Литмир - Электронная Библиотека

— Ну вот, теперь у нас будет двое кудлатых.

У собаки уже было свое имя, — как назвали сначала Медведем, так за ней и осталось. Второй кудлаш пытался втолковать и свое имя, но латышское ухо улавливало только что-то невообразимо долгое, перемешанное из невыговариваемых «h» и «ae» и оканчивающееся каким-то «меги». Все решили, что этого довольно, — пленник стал именоваться Мегисом и вроде бы даже остался доволен этим именем.

Ополченцы принялись выбирать место для ночлега. В жилой каморе глинобитный пол выкрошился, весь в сплошных выбоинах, из-под стен с кваканьем вылезали огромные жабы, а покуда их разгоняли, выполз и длинный коричневый уж, — нет, не очень-то тут приятно располагаться. Рига очень закопчена, от проникавшей и открытые двери сырости стены заплесневели до того, что даже серыми стали, и ночевать тут было невозможно. В клети отвратительная вонь, видно, под полом гнили дохлые крысы. Развели огонь посреди двора. Внезапно похолодало, поднялся довольно резкий западный ветер, он обдувал взмокшие от дневного перехода спины и разгонял комаров. Сосновские и лиственские уже не разделялись, а сидели вперемежку, беседуя и помогая друг другу, как истые земляки. Единение это Мартыню было очень по душе — недружное войско ничего не стоит. Он ласково поглядывал на Инту, ведь это она впервые объединила их вокруг котла, голодные желудки — ее главные союзники. Свою работу она продолжала выполнять все так же, оказывая услуги каждому без исключения, кому только требовалась ее помощь, Поголовно у всех зудело тело от комариных укусов, все чесались и, охая, проклинали эту поганую тварь. А у кого кожа потоньше и кровь пожиже, повыскакивали здоровенные волдыри, которые не просто чесались, а прямо-таки изводили человека. У Петериса на шее под самым затылком, аккурат на становой жиле, образовался нарыв; парень даже голову не мог как следует повернуть и думал, что укусило его какое-то ядовитое насекомое. Выросшая в лесу, Инта знала средства от этой беды. Набрав в чаще и на болоте цветов, листьев и разных кореньев, она сварила их, приготовила коричневую мазь и растирала ею тех, кому крепче всех досталось и кто стонал сильнее прочих. Особенно долго и заботливо она возилась, врачуя шею Петериса, напоследок его даже своей косынкой обвязала, чтобы воротом не натирало больное место. Петерис смеялся, заявляя, что после подобного врачевания шишка на глазах подживет и наутро один рубец останется.

Вожак озабоченно наблюдал за тем, как болотненские все больше и больше сторонятся остальных. Стычка с Ингой Барахольщиком повела к тому, что они обособились окончательно; сидели всегда кучей, угрюмо и тихо переговариваясь. Основания для того, чтобы злиться, у них были: ведь у кого сапоги, тот может поскрести комариные укусы да завалиться на боковую, а лапотникам не давали покоя сопревшие, саднящие, ноющие ноги. Разувшись и развесив вокруг костра онучи, они разглядывали болячки и, конечно, думали о том, как придется брести дальше. Но Инта уже сновала среди них — для ног у нее было снадобье; она скручивала в жгут сочные стебли, выжимала зеленоватую жижу и капала ею на разъеденные болотной ржавчиной места. Врачуемые кривились и пытались отдернуть ноги, но она не отступалась и, полив болячки соком, заталкивала между пальцами листья, наказывая продержать их там всю ночь, тогда завтра и плясать можно; шутками и прибаутками она врачевала так же хорошо, как и травами. Инга Барахольщик, когда она, нагнувшись, возилась с его левой ногой, загоготал и не удержался, чтобы не выкинуть шутку: взял и закинул правую ногу с закатанной до колен штаниной на ее согнутую загорелую шею, а сам, словно его щекочут, зажмурившись, растянулся на спине. Но подобных шуточек лекарка не любила, она сердито скинула ногу и погрозила озорнику кулаком. Мартынь кивком головы указал на нее Сусурову Клаву и Сталлажеву Симанису.

— И кто бы подумал, что эта девчонка нам так пригодится.

Симанис больше поглядывал на Ингу Барахольщика,

— А ты посмотри, что за рожа у этой орясины. Даже в Лиственном известно, какой он бабник, не однажды ему от мужиков доставалось.

Кое-что слыхал и Клав.

— И от кучера по барскому приказу… Прошлым летом у него там какая-то история вышла не то со служанкой, не то с пастушкой. Глаз с этого бугая спускать нельзя.

А Инга, растянув рот до ушей, так и бегал глазами вслед за Интой, обходившей остальных болотненских. У некоторых из них уже сносились взятые с собой лапти; проходя лесом, они надрали лыка и теперь плели новые. Черные тучи накатывались на красноватые блеклые звезды, стало прохладнее, в костры то и дело приходилось подкидывать дров. Вожак долго не мог заснуть от тяжелых раздумий об этой покинутой усадьбе, о вытоптанных лесными зверями полях, об убежавших в лес людях и о том, что их самих ожидает впереди. Угрожающе гудел лес, в его то нарастающих, то стихающих шумах чудились какие-то чуждые, таинственные и зловещие звуки. Кто его знает, может, как раз поблизости и шастают калмыки с луками и стрелами, которые пронзают человека насквозь да еще в дерево втыкаются… Тихонько поднявшись, он оглядел крепко спящее войско, над которым ветер развевал багровые отблески пламени. Голые ноги, как белые хрящи, призрачно выделялись в гуще серых тел. Караульных надо было вокруг выставить— в этакую ветреную ночь беда может навалиться нежданно-негаданно… Взяв мушкет, он обошел двор, стал за ригой и долго вслушивался в шум леса с севера, в котором чудились чуждые, угрожающие голоса…

Назавтра они весь день шагали по довольно сухому лесу с редкими, легко обходимыми болотами. Четыре раза попадались сочные некошеные луга, хотя стоял самый сенокос; по остаткам стогов со стожарами видно, что в прошлые годы тут кипела работа. Значит, неподалеку жилые места, с каждой поляны прямо на север наезжена колея, но идти по ней не было никакого расчета — колдобины налиты до краев водой, тогда как в лесу мокреть хоть мхом и травой подернута. В этот день с ополчением опять произошли два чрезвычайных события.

Вскоре после полудня бывший Бертулис-Дым, а ныне Бертулис-Порох заявил, что чует костер. Сосновские и лиственские ничего не чуяли и потому принялись потешаться над нюхом этой прославленной ищейки. Но болотненские уже знали, каков нюх у Бертулиса, и потому в один голос заверили, что он в таких случаях никогда не ошибается. Вот и пес стал то и дело подымать морду и ворчать, потом даже залаял, взъерошил шерсть, забежал в кусты, урчал и все время оглядывался на Мегиса, которого выбрал хозяином и, верно, потому считал самым умным из всего людского скопища. Криш тоже полез в кусты и, вернувшись, сказал, что неподалеку, слева, и впрямь горит костер, а возле него видны люди. Вожак расставил дружины полукругом, приказал держать мушкеты наизготовку и идти как можно тише.

Уже шагов за тридцать они увидели, что окружать, а тем более опасаться, некого. У огня сидели бородатый мужик, костлявая баба и парнишка лет десяти. Одежда на них была еще почти приличная — значит, бежали не издалека. Рядышком лежала привязанная к телеге мохнатая лошаденка. До последней степени ко всему равнодушная, положив шею на траву, она даже не передергивала мохнатыми ушами, чтобы отогнать мух, которые, пользуясь заветрием от кустов, так и облепляли глаза. Она даже не моргнула, когда хозяева, увидев окружавших их людей, испуганно вскочили. Баба завопила, вскинув стиснутые руки; спервоначала у нее только раскрылся рот, шея, подергиваясь, вытянулась, и лишь затем сквозь зубы вырвалось какое-то непонятное слово. Мужик так же разевал рот и вытягивал шею, покамест не выдавил какой-то звук. Мегис подтолкнул предводителя.

— Эстонцы это. Говорят, что беженцы, ни денег, ни добра у них нет. За грабителей нас приняли.

Мартынь приказал Мегису подойти поближе, растолковать им, что это за войско, и расспросить, откуда они сами. Толмач толковал долго, но мало чего выведал, время от времени он гневно кричал и тряс кулаком. А муж и жена только мямлили и заикались, парнишка же хотя говорил ясно, но видно было, что и от него проку немного. Познания в латышском языке Мегиса были не ахти какие, так что и его перевод приходилось разгадывать, как загадку. Только и можно было разобрать, что это беженцы, из своей деревни бежали, три года прожили где-то на отшибе, на каком-то глухом лесном хуторе, а вот сегодня были вынуждены бежать дальше. Муж что-то бормотал о двух лошадях, баба считала своих коров, овец, юбки и покрывала, потом причитали и плакались оба разом. Лошаденка уже так заедена гнусом, что больше не встает, и, видать, придется ее оставить волкам на съедение. Волков тут, особенно поближе к эстонской стороне, видимо-невидимо — как-то всю ночь стаю горящими головнями отгоняли. Муж сказал, что было их под пятьдесят, баба клялась, что и вся сотня; из-за этого расхождения они поспорили и под конец даже чуть не передрались. Тут и Мартынь рассердился и накричал на них, требуя, чтобы говорили дело. Так от кого же они все-таки бежали — от калмыков или от татар? Выяснилось, что ото всех, кто только есть. Ну и как же эти калмыки выглядят? Баба широко разинула рот, ощерила зубы и залязгала ими, потом скрючила кривые пальцы и показала, как ими раздирают. Мужик вскинул над ушами пальцы, верно, показывал, что у калмыков есть рога, — словом, даже Мегис не смог ничего разобрать и махнул рукой. А большими ордами нападают калмыки? Мужик глубоко передохнул и обвел руками лес — это значило, что числа им нет, как и этим деревьям. А как в тех местах на порубежье, где они проходили? Дворы все сожжены, люди живут или бегут? Но тут уж и вовсе ничего нельзя было понять — горят, живут, бегут, — оба заикались, размахивали руками и снова разругались. Вожак прервал этот бестолковый гомон. Он только хотел еще выведать, далеко ли до границы, но и тут остался ни с чем. Мужик считал, что будет верст этак сорок, баба уверяла, что никак не меньше ста, а парнишка божился, что за лесом да за болотом она и есть. Терять время с ними явно не стоило, и ополчение двинулось дальше.

23
{"b":"234660","o":1}