Не обиделся Наливайко, уступил Федору его законное место. Но сам не ушел, а стоял чуть поодаль и внимательно следил, как управляет машиной Федор.

Но что это? Комбайн проехал всего один метр и остановился. И уже на правах хозяина уверенно подошел к комбайну Сергей Наливайко и также уверенно сказал:

— Пусти, Федор, я сам.

И тут Федор взорвался:

— Чего ты все лезешь, как в душу! Просят тебя?

Сергей растерянно пожал плечами:

— Какая муха тебя укусила, Федя? Не выспался, что ли?

— Не мешай! Уйди!

— Зачем ты, Федор, взъелся на парня, — вступился за Сергея Михаил Ерыкалин.

— Я хозяин, мой комбайн!

— Тут хозяев нет! — возразил Трофим. — Тут — коллектив!

Пришлось вновь уступить свое место Сергею Наливайко. И опять, как несколько минут назад, мотор сначала взревел, потом загудел, а затем заработал как положено. Но на этот раз не оттолкнул Федор Сергея, и Сергей управлял комбайном наравне с Федором. Когда доехали до конца лавы, Сергей, пожав руку Федору, радостно выдохнул:

— Спасибо тебе, Федя.

И с того дня он часто вставал рядом с Федором. Уже никто больше не произносил вслух одно только имя Пазникова, а обычно добавляли:

— И Сергей помогал.

А однажды кто-то из ребят сказал, обращаясь к Сергею:

— Становись, дружище, комбайнером.

И Сергей вполне серьезно ответил:

— А что, подумать можно.

Федор стал середняком, одним из многих. «Да, середняком, — соглашался вдруг Федор. — А если так, то зачем же я здесь, в этой лаве? Чтоб мучить себя? Ирину?»

— Ты чего такой грустный, Федор? — спросил его, встретившись случайно в коридоре быткомбината, Алексей Иванович. — Может, с женой поговорить?

— Спасибо, не надо. Устал я.

— А я уж подумал, не случилось ли что. — И заторопился дальше.

«Так спросил, по привычке», — с неприязнью подумал Федор и опять поймал себя на мысли, что раньше вот так он не думал о Жильцове.

А увидев в проеме открытой двери склонившихся над столом начальника участка и Леонтия, поморщился. «Им хорошо теперь вместе, а что до меня — наплевать. Уже не интересуются, что и как. Чужой я ему стал. И вообще я здесь лишний».

— А ты сдал, Федюша, помрачнел. О, да ты только что из шахты? Поздненько... Да, понимаю, дела... Ну, вкалывай. Как это в песенке поется: «И в забой направился парень молодой». Вот-вот, как раз про тебя эта песенка... Да подожди, ты, Федюша, куда?

Знакомый взрывник, довольный собой, улыбающийся, догнал Федора, похлопал по плечу.

— Не обижайся, я по-свойски. А ты и послушать не хочешь... Про новость-то слыхал?

— Какую? — рассеянно спросил Федор, думая о том, как бы поскорее избавиться от назойливого приятеля.

— Сразу видать, заработался, умаялся. Ну, не обижайся, подожди... Разве ты действительно не слыхал ничего?.. Нам, взрывникам, телефоны поставят. Те самые, долгожданные. Не жизнь будет, а малина. Сиди, чай попивай да на трубочку эдак небрежно поглядывай... Вот какая жизнь расчудесная намечается!

Встреча со знакомым взрывником, его слова о телефоне, а больше всего неприкрытая жалость со стороны сытого, довольного собой взрывника окончательно расстроили Федора. Не заходя домой, он прошел свою улицу, вышел на площадь, где стоял ресторан. Он никогда не сидел за столиком один, обычно приглашал кого-нибудь из знакомых, которых встречал по дороге. Но сегодня уединился за дальним столиком. Сидел, пока не почувствовал, что пьян. Что ж, теперь можно и домой идти. Слова Ирины не будут его раздражать. Нет, не будут. Как он и предполагал, Ирина встретила его руганью, но ругань эта была не злая, не громкая, даже руганью это нельзя было назвать. Казалось, что Ирина просто высказывает свое твердое, окончательное мнение. Но Федор ждал, когда она закончит говорить и уйдет спать. Тогда он сможет раздеться и плюхнуться на диван.

— Я ухожу от тебя, Федор! Сейчас, немедленно!

Он поднял голову — Ирина стояла у двери и держала в руках чемодан.

— Ну и уходи! Проваливай! — крикнул он в полной уверенности, что Ирина вернется и, прислонившись к стене, заплачет.

Но она не вернулась, вышла в коридор, надела плащ и молча вышла из квартиры. Федор подождал, прислушался, потом вскинулся с дивана и, спотыкаясь, побежал к двери.

— Ирина, подожди! Ирина, вернись!

Он почти скатился со ступенек, выбежал на улицу.

— Ирина! Прости, Ирина!..

Леонтий наклонился над столом и вслух, как бы не веря самому себе, прочитал коротенькое, в несколько слов, заявление, но и сейчас ему было еще непонятно, как попал этот клочок бумаги к нему в раскомандировку и почему он должен его читать и что-то сказать в ответ.

«Нет, этого не может быть! Федор Пазников уходит из бригады? Уходит по собственному желанию?!»

— Он принес это рано утром, — медленно заговорил Зацепин, внимательно следя за каждым движением бригадира. — Положил на стол и молча ушел.

— И вы его не остановили?

— Зачем?

— Как он смог? Как?.. Просто не верится... Не понимаю, — бормотал Леонтий.

— Бывает, — спокойным тоном проговорил Зацепин. — Подумаем, как нам быть сегодня с машинистом. Кого найти на вторую смену...

Леонтий торопливо схватил листок, сунул в карман пальто.

— К нему пойду! Заставлю!..

— Поздно, Леонтий, — тихо сказал Зацепин. — Садись. Время подумать у нас еще есть. Попросим Михайлова остаться на вторую смену.

— Нет, он должен вернуться! Я заставлю его!

...Всю дорогу Леонтий бежал, повторяя, как заклинание: «Должен... обязан... должен... обязан...»

Федор кидал вещи из шкафа в раскрытый чемодан. Слегка побледнел, увидев вбежавшего Леонтия. Ни разу ему еще не приходилось видеть своего школьного друга таким взволнованным, разгоряченным. Он невольно отступил назад, выпрямился. Леонтий вырвал из его рук рубашку, кинул на кровать, сунул под нос смятый клочок бумаги:

— Твое сочинение?

— Мое. — Федор, усмехнувшись, разгладил на ладони смятый листок.

— Удираешь?!

— Ухожу по собственному желанию. Там ясно написано.

Федор поднял с кровати рубашку, стряхнул ее и аккуратно, не торопясь, положил в чемодан.

— Ты не сделаешь этого! — выкрикнул Леонтий. — Разорви листок — и конец. Забудем!

— Нет, Леонтий, поздно. Разве не видишь — уезжаю я, — выдохнул Федор, будто сам еще не был уверен в том, что он уезжает.

Леонтий, чтоб успокоиться, собраться с мыслями, отошел к окну. Во дворе мальчишки играли в чижа. Сквозь открытую форточку прорывались их звонкие, веселые голоса.

— Федор, — медленно, подбирая слова, заговорил Леонтий, — ты ведь не сможешь без шахты, я это знаю.., Опомнись. Не срами шахтерской родовы́.

— Все это ерунда, слова одни! — Федор, подскочив к Леонтию, повернул его лицом к себе. — Видишь? Нет Ирины, нет! Ушла. Как жить прикажешь?!

— Вернется она. Любит — вернется.

— Твоими советами я сыт по горло! Не желаю их слышать больше. Слышишь, не желаю!

— Ты сам виноват.

— Ну конечно! Я так и знал, что ты меня же начнешь упрекать. Вот она, твоя логика. Уходи! Не хочу тебя видеть! Из-за тебя все порушилось. Согласился, а что вышло? Никому я не стал нужен! Чужим я стал!

— Неправда, Федор. Ты сам себя чужим сделал.

— Ну и пусть! Мне теперь все равно!

— Замолчи! — оборвал его Леонтий, густо багровея. — Не смей так говорить!

— Что, не нравится! А мне? Каково мне?.. Сами поработайте, раз шибко грамотные! Я не желаю.

И Леонтий вдруг в это мгновение вспомнил Зацепина, его спокойные слова: «Давай подумаем, как быть нам сегодня с машинистом».

— Мы поработаем, Федор, — тихо и спокойно сказал Леонтий и даже сам удивился, что так спокойно и тихо сказал. — Да, нам будет тяжело, очень тяжело. Но никто из ребят, ты слышишь, никто, к тебе больше не придет.

Леонтий взглянул в глаза своему школьному другу. Хотелось увидеть его взгляд, понять, о чем тот сейчас думает. Вспомнилась последняя встреча с матерью Федора, месяца два назад. Она встретила его приветливо, низко поклонилась: