— Если дождь даст нам еще пять минут, сможем укрыться в старом доме вдовы.

Но дождь догнал их уже через три минуты. И к тому времени, как они достигли дома вдовы, под небом, резко почерневшим от злобных туч, дождь окутал их пеленой, жаля каплями, которые были не намного теплее града. Он сдернул плащ и бросил его Эмили, она завернулась в теплую шерстяную ткань, но это не спасало от ливня.

Малкольм завел лошадей за дом, где стояли заброшенные конюшни, соскочил с двуколки и обежал ее, чтобы помочь Эмили спуститься. Он подхватил ее на руки и, не опуская на мгновенно раскисшую землю, побежал к кухонной двери пустовавшего дома.

Как только он распахнул дверь, Эмили спрыгнула на холодный каменный пол.

— Я и сама могу справиться, — сказала она, слегка задыхаясь.

— Я знаю, — ответил он, гладя ее по волосам и бросая на пол ее промокшую шляпку. — Но если ты замерзнешь до смерти…

Эмили рассмеялась:

— Иди к лошадям, ты же не хочешь, чтобы они утащили нашу повозку. За пять минут в одиночестве я не умру.

Она была права. Он снова выбежал в грозу. Ветер мешал дышать. Шагать по двору было все равно что вброд пересекать пруд. Одежда прилипла к телу, с нее текло. Лошади еще не погнали, но далекая молния подсказала ему, что нужно завести их в укрытие, прежде чем гром доберется сюда.

Конюшни были той еще задачей. В старом доме вдовы никто не жил уже тридцать лет, дом и конюшня сохранились лишь настолько, чтобы приютить случайно забредших пастухов. Малкольм распряг лошадей и повел их в конюшню, на каждом шагу сражаясь с ветром и страхом животных. Он быстро снял с них сбрую, вытер бока соломой и набросил на каждого коня покрывало, а затем насыпал им в мешки старого овса.

В оставленном здесь овсе попискивали мышиные гнезда, Малкольм не обратил на них внимания. Он думал только об Эмили. Не стоило брать ее с собой в открытой повозке, особенно на длинное расстояние, ведь он знал, что в горах такое бывает часто. Это безрассудно, глупо, безответственно, а ведь он пытался избавиться от подобных черт, когда наследовал имение. Он заслужил ее гнев.

Но, пробежав обратно по двору и влетев в кухонную дверь, он увидел, что Эмили не злится. Она выглядела странно восхищенной, щеки покрылись румянцем, и Малкольм даже подумал, что успел ее простудить.

— Ты уже заболела? — спросил он, останавливаясь в шаге от нее.

Эмили снова рассмеялась.

— Малкольм, ну это же только дождь. И если здесь у вас не бушует какая-нибудь зараза, я наверняка в безопасности.

Она нашла трутницу на древнем деревянном столе, зажгла свечу. Запах дешевого жира не мог справиться с сырым гнилостным сквозняком из заброшенных комнат, но Эмили, похоже, это не волновало.

Малкольм снял перчатки и пригладил пальцами мокрые волосы. Шляпу он где-то потерял, вода стекала с волос и щекотала шею.

Эмили наблюдала за ним со странной симпатией, а Малкольм все еще ждал обвинений.

— Малкольм, ты вымок насквозь, тебе не во что здесь переодеться?

Он взял у Эмили свечу и поймал ее за руку.

— Я больше беспокоюсь за тебя. Мы должны снять твое платье, прежде чем ты окончательно в нем замерзнешь.

— Обычно тебе не нужен повод для того, чтобы раздеть меня.

После общения с подругами она была странно напряжена, но ее голос все еще дрожал от страсти к нему. Последние две недели были настоящим медовым месяцем, хотя они так и не покинули замок — благословенные недели перед тем, как для них снова начнется реальная жизнь.

Сохранится ли тот уют, который она с ним чувствовала? Или же их брак станет бескровным политическим альянсом, на который он раньше надеялся?

Малкольм гнал от себя эти мысли. И вместо размышлений повел ее по пустым комнатам в поисках чего-то, чем можно было ее согреть. В конце концов, если она не переживет его глупости, любые вопросы о будущем будут бессмысленны.

Вдовий дом считался старым еще до рождения Малкольма, он был построен в старом стиле, и все комнаты соединялись друг с другом. Мебель давно уже вынесли, осталась лишь та, что была слишком громоздкой или слишком устаревшей и никого уже не интересовала.

Он не любил дома на такой стадии разрушения. Эмили, однако, не разделяла его антипатии.

Она остановилась, чтобы провести пальцем по резному дверному косяку, который соединял старую столовую с гостиной. Малкольм протянул ей свечу, чтобы она полюбовалась работой резчика. В гостиной остались два сундука со сменной одеждой и простынями, а в дальнем углу пастухи сложили сушиться дрова. Малкольм порылся в одном из сундуков и нашел пару стеганых покрывал. Они, как и дом, оказались затхлыми и холодными, но хотя бы сухими.

Прихватив покрывала, он вернулся к двери, у которой застыла Эмили. Ее зачаровал старый гэльский мотив из узлов и змей, переживший уже не один век.

Эмили посмотрела на мужа. Ее глаза сияли в тусклом свете свечи.

— Малкольм, здесь так красиво. Я думаю о том, каково жить в таком доме.

— Холодно, сыро и мрачно, — отозвался он, разворачивая покрывало. — По крайней мере, так считала моя бабушка. Дом должен был перейти ей после смерти моего деда, но она отказалась сюда переезжать. Отец построил для нее современный коттедж, а этот дом оставили гнить.

— Ему далеко до гнили, — сказала Эмили, отступая от предложенного ей покрывала и проходя в гостиную. — А этот камень… Этот дом словно замок в миниатюре. Если повесить здесь гобелены и постелить ковры, здесь будет просто чудесно.

Он наконец поймал ее и начал расстегивать пуговицы на ее спине.

— Можешь рассказывать себе сказки о его очаровании. Но когда ты однажды овдовеешь, надеюсь, тебе хватит здравого смысла поселиться где-нибудь, где теплее.

Ее плечи напряглись под его руками. Малкольм смягчил тон:

— Не волнуйся, дорогая. Я собираюсь прожить с тобой как минимум несколько десятков лет.

Эмили склонила голову. Ее волосы не сияли в свете свечи — для этого они были слишком влажными, но кудряшки, выбившиеся из шиньона, казались глянцевыми. Нужно было разжечь камин, чтобы просушить ее волосы, но вначале следовало разобраться с одеждой.

— Похоже, ты уверен, что я тебя переживу, — сказала она.

Эмили была мрачной — несвойственное ей настроение.

Когда последняя пуговица выскользнула на свободу, Малкольм попытался ее подбодрить.

— Это кажется мне вероятным. Мужчины из моего рода живут долго, но я все же старше тебя.

Эмили не ответила. Она перешагнула через упавшее платье и подняла его, чтобы набросить на один из сундуков. Платье, бывшее когда-то белым, теперь почернело от грязи и пыли, которую собрало в доме вдовы.

— Ты расстроена из-за платья? — спросил он, пытаясь прочитать ее печальный вид.

Она фыркнула.

— Я променяла бы тысячу платьев на мой письменный несессер.

— И кому же ты так отчаянно торопишься написать?

— О, всего лишь моим знакомым из Лондона.

Эмили позволила Малкольму расшнуровать ей корсет, но этой минутной покорности не хватило для того, чтобы усмирить его подозрения. Эмили была не из тех, кто довольствуется отговорками, а значит, ее письма были главным способом узнать, что же она скрывает.

— Ты еще ни разу не попросила меня отправить письма, — сказал он.

Корсет поддался. Эмили обернулась и взглянула ему в лицо.

— Мои письма отправил Алекс. Со старыми привычками не так просто расстаться.

Что-то в ее тоне казалось неправильным, хотя ответ был оправдан — когда в замке гостила ее родня, ей не нужно было обращаться к Малкольму, чтобы тот отправлял письма. Но он забыл о вопросе, когда Эмили наклонилась и взялась за подол сорочки. Когда она потянула ткань через голову, Малкольм резко втянул в себя воздух. Даже после двух недель, проведенных большей частью в постели, ему достаточно было увидеть ее тело, чтобы снова ее захотеть.

Малкольм укутал ее одеялом, подоткнул края, закрывая ее так, как закрыли бы платья и плащ. Эмили приподняла бровь.

— Ты правда решил сыграть в сиделку, Малкольм? Я не больна. И я ни разу не видела, чтобы ты спешил закрыть мое тело.