А соседа, который, проходя мимо огорода, заглянул в одну из немногих щелей забора, картина растерзанного зеленого царства ужаснула. Но более всего ужаснули действия четырех молчаливых мужчин с одинаково озлобленными лицами, которые все глубже, и чем глубже, тем яростнее, врезались штыками лопат в податливую землю.

И уже через какие-то полчаса по длинной улице пополз змеиный шепоток: «Слышь, соседушко, Григорий-то Пестов сумасшедший. Огород свой руш-шит...»

Семь лет назад на улице, прилегающей к стадиону, появился мужчина лет сорока. Он остался бы незамеченным, если бы не одна странность, которая обращала на себя внимание: на его плечах сидел мальчишка лет десяти — полненький, с толстыми ножками, с круглой как шар головой. Странность как раз и заключалась в том, что мальчик был крупный И рослый, а сидел на плечах человека ростом невысокого, хотя и коренастого.

Мужики пожимали плечами, а сердобольные бабки внушали мальчонке:

— Экий большой, а на шею забрался. Ножками топать надо.

Мужчина хмурился, а мальчик смотрел исподлобья и молчал. И никто не догадывался, что мальчику ходить нельзя — ноги отнялись, стали как деревянные.

Мелкой, припрыгивающей походкой прошел мужчина по всей улице, остановился у последнего дома, самого ближнего к стадиону. Дом был низенький, с покосившимися окнами и с крышей, зияющей дырами. У калитки, едва державшейся на проволочной петле, стояла старушка и, опираясь впалой грудью о палку, подслеповато глядела на мужчину с мальчиком на плечах. Мужчина окликнул ее, но она не отозвалась.

— Вы завтра приходите, — сказал подошедший к мужчине сосед. — С ней, — он взглянул на старушку, — разговаривать бесполезно. С сыном надо. А он в городе работает. Завтра в аккурат будет — воскресенье, день выходной. Только с утра приходите.

— Почему?

— Запойный сынок у нее. Все хозяйство забросил, подался в город. Дали ему там квартиру. Вот он и хочет домишко продать, а мать-старушку к себе взять. Так, говорит, лучше будет. После работы — время мое. Что хочу, то и ворочу. Конечно, что делать-то, — только пить. Вот и пьет. Разве тут до хозяйства. Только покупать не советую: трухлявый домишко, тронь — рассыпется. Лучше новый построить.

— А мы так и сделаем. Новый построим. Верно, сынок?

— Ага, — кивнул головой мальчик.

— Зачем же тогда этот покупать? — удивился сосед.

— Место веселое.

— Верно, — согласился сосед. На прощанье посоветовал: — Значит, пораньше приходите.

И точно — восьми утра еще не было, а к воротцам дома уверенным шагом подходил вчерашний мужчина — «мужичок», как за глаза окрестил его сосед. Он-то еще пораньше встал и все в окно выглядывал: любопытство разобрало. Никогда не приходилось ему встречать человека, который деньгам цены не знает. Махнув на жену, которая спросонья попросила кружку кваса зачерпнуть, подался к выходу. Когда в майке и трусах, да в домашних тапочках приник еще заспанным глазом к забору, мужичок, словно был уже хозяином, внимательно оглядывал двор, щупал руками стенку дома, наполовину прогнившие перильца. На плечах его, как и вчера, молчаливо восседал мальчик.

На крыльцо вышел с помятым лицом сын старушки Геннадий, запустил пальцы во взъерошенную охапку волос, почесал макушку, пропитым голосом спросил:

— Кто таков будешь?

— Сколько за все это берешь? — приступил сразу к делу мужичок.

— Покупатель, что ли? — Геннадий недоверчиво посмотрел на неказистого мужчину, снова поскреб в затылке, потом зевнул до хруста в скулах. «Такому в рот пальца не клади — откусит», — подумал сосед, прижимаясь щекой к смолистой доске забора. — Покупатель, что ли? — повторил свой вопрос Геннадий.

— Он самый. — Мужичок, подступив к крыльцу, вытащил из кармана газетный сверток, развернул и сунул пачку денег в потную ладонь парня. — Считай, — коротко приказал он.

Геннадий ошалело поморгал глазами, затем, плюхнувшись тощим задом на ступеньку крыльца, принялся мусолить деньги. Сосед замер — дыхание оборвал. С минуту перебирая деньги трясущимися руками, Геннадий никак не мог сообразить, что к чему.

Мужичок усмехнулся:

— Здесь ровно тысяча. С тебя хватит.

— Почему — с меня? — вскинул кудлатую голову Геннадий. — А ежели я не согласный. Ежели я в сомнении нахожусь. Так сказать, на распутье. Тогда как быть?

Мужичок молча протянул руку. Геннадий, почувствовав, что со своим куражом он может остаться в дураках, — где еще найдется такой чудак, который отвалит за такую развалину целую тысячу, — струхнул.

— Ладно, согласный. Топай в избу — по маленькой пропустим. Так сказать, за мирное торговое соглашение.

— Не пью.

— Совсем? — удивился Геннадий. Удивился даже больше, чем деньгам.

— Совсем.

— Ну, — Геннадий, не зная, как быть дальше, ошарашенный неожиданным для него ответом, перетаптывался босыми ногами по скрипучей половице.

Сосед опять замер — не замечал, как текла по щеке смола.

— В два часа я приеду. Все освободи, подчистую, — строгим тоном проговорил мужичок.

— Как это — подчистую? — не понял Геннадий. — У меня тут мать пока что проживает. Барахлишко есть. Да и к чему такая спешность? Так сказать, не боевая обстановка.

Тут мужичок вынул из кармана пиджака еще какую-то ассигнацию. Как ни пытался углядеть ее сосед, — аж глаз заслезился, — так и не сумел, но по тому, как ухватился за ассигнацию Геннадий, догадался: крупная, может быть, все двадцать пять рублей.

Мужичок больше ничего не сказал — повернулся и пошел, унося на плечах безучастного и совсем равнодушного ко всему происходящему мальчика. Геннадий, прижимая к волосатой груди деньги, не моргая, смотрел вслед странному покупателю. Вздрогнул, когда калитка громко стукнула. Вздрогнул и сосед, отлипнув от забора. Сдирая со щеки успевшую затвердеть смолянистую сосульку, попытался поразмыслить о человеческой странности, но в голову ничего путного не шло, и он, сплюнув с досады, решил дождаться двух часов дня: что дальше будет? Ради такого события отказался от поездки на рынок, которая входила постоянно в его воскресный распорядок дня.

Как выяснилось потом, отказался не зря. Чуть раньше двух часов подъехал к дому старушки дышащий жаром и бензином могучий трактор-тягач. Вот уж чего-чего, а увидеть здесь трактор — этого даже всезнающий сосед никак не мог предвидеть. Любопытство взыграло с такой силой, что его, как бабу худую, вышибло на улицу. На улице он оказался не один. Целая толпа, которая с каждой минутой обрастала разнокалиберным людом, густо стояла напротив дома. Вела она себя так, словно к дому подъехал не трактор, а подкатила с воем «скорая помощь», и вот-вот должны вынести из дома покойника.

Геннадий — он слово сдержал — успел уже нехитрый скарб вместе со старушкой увезти в город и вернуться обратно и даже пропустить стаканчик, — поздоровался за руку с мужичком, вылезшим из кабины трактора, и вслед за мужичком, который махнул рукой трактористу, тоже махнул: чего стоишь, начинай.

И вот тут-то толпа дружно ахнула, а сосед к забору прижался. Трактор, смяв калитку, на полном ходу вломился во двор и врезался в стену дома. Затрещали доски, заскрипели балки, крыша покосилась, по ней скатились отвалившиеся от трубы обломки кирпичей. Через мгновение-другое раздался грохот. Пыль, поглотив ушедший в глубь дома трактор, густым серым облаком взвилась вверх. Когда она осела, люди увидели безобразно-уродливое крошево из кирпича, досок и балок. Тракторист дал задний ход, тягач, умяв это крошево, от которого опять поднялась пыль, но уже не такая густая и серая, выехал обратно на дорогу. Из кабины выскочил паренек, отряхаясь от пыли, как курица, он подбежал к мужичку и громко, смеясь, показывая на то, что осталось от дома,сказал:

— Ловко мы его сковырнули, Григорий Иваныч.

Мужичок сунул руку в знакомый соседу карман с деньгами.

— Это — за ловкость.

Сосед вдруг подумал, что если ему сейчас подойти к мужичку, то мужичок одарит и его. Одарит просто за то, что он оказался по воле случая его соседом.