем, а не обузой.

Они с Мадлен находились одни в карете, и это были их последние минуты наедине перед свадьбой Эмили. Мать Эмили и леди Карнэч уехали первыми, с ними Элли, Фергюсон и его сестры, а за ними и братья Малкольма. Все они будут ждать в церкви, или кирке, как называли ее МакКейбы. И Малкольм тоже будет там, готовый заявить права на остаток ее жизни.

Эмили вздрогнула, лишь слегка, но от Мадлен это не укрылось. Она наклонилась к сестре и взяла ее за руку.