Чтоб хоть немного успокоиться, Леонтий не торопился выйти в центр поселка, в шумный поток людей, а шел медленно, глухими, заснувшими переулками. Около часа кружил вокруг незнакомых домов, высоких заборов, пока неожиданно для себя не понял, что вышел на улицу, на которой находится дом Зацепина.

«А может, не заходить? — приостановился Леонтий. — До завтрашнего утра осталось не так уж много».

Но уже через минуту-другую он стучал в калитку невысокого забора.

— Заходи, у нас не закрыто, — услышал Леонтий знакомый голос начальника участка.

Леонтий вошел во двор. Зацепин стоял у распахнутых дверей сараюшки и в белом халате походил на врача.

— Проходи, гостем будешь, — ничуть не удивившись, спокойно проговорил Зацепин.

— Я на минутку всего, Ксенофонтыч.

— Ничего, ничего, — проговорил Зацепин и, взяв бригадира под руку, повел его не в сторону дома, а к двери сараюшки. — Могу тебе свое рукоделие показать. Хочешь?

Они вошли внутрь сараюшки. Здесь было тесно, но светло и уютно, и первое, что бросилось в глаза Леонтию, это были деревянные статуэтки, которые стояли и на длинном верстаке, и на подоконнике, и на двух полках, прибитых к стене.

— Вот, увлекаюсь резьбой по дереву, — смущенно проговорил Зацепин и взглянул на удивленного Ушакова. — Не ожидал?

— Все это — сам?

— Представь, сам.

И Зацепин охотно рассказал, как два года назад он появился нежданно-негаданно на квартире одного старичка умельца и тот прямо-таки поразил его деревянными фигурками разных животных, которые были искусно вырезаны из березовых корневищ. В далеком счастливом детстве он умел вырезать ложки — понабрался умения у своего деда — и вот при виде деревянных фигурок вспомнил про это.

Старичок подарил ему несколько корневищ, нож с очень удобной ручкой, а в придачу, для натуры, одну из фигурок.

— Вот, свободное время провожу здесь. Знаешь, помогает. Первое время жена обижалась, а потом рукой махнула. Но сама неравнодушна. Интересуется.

Зацепин был словоохотлив и ласков, и Леонтий, который уже привык видеть начальника участка сосредоточенным, скупым на слова, не переставал удивляться, хотя усиленно делал вид, что все это он воспринимает как что-то привычное, должное.

Зацепин засмеялся:

— Ты же удивлен? Вот и удивляйся на здоровье. Я люблю, когда человек воспринимает все искренне, начистоту. Не надо прятать чувства.

— Что ж, я не буду, — улыбнулся Леонтий и еще раз внимательно оглядел все фигуры и статуэтки. — Здо́рово!

— Может быть, — согласился Зацепин. — Возражать не стану. Иные фигурки мне действительно нравятся... А теперь зайдем в дом. Чайком угощу.

— Удобно ли, Ксенофонтыч? Время-то позднее.

— Ничего, переживем. — И неожиданно признался: — А я, Леонтий, ждал тебя. Все гадал: поделится ли бригадир своими сомнениями или до завтра оставит?.. Ну, рассказывай, как он там, наш герой, себя чувствует?..

После подробного рассказа Леонтия Зацепин долго молчал. Пил чай блюдце за блюдцем и вновь походил на того начальника участка, каким привык видеть его Леонтий на работе.

— Что предлагаешь?

— Съездить еще раз к начальнику милиции, взять на поруки. Выручать надо парня.

— Рановато. Пусть сам осознает. А он обязательно осознает!

— А мы, значит, должны в стороне быть? И спокойненько ждать?

— Верно сказал — ждать.

Леонтий загорячился, но Зацепин спокойно проговорил:

— Охолонись. Оставь кое-что и на завтра. Пригодится.

...Домой Леонтий вернулся уже в одиннадцатом часу. Нина ждала его на кухне.

— Ты почему не в постели?

— Словно сам не знаешь, — усмехнулась Нина. — Ушел рано утром, а возвращаешься поздно вечером — и за все это время ни одного звонка. Так скорее всего в сумасшедший дом с тобой попадешь.

— Понимаешь, Степановна, паренек у нас один ввязался в неприятную историю. В милиции сидит.

— И ты, конечно, ездил его выручать?

— Ездил, — согласился Леонтий.

— Ко всем ты относишься по-человечески, только не к жене, не к сыну.

— Не то говоришь, не то. — Леонтий вскочил, но, наткнувшись на табурет, остановился, взглянул на жену и неожиданно для нее тихо спросил: — Трудно тебе со мной, Степановна, верно?

Семейная жизнь Федора никак не налаживалась. Иногда казалось: наконец-то снова приходит то прежнее, такое счастливое и радостное состояние, когда оба понимают друг друга. Но через несколько дней будто из ничего возникала ссора, и опять крики, слезы, и опять все кончалось тем, что Федор выбегал в коридор, хватал плащ, фуражку — и на улицу. В иные дни ему не хотелось возвращаться домой, замечал, что, как прежде, не спешит к Ирине, что при воспоминании о ней ему становится даже неприятно.

«Неужто я разлюбил ее?» — пугался Федор.

Не испытывал он радости и на работе, той самой радости, какая жила в нем тогда, когда он работал на комбайне. Именно эта радость любимой работы не забывалась им никогда. И он был уверен, что с возвращением в бригаду Леонтия Ушакова это чувство радости теперь уже будет с ним постоянно. Но шли дни, недели, а ничего подобного не происходило. Может быть, виной тому были постоянные ссоры с Ириной? Но нет, ссылаться только на это не хотелось. И в конце-то концов пришел бы тот день, когда Ирина поняла бы его: он не может жить без своей любимой работы, как и без нее тоже. Ведь бывают же минуты, когда она, как бы нечаянно, начинает его расспрашивать о комбайне, о том, что он из себя представляет. И он, Федор, отмалчивается. Значит, сам виноват? Но почему виноват, если ему не хочется говорить о своей работе? И опять возникает все тот проклятый вопрос: «Почему?»

И вдруг Федор понял. Понял в тот день, когда комбайн неожиданно вышел из строя. Это произошло уже после того, как на комбайне заменили не только бар, но и поставили новую «лыжу», изготовленную Сергеем Филипповичем.

— Что у тебя там, Федя? — спросил звеньевой Михаил Ерыкалин. — Долго еще?

— Черт его знает! — выругался Федор. — Вроде все осмотрел, а не включается.

— Может, Филиппыча вызвать?

— Не стоит. Еще покумекаю.

Но прошел целый час, а комбайн, как назло, не включался. Возле крутился Сергей Наливайко и без конца задавал вопросы:

— А может, здесь неисправность? Или здесь?

Федор не выдержал, кинул мешочек с инструментами к ногам Наливайко.

— Если ты прыткий, то сам попробуй!

Хотел устыдить Сергея, принизить: мол, техникум кончил, не разбираешься в простых вещах, но туда же, в специалисты лезешь.

Но Сергей не обиделся, даже напротив, был рад, что ему разрешили один на один «посоветоваться» с комбайном. Схватил мешочек — и мигом к щитку, на живот прилег, того и гляди под комбайн улезет.

— Чего ты ужом-то вытягиваешься, ты уж колечком соберись, сподручнее будет, — шутил Андрей Чесноков.

— Ты, Андрюша, не шуткуй, дело серьезное, — наставительно говорил Трофим.

— Разве я шуткую? Я совет даю.

— Хватит языками молоть! — строго прикрикнул на них Михаил Ерыкалин.

Андрей засмеялся:

— Ну, Михаил, совсем начальником заделался. Скоро орать будешь!

— Надо будет — и заору! — серьезно проговорил Михаил и нетерпеливо спросил: — Как там, Сергей?

— Ладится, что ли? — спросил и Трофим.

И никто не обратился к нему, к Федору. Будто не было его рядом, будто и не он машинистом здесь. Злился Федор и вдруг пожелал про себя, чтоб комбайн окончательно вышел из строя.

Взвыл мотор протяжно и долго и замолк, еще загудел — снова замолк, но на третий раз комбайн заработал ровно, спокойно.

— Посторонись, честной народ! — весело закричал Сергей Наливайко и включил бар, а потом включил скорость, и комбайн медленно, но уверенно пошел вверх.

Ребята заняли свои рабочие места. Только он, Федор, стоял в сторонке и не шевелился. А потом, будто очнувшись, подбежал к комбайну, оттолкнул от щитка управления Сергея:

— Иди, лучше командуй!