— Ну и пусть бегут, трусы проклятые, предатели… Увидим, увидим, сколько их вернется домой, сколько потонет в болотах, сколько подохнет с голоду, сколько волков в лесу собою накормят. Мы пришли воевать и не вернемся домой, пока последний грабитель не уберется отсюда. Двадцать три ратника, один карапуз, одна женщина и один пес — это не много, но и не мало, ежели мы будем держаться как один. А тот, кто думает, что его собственная жизнь дороже жизни товарища, — сукин сын и подлая тварь. Мы — не рать, а единое целое. Каждый здесь только двадцать пятая часть, сама по себе она ничто, но все вместе мы будем бить калмыков, татар, — пускай они выходят впятером на одного латыша!

Мегис в восторге взмахнул топором, тот со свистом мелькнул в воздухе и глубоко вонзился в ствол старой сосны.

— Вшестером на одного эстонца! Какая бы у них ни была башка твердая, а порубим их, как дрова!

Леса остались позади еще вчера вечером. Ночь ополчение провело на лугу подле бора, огонь раскладывать не смели: окрестность еще не разведана, поди знай, не скрывается ли поблизости противник. На заре все без побудки уже были на ногах и с любопытством смотрели на незнакомую равнину. Не особенно много отсюда видать: к северу горизонт скрыт за крутым взгорьем, вздымавшимся примерно за версту. По взгорью желтым кушаком извивалась дорога, прежде хорошо укатанная, а теперь раскисшая от дождей и местами уже поросшая травой. Безопасности ради ополчение двинулось не по ней, а сбоку, прямо по равнине. Раньше тут были обработанные поля, ныне же они второй год лежали непаханые, заросли конским щавелем, бодяком и мелкими сорняками, над которыми уже высились посеянные ветром березки и кусты тальника.

На самой верхушке взгорья довольно большая, но редкая роща из молодых березок и осин. Ратники остановились под деревьями и долго оглядывали незнакомую местность. Холмистая равнина с большими и малыми рощицами на склонах и лугами в пологих лощинах; поодаль, слева, блестит небольшое озерко; как раз напротив, к северу, верстах в десяти, синеет опушка леса. Видны остатки трех дворов с грудами обгоревших бревен и закопченными печами. Черная туча галок с гомоном взмыла над рощей и унеслась к озерку, — кроме них, кругом не видать ни единой живой твари.

Долго простояли так люди Мартыня в угрюмом молчании. Только теперь они поняли, что напрасно проклинали лес с его болотами и чащобами: там каждое дерево, каждый куст был надежным укрытием, а калмык с луком на коне — наилучшей мишенью; здесь же враг может выслеживать из-за любой поросли, из-за любого пригорка, а больше в чистом поле и укрыться негде. Вспомнились рассказы беженцев о том, как вихрем налетают эти калмыки, обстреливают и опять пропадают. Глаз да глаз тут нужен!

И как будто именно для того, чтобы подтвердить эти опасения и еще больше насторожить ополченцев, невесть откуда справа, верно, с невидимой отсюда дороги, вынырнули двое конных — вылетели они, как два серых коршуна, перемахнули через луговую низину, так что только пыльца полевицы по воздуху понеслась, вымчали на другой пригорок и исчезли в кустах. Ратники остановившимися глазами проводили этих зловещих гостей — у всех на уме была только одна мысль, и высказал ее сам вожак.

— Ну, теперь все ясно: выслеживают нас и попытаются где-нибудь напасть. Хотят отплатить за сородичей. А нам это как раз и надобно: я вам сказываю, еще до вечера их стрелы запоют над нашими головами. Теперь только в оба глядеть да не трусить, это уж перво-наперво! У нас мушкеты, мечи, топоры — покажем им, что есть еще у латышского мужика силенка.

Хватит, намотались они по лесам без толку, коротая бессонные ночи, полные тревоги и ожидания. Обращение вожака всколыхнуло давно вскипавший и все время подавляемый гнев, руки сами собою вскинули ружья и нащупали мечи. Каждый понял: отступать уже нельзя, и вместе с ясным сознанием этого явились решимость, спокойствие, уверенность. Даже медлительный Букис оживился.

— Бес один знает, сколько их там есть, а только ясно, что больше нашего. Я знаю, что в таком разе делать: надо бы их перехитрить, чтобы не ведали нам счета, думали, что большой ратью двигаемся. Идти надо врассыпную, а потом, как надобность будет, всем вместе навалиться.

Мартынь поделил людей на три дружины. Себе оставил шестерых сосновских, Мегиса с собакой и Инту с Пострелом, остальных разделил пополам; в одном отряде за старшого поставил Клава, в другом — Букиса и Симаниса. Калмыки наверняка укрываются близ дороги, поэтому глаз с нее не спускать. Вожак со своими людьми перешел через дорогу, держась к востоку, Клав должен был заходить справа, чуть поодаль, а люди Букиса — с запада. Шли по возможности за редкими рощицами и кустами, за холмами, брели по налитым дождем руслам ручьев, по высохшим мочилам и старым ямам из-под гравия, но так, чтобы одна дружина не теряла из виду другую.

Пострел что-то прихворнул, беспокойно все время ворочался и то и дело хныкал. Инта перепеленывала его, укачивала и всячески старалась успокоить, но на этот раз он не слушался — верно, заплесневевшие сухари расстроили желудок. День стоял ясный и тихий, слышен малейший шум вдалеке. Дорога была глубоко взрыта нековаными копытами, видно, что недавно проскакали по ней калмыки. Мартынь быстро перевел своих людей в глубокий, заросший густой осокой овраг, по дну которого в сторону озерца сочился ручеек, вытекавший, по-видимому, из болот синеющего вдали леса. Двигались ратники осторожно, стараясь не хлюпать и переговариваясь только шепотом. В том, что предосторожность и на самом деле оказалась не лишней, они убедились сразу же. Руло ручья огибало поросший кустами холм, и, только хорошенько вглядевшись, можно было заметить с равнины головы ратников. Неожиданно Марч оглянулся и окликнул остальных. Чуть подальше того места, где они пересекли дорогу, у подножия взгорья снова показались два всадника, видимо, те же самые. Огляделись, развели руками, полопотали, повернули коней и скрылись в том же направлении. Воины с минуту стояли, не говоря ни слова.

Вожак быстро огляделся. По ту сторону оврага — луг, за ним пологий склон без единого кустика, насквозь просматриваемый. Только слева за углом начинался пригорок, до самой дороги заросший кустами. На этот раз сверхосторожность выказал Юкум.

— Мы же тут чисто как на ладони, с любого холмика косоглазые нас увидят и обстреляют. Даже кочки тут нету, чтобы прилечь да мушкет пристроить.

Мартынь с ним согласился.

— Вот и я об этом же думаю. Придется свернуть вон в те кусты у пригорка.

Но, по мнению Эки, и там было не вполне надежно.

— Ну, а ежели в тех кустах полно желтой нечисти? А наших и не видать.

— Да тут наши, рядышком, ты о них не беспокойся. А коли там калмыки, так их-то нам и надо, их-то мы и ищем. Ты думаешь, что мы все время хорониться от них должны? А зачем же мы сюда пришли?

Они выбрались из оврага и рысцой направились через луг к пригорку. Инта устала. Юкум взялся поднести Пострела. Почувствовав мужские руки или просто перемену, этот горлан сразу же притих и широко раскрытыми глазами уставился вверх. Уже притомившийся Юкум покачал головой.

— Ну, чем плохо этакому вояке, ни ему в гору бежать, ни мушкет тащить.

Беззубый рот раскрылся, лицо сморщилось, крохотный мужчина, видимо, пытался улыбнуться.

— Ну, чего тебе не смеяться! Пострел ты и есть, коли уж стрела косоглазого не смогла в тебя угодить.

Но тут вожак приказал отдать Пострела Инте, а Юкума с Гачем выслал вперед — разведать кустарники. Остальные тем временем присели возле кустов. Пес все не мог успокоиться, рвался за разведчиками, Мегису пришлось держать его за лохматый загривок. Инта шепнула:

— Опять что-то учуял.

Но тут же в кустах показались Юкум и Гач; разведчики прибежали запыхавшись, указывая назад и сообщая шепотом:

— Там вон котловина… Там они и есть… с лошадьми, тьма-тьмущая!..