— Пойдем, Саша, сходим с тобой.

Саша тотчас же согласился и лишь по дороге подумал о том, какими глазами он будет смотреть на Августу с Петром. Ведь подумают, — а подумают наверняка, — что вот он ради брата готов и деньги просить, быть заступником. Может быть, он и высказал бы эту мысль Леониду, но тот упорно молчал.

Так молча дошли до ворот дома Стариковых, взглянули друг на друга: что ж, пошли, что будет, то будет.

Вся семья была в сборе, сидела за столом, ужинала. Августа пригласила к столу. Не отказались, выпили по кружке горячего чаю. С каждым глотком Леонид чувствовал, что уходит уверенность, как бы растворяется вместе с сахаром. Заторопился и закашлялся так, что слезы из глаз показались. «Этого еще не хватало», — ругнул себя Леонид и, чувствуя, что напряжение достигло накала, выдохнул залпом:

— Деньги мне нужны в долг. На машину не хватает — пятьсот рублей.

И открытку, уже помятую, вытащил из грудного кармана, протянул Петру.

— Во здорово! — воскликнул Володька, но отец так взглянул на него, что тот сразу притих.

Августа побледнела, тише заходила по кухне, все чаще поглядывала на мужа, ловила взгляд его, а Петро уж слишком долго не поднимал головы, вчитывался в открытку. И опять Леонид не выдержал, первым заговорил:

— Завтра я должен быть в Москве. Уплатить, а то пропадет.

— Это ясно, пропадет, — согласился Петро и переспросил: — Значит, пятьсот?

— Пятьсот. Сто пятьдесят Иван дает да Мария пятьдесят.

— Так много? — вздохнула Августа и этим напомнила Тамару. И Леонид кисло усмехнулся:

— Не успел накопить. Силенок не хватило.

— У тебя-то хватит, молодой еще, — как бы сам себя убедил Петро и, поднявшись из-за стола, ушел в комнату.

— В заначку полез, — шепотом проговорил Володька, но тут же получил затрещину от матери.

Саша взглянул на Леонида, подмигнул. Леонид задержал вздох, сжал поплотнее губы. Вышел Петро, протянул Леониду пачку денег.

— Тут ровно семьсот. Можешь не считать.

— Мне и пятьсот хватит.

— Ничего к одной уж стороне, — решилась и Августа вставить свое слово.

— Спасибо, — невольно улыбнулся Леонид, пряча деньги в карман.

— Счастливо вам, — сказал Петро на прощанье, но провожать не стал.

У ворот Августа придержала Леонида, горячо зашептала:

— Ты уж, Леня, будь там осторожнее. Город все же. Народу всякого хватает. Дай-то бог тебе хорошей дороги, — и чмокнула Леонида в щеки, а заодно и Сашу.

Саша думал, что на улице Леонид даст волю своим чувствам, что-нибудь да скажет о Петре, но ошибся: Леонид молчал, шел чуть впереди быстрым, торопливым шагом, по привычке чуть склонив левое плечо. Саша едва за ним поспевал.

Дома стали собирать Леонида в дорогу. Получаса не прошло, а Леонид уже был одет во все новое, праздничное, даже успел побриться. Дольше всех обдумывали, куда деньги спрятать.

— Моя Валентина, как в город едет, деньги в платочек — и за лифчик. Эт точно, — смеясь, сказал Иван, поглядывая, как женщины, окружив Леонида, прощупывают все имеющиеся в наличии карманы.

— Да хватит шутковать, — отмахнулась мать. — Подальше положишь — поближе возьмешь.

— Эт точно, — кивнул Иван и тоже втянулся в игру, куда деньги положить.

Леонид даже сердиться начал:

— Осталось еще за пазуху сунуть!

Наконец решили деньги положить в грудной карман пиджака, на две булавки прикололи. Карман слегка оттопырился. Ударил по нему Иван, засмеялся:

— Во, чем не грудь! Как у девочки, тугая.

— Хватит тебе, Иван! — осерчала Мария. — Шутка ли — пять тысяч!

— Эт точно, не шутка, — согласился Иван, который всегда к деньгам относился запросто: есть — хорошо, нет — тоже хорошо.

Один Саша не участвовал в сборах, стоял в стороне, улыбался. Улыбался больше тому, что все удачно закончилось: есть деньги, и Леонид летит в Москву.

— Ну, теперь, кажись, все, — сказала Тамара и взглянула на мужа так, словно уже приготовилась слезу пустить — больше оттого, что впервые в такую дальнюю дорогу собирает Леонида.

— Я бы Сашу взял с собой, — сказал вдруг Леонид. — Спокойнее было бы. Поедешь, Саша?

Саше не дали ответить, тут же согласились с Леонидом, только Мария сокрушалась:

— Как это мы сразу не учли? Ведь Сашенька там все доподлинно знает — где, чё и куда.

— Эт точно, Леониду без телохранителя никак нельзя, — не мог сбиться с шутливого тона Иван. — Только, Саша, в ресторан его не пускай. Все деньги промотает.

Наконец все было готово.

— Ну, с богом, — вздохнула мать.

— Счастливого пути, — сказала Мария.

— Не задерживайся там, — напомнила Тамара.

— На девок не засматривайся, а то они там больно шустрые, — засмеялся Иван.

Скрипнула дверь в коридоре, отчетливо простучали шаги по лестнице, и все стихло, замерло.

Вскоре ушли Иван с Марией, собралась и мать, но Тамара оставила ее у себя, призналась:

— Страшновато мне будет одной-то, тоскливо.

Она легла с детьми, а мать уложила на широкую двуспальную кровать, что стояла напротив окна. Перебросились еще несколькими словами, повздыхали, утихли.

Мать лежала с открытыми глазами на высоких мягких подушках, глядела в окно, в его темно-фиолетовую сквозную темь. Сна не было, да она и не торопила его, не мучила, прислушивалась к тому, как натруженное за день тело ее отдыхало, становилось мягче, податливей. Прояснялась голова, стала легкой и как бы очистилась от лишних шумов, которые набежали в течение долгого дня, мешали спокойно думать, заглушали мысли.

С недавнего времени она стала замечать за собой эту непривычную для нее странность. По вечерам она долго не могла уснуть, и не потому, что ее мучила бессонница, а потому, что в такие часы чувствовала себя в каком-то новом состоянии, и это состояние ее души и тела всегда протекало спокойно и ровно.

Это было не так часто, но это было, и приходило такое состояние всегда неожиданно, даже в такие дни, когда казалось, что стоит упасть на кровать, как тут же забудешься до самого утра.

Сегодня она уже чувствовала, что к ней пришло именно то самое состояние, и невольно радовалась этому, так как было о чем подумать, поразмыслить, посоветоваться с собой. И не стоит спешить, поторапливать мысли, они сами придут, нужно только отдаться их воле, внимательно прислушиваться, запоминать.

Как она и ожидала, первые мысли напомнили ей о Саше, о ее последней материнской боли, самой трудной и незабываемой. Сашу она держала к сердцу ближе всех остальных, следила за каждым его шагом, берегла его тихое, ровное счастье. Она знала, что все остальные ее сыновья и дочери замечают это, но никто из них никогда еще не был на нее за это в обиде. Напротив, они уделяли Саше и свое внимание и переносили на него свою заботу.

Отдавать ли Сашу в детский сад или воспитывать дома? Этот вопрос обсуждался всей семьей. Как сейчас она помнит, собрались они в комнате — и Иван, и Мария, и Августа, которая работала уже в столовой и имела право участвовать в семейных советах. Только Леонид в ту пору был несамостоятельным, хотя уже пас корову, помогал матери на рынке.

В детский сад Сашу брали на полное государственное обеспечение, — такой детский сад чаще называли детдомом, да он наполовину таким и был, — и жизнь у Саши намечалась хорошая, сытная и теплая. Мать могла не послушать своих старших детей, и никто бы ее не упрекнул, но она дала право решить этот вопрос сообща.

— Да неужели мы не прокормим, не оденем, не обуем?! — заявили все в одни голос, и мать расплакалась, может быть, впервые после смерти мужа.

— Не понимаю, — сокрушалась заведующая детским садом. — Здесь ребенку будет хорошо: и сыт, и обут, и уход настоящий. — И в недоумении пожимала плечами. — Зачем вам нужна лишняя обуза в такое-то время?

Заведующая так и не поняла: ведь не зря же назвала ее глупой женщиной и сердито крикнула вслед:

— Опомнитесь, да поздно будет! Куда же вы?