Он тщательно закрыл дверь и пристроился под навесом, стараясь не заснуть: очень уж важное что-то было у него на уме.

Погода была теплая и безветренная, но под утро пал туман. Небосклон начал бледнеть, на дальнем пригорке вынырнули очертания Падегов. Наконец-то после долгой ночи забрезжил рассвет.

Бравый, усатый, только очень уж заспанный болотненский, карауливший с большака зачумленные Вайвары, где отсиживалась ведьма, позевывая, потянулся и еще раз внимательно поглядел на двор, погруженный в тень пригорка и предутреннюю мглу. Он твердо помнил наказ стрелять без всяких, ежели там сверкнет огонь, завлекающий доверчивого путника. Но только огонек и вчера не появлялся и сегодня, верно, не вспыхнет. Нет, присмирела Друстова дочка, видя, что против трех волостей бессильны все ее ведьмины чары. Страж уселся на краю канавы за кустом тальника — так приятно после бесконечной ходьбы и промозглой ночи прилечь и дожидаться, когда с восходом солнца придет смена из Лиственного.

Предутренняя дрема совсем не то, что ночной сон. В полузабытьи продолжают мелькать тени только что виденного наяву, а сквозь них пробиваются картины желаемого. Не успели еще глаза караульного сомкнуться, как он уже закрыл за собой скрипучие двери своего дома — вот перед ним блеснуло пламя растопленной печи, где на углях потрескивала кинутая матерью картошка. Мать как раз ставит на стол туесок с творогом и коричневую глиняную миску, полную плотно умятого конопляного семени. Ему хочется подойти к столу, да, промаявшись всю ночь без сна, он никак не может сдвинуться с места; но тут за его спиной кто-то зашуршал в дверях — этот пришелец собирается съесть и то, что мать поставила на стол, и то, что в печке. Караульный в тревоге, он вскочил на ноги, и с минуту не мог сообразить, где же это он находится.

Шурша придорожной полевицей, в несколько прыжков подлетел к нему мужик, заросший страшенной бородищей. Не успел караульный опомниться, как железная рука уже сгребла его за шиворот, колено уперлось в поясницу, в мгновение ока он свалился навзничь в ту самую канаву, на краю которой только что сидел. Тяжелый сапог наступил на живот и грудь, мушкета в его руках уже не было, он только и успел заметить, как отвязывают привешенный сбоку мешочек с порохом и пулями. Затем свирепый удар в бок заставил его вскочить на ноги, а страшный мужик с чужим, не латышским выговором рявкнул в ухо:

— Пошел отсюда, куррата! Ведьму сторожишь? Дома поджигаешь?! А ну, бегом до большака и домой! Смотри у меня!

Спотыкаясь, караульщик долетел до большака и только там сообразил, какая напасть свалилась на него, несшего караульную службу! Он оглянулся и растерянно завопил с перепугу:

— Люди, караул! Грабят!

Но страшный бородач лениво вскинул к плечу мушкет.

— Ежели еще пикнешь хоть слово, пришибу, как лягушку. А ну, марш!

Как же тут ослушаться? Страж припустил рысцой, пригнувшись, втянув голову в ворот шубейки, словно это могло уберечь его от метко всаженной пули. Только миновав поворот к роще, откуда из-за предутренних сумерек нельзя было разглядеть то, что осталось позади, он смахнул рукавицей пот со лба и простонал:

— Чистый разбой! Ну, погоди же ты, сатана! У караульного оружие отнимать — это тебе даром не пройдет!..

Мартынь издалека лишь смутно разобрал, что происходит на дороге к Вайварам. Но, расслышав вопль о помощи и рык Мегиса, понял, что все в порядке. Не спеша, шурша сапогами по полевице, свернул к Вайварам и остановился у куста тальника, где товарищ его тщательно разглядывал отнятое оружие.

— Ну, все в порядке?

— А то как же!.. Я ж тебе говорил.

Ну, ясное дело, уж если Мегис за что-нибудь берется, так обязательно сделает. Они вскинули мушкеты на плечо и медленно пошли к Вайварам. Сумеречный двор был пуст и безмолвен, только в хлеве что-то шевелится. Окошко дома закрыто, Мегис приложил к нему ухо, но уловил лишь тепло, струящееся из щели. Выпрямился и шепнул:

— Тепло — живы еще.

В предовинье они нарочно вытерли ноги и громко заговорили, предупреждая о своем появлении. Опасливо открыли дверь — поди знай, не встретит ли их струя кипятку, а то и что-нибудь похуже. Нет, бог миловал, минуту спустя где-то в глубине послышался хорошо знакомый голос:

— Да заходите же, я еще давеча услышала на дворе Мегиса. А это вы оба.

Мегис отодвинул ставень, через минуту они уже разглядели Инту. Она сидела на сеннике со щеткой в руке, на коленях ее лежала белая голова Пострела, видимо, она только что чесала ее. Инта уложила мальчика, поднялась и, потягиваясь, развела руками.

— Наконец-то вы пришли. Уж как я вас ждала! Как я вас ждала!

Они приставили мушкеты к стене и уселись на скамью. Мартынь, не сразу смог ответить, точно чувство вины сковало ему язык.

— Раньше не могли, только вчера вечером затемно пришли.

Инта сложила разведенные руки и подошла ближе, — слышно было, как хрустнули косточки стиснутых пальцев.

— И мы больше не могли — обложили нас, как волков. Еще с той поры, как беженка с ребенком у нас остановилась.

— Это мы знаем, в имении все рассказали. А надо ли было ее пускать? Ведь те, что бегут из Северной Видземе, наверняка чуму с собой несут.

— А из Риги не несут, что ли? Где ж это он, настоящий-то очаг заразы?

Мартынь с Мегисом переглянулись: ну, что они на это могут ответить?

— Может, она и виновата, а может, и нет, но только прогнать ее с малышом мы не могли. Матушка Вайвариене первая сказала: чему быть, того не миновать, а только господь накажет, ежели женщине с ребенком в приюте и куске отказать. Первым в нашем дому заболел сам батюшка Вайвар. Околели у нас две последние коровы и четыре овцы — вот ему и приспичило продать шкуры, и отговорить не смогли. Раз решил, значит, все. Пешком пошел этакую даль до Отрога, там корчмарь скупает кожу для жидов из Фридрихштадта. А как вернулся, так и слег. Беженка с ребенком заявилась, когда он уже в горячке лежал. Бог его знает, кто кого заразил. Так они все четверо и поумирали один за другим, и мы с Пострелом закопали их на пригорке против Падегов. Ах, что мы только тут пережили! Один лежит в углу, уже окоченел, а другой ночи напролет бредит! Погляди, у меня еще ладони не зажили от лопаты. На попоне волоком тащила я их до ямы, а эти дьяволы в сторонке толпились и кляли меня, будто я же и виновата.

Мартынь хлопнул кулаком по колену.

— И никто, никто не пришел тебе на помощь? Где же были наши соратники, куда же девался мой друг Криш? А твоя Мария Грива?

— Мария еще с прошлой осени у Криша в Падегах. Как-то я их заметила в толпе, они бы и рады помочь, да не посмели. Болотненские пригрозили убить каждого, кто притронется к Вайварам, и поджечь усадьбы со всей скотиной, чтобы и духу не осталось. Что же тут два человека против всего мира поделают!

Мегис еле усидел на скамье.

— Пусть он только покажется, этот твой мир! Жалко, что я тому стервецу шею не свернул.

Мартынь успокаивающе помахал рукой.

— Оставь ты их шеи, лишь бы наших не трогали. Чему же тут дивиться, коли люди в этакие времена рассудок теряют. Да ведь в конце концов в чем-то они и правы, коли считают Вайвары зачумленными. Диво еще, как не попытались спалить?

Инта горько усмехнулась.

— Не пытались, говоришь? Дважды налетали с охапками соломы и кресалами, только испугались. Я же ведьма — вскину обе руки, пальцы растопырю и бормочу что-нибудь, вот они завопят, да и назад, кому же охота, чтобы его разразило?! Пострела мальчишки камнями закидывают, уже другая неделя, как я его на двор не пускаю. В волчьем логове живем…

Очевидно, расслышав свое имя, Пострел проснулся и сразу кинулся к гостям. Маленький мужчина узнал своих друзей, погладил заскорузлую руку Мегиса, а потом забрался на колени к кузнецу. Тот, даже не зная, как и обращаться с ребенком, провел ладонью по его светленьким волосам, только избегал смотреть в круглые, улыбающиеся глазенки.

— Ну как, пойдем опять на войну?