— Если латыс итет против калмык, то я итет вместе. Оттайте мой топор.
Клав хлопнул его по плечу.
— Погоди малость, нам еще надо поглядеть, что ты за человек. Только держись вместе со всеми, отставать нельзя.
Мартынь не хотел задерживаться, поэтому с расспросом пленного решил повременить, хотя тот прямо-таки рвался рассказать о всех своих злоключениях.
И правда, сухая полоса скоро оборвалась в мокрой мшарине. Теперь уже не было смысла идти дальше к западу, где тянулось точно такое же болото, и сосновцы круто повернули вправо, на восток. Болотненские замешкались, четырнадцать лапотников остались стоять на краю сухой поляны, отделившись от остальных; вначале они только ворчали, а потом принялись громко кричать. Старшой Букис растерянно топтался между своими людьми и лиственцами. Первым горлопаном у болотненских был Инга Барахольщик, хотя от котла он вставал и по утрам вылезал из логова самый последний. Вообще этот человек состоял из одних контрастов — над стройным туловищем на длинной шее вертелась смехотворно маленькая голова с крупным носом и несообразно крохотным ртом, из которого тем не менее вылетал голос, гудящий, точно пастушья труба из ольховой коры. К тому же у этого величайшего бездельника и лодыря была самая маленькая в волости жена. В корчме он выхвалялся и гордился богатыми родичами, а у самого в халупе, кроме подаренного или одолженного этими самыми родичами барахла, ничего и не было. И вот сейчас рот у него так разинут, что даже округлился, тонкие торчащие уши красные, как гребень у разозленного петуха.
— Ребята! Не уходите с суши. Сосновский коваль утопить нас хочет в этих болотах!
Перепуганный старшой потрясал кулаком,
— Да уймешься ли ты, сатана! Ну чего ты трубишь на весь лес!
Но остальные тринадцать ратников, видимо, тоже были на стороне Инги; нет, без строгости тут не обойтись. Мартынь крупным грозным шагом двинулся назад, двадцать сосновцев и лиственцев принялись снимать с плеча мушкеты, Инта злобно плюнула в сторону бунтаря.
— Посовестился бы, пустая твоя башка!
Вожак пальцем не прикоснулся к Инге Барахольщику, но глаза у него стали страшные, как у змеи, когда она подползает к завороженной ее взглядом мыши. Даже меч он не вынул, но по голосу слышно, что вот-вот можно ожидать чего-нибудь похуже.
— Смирно! Раз, два, раз…
Ноги Инги сами собой начали подыматься под команду; сначала он топтался на месте, как на господском дворе во время обучения, затем, меся хлюпающий мох, направился к дружине лиственцев. Остальные бунтари последовали за ним, медленно, нехотя, стиснув зубы, опустив глаза. Когда все ополчение сомкнулось, Мартынь еще с минуту следовал за ним, чуть приотстав. Теперь уже в руке у него был пистолет Холодкевича на случай, ежели кто задумает сбежать. Но подобного умысла ни у кого не возникло, слишком ясно видно, что дальше десяти шагов не уйдешь. Попозже, когда люди всех трех волостей беспорядочно перемешались и вожак снова пошел впереди, вышло так, что Марч и Петерис побрели в десятке шагов позади всей ватаги, причем мушкеты у них на этот раз находились под мышкой, да так и оставались все время, пока вечером ратники не остановились на привал.
Вот исчезли и редкие уродливые деревья, ополчение выбралось в открытое ровное болото. Зелено-белый мох под тяжестью людей вминался, как мокрый ковер, под которым хлюпала вода. Не было сомнения, что впереди простиралась медленно зарастающая заводь озера: задрав головы, самые высокие из ратников могли увидеть далеко справа, между камышом и островками широколистой зелени, отливающую чернотой тяжелую воду. Идти по прогибающемуся ковру было трудно. Хотя сапоги и лапти во мху отмылись почти дочиста, но сопревшие ноги прели еще больше. Солнце палило нещадно, зато жалящего гнуса тут было меньше, чем в лесу. Болотненцы брели, стиснув зубы, и только время от времени многозначительно переглядывались и злобно вперяли взор в сосновского кузнеца, который хотя и выглядел равнодушным и спокойным, но таил невеселые мысли. На той стороне за разбросанными сосенками вздымался темно-зеленый ельник, значит, там опять будет повыше и посуше. Надо думать, они находятся где-то против середины озера, откуда придется повернуть прямо на север.
Против ожидания перебрались через болото гораздо скорее, чем полагали. Попервоначалу шел довольно заболоченный ельник, но за ним стало суше. В полдень ратники уже шагали в невиданно красивой заросли, где великаны ясени далеко возвышались над самыми стройными елями, а под ними расстилался густой, местами сплошь белый, цветущий, удушливо пряный травяной покров. Но вот в просветах между деревьями внезапно засинела равнина, на влажной земле кое-где виднелись места, вытоптанные скотом, чувствовалась близость человеческого жилья. Вожак остановил дружину и послал Симаниса и Криша разведать, нет ли там какой-нибудь усадьбы и можно ли к ней подойти без опаски. У всех было предчувствие, что противник где-то близко, и потому приходилось быть начеку.
Равнина была небольшая, разведчики сразу увидели средних размеров крестьянскую усадьбу. Сам двор — на том краю, у леса; рига, хлев, клеть и еще какое-то строеньице неизвестного назначения, позеленевшие соломенные крыши, на коньке риги по-чужому отделанные резьбой кресты, одворье обнесено изгородью в четыре жерди, на столбах решетчатых ворот вырезано подобие петушиных голов. Земля тут, сразу видно, добрая, овсы стоят стеной. Диковинно только, что огород совсем зарос бурьяном, верно, тут живут хоть и богатые, но нерадивые хозяева. Даже двери им лень закрыть — все настежь, пускай свиньи заходят в жилище и лисы забираются в хлев за курами.
Разведчики обошли дом, присматриваясь и прислушиваясь; вокруг ни души, ни малейшего шороха. Когда и на их громкий зов никто не откликнулся, ратники открыли ворота и вошли во двор, чтобы разглядеть все поближе. В хлеву пусто, в клети и под навесом валяются какие-то изломанные грабли, у колодца пересохшее, треснувшее корыто, на пороге — оббитая ступа, внутри — голые лавки и несколько красивых резных скамей; Людей и следа нет, двор вытоптан скотом; судя по сухому навозу, выгнали его с неделю назад. Разведчики переглянулись. Симанис только руками развел.
— Они со скотиной в лесу укрылись.
Криш кивнул головой, это ему сразу стало ясно.
— Выходит, уже здесь калмыки появились…
И оба разом настороженно глянули на лес, словно оттуда вот-вот можно ожидать нападения противника. Подумав, Симанис сказал:
— Может, и нет — много ли было беженцев в Лиственном, что своими глазами калмыков видели? Бегут со страха, чуть краем уха прослышат.
Разговаривая, они стояли у клети; вдруг за спиной у них что-то заскулило, переполошив ратников. Из-под стены появилась кудлатая песья голова с заплаканными глазками и черным кончиком носа. Дрожащий нос ловил запахи чужих, глаза смотрели с выражением глубокого страха, преданности и мольбы, из них даже выкатились две серые слезинки. Криш нагнулся, чтобы разглядеть получше.
— Видать, с этого двора собака. То ли хозяева прогнали ее из лесу, чтоб не лаяла и не указывала, где они укрываются, то ли сама волков напугалась и назад прибежала. А ну-ка, Медведь, чего это ты не подымаешься?
Кудлатый пес уже выбрался из-под пристенка, но тащился он, перебирая лишь передними лапами, зад, точно неживой, волочился по земле. Пес все время, повизгивая, скулил, жалуясь на что-то. Симанис развел руками.
— М-да, досталось тебе, а только мы тут ни при чем. Да уж не перешиблена ли у тебя спина? Тогда придется нам тебя прикончить.
Пес попытался пожаловаться громче, но вместо этого послышалось только сипенье, напоминающее сип эстонца, схваченного за болотом.
— Нет, спина, кажись, целая. Изголодался и обессилел донельзя, вот и все. А ну, попробуем, станет ли есть?
Кинутый ему сухарь пес осторожно взял в зубы, все еще недоверчиво глядя на чужих людей. Но запах ржаного хлеба, видимо, был очень уж соблазнителен, — вскинув морду, лязгнув зубами, он захватил сухарь поглубже и проглотил. Глаза у него загорелись, он подполз ближе. Симанис дал Кришу горсть сухарей из своих запасов, а сам пошел в камору, где еще давеча заметил какую-то деревянную посудину, привязал ее к журавлю и зачерпнул из колодца воды. До дна вылакав ее белым обложенным языком, пес поднялся на все четыре лапы и даже хвостом завилял. Когда во двор вошли остальные ополченцы, он уже смог обежать и обнюхать всех и каждого по очереди. Даже собака в этой лесной глуши казалась родичем, все приняли ее охотно, каждый угощал оленьим мясом из своих котомок. Только Инга не пожалел, а пнул в бок, и пес, оскалившись, отбежал прочь. Но зато он сразу же крепко подружился с эстонцем, да так и не отходил от него — верно, тот бросил ему самый большой кусок мяса. Ратники посмеивались, видя их дружбу.
