Цветкова покорилась, выпила. Шишигин сунул ей в руку конфетку, а сам пошел к следующим кошевкам, где были гости, приглашенные со стороны жениха и со стороны невесты. Еще за несколько дней до свадьбы Богданову принесли лист бумаги, ручку, чернила, и он с трудом написал фамилии тех, кого приглашает. Первым в списке был замполит Зырянов. Затем следовали фамилии тех, с кем Харитон жил, работал. Последним он записал Синько, а потом вычеркнул его, да так крепко нажал на перо, что оно сломалось, — видно, вспомнил про Дарьину козу.

Тройки одна за другой выехали на дорогу и кратчайшим путем, зимником, помчались в Чарус, где, по договоренности, молодых должен был ожидать работник загса.

Был крепкий морозец. Кони бежали резво, под дугами гремели колокольчики, на шеях ширкунцы, в гривах развевались ленты, из-под копыт на седоков летели снежные комья. Скоро люди в кошевках стали белыми, и только лица у всех горели от морозца и выпитой водки.

Березин, сидевший на облучке, весело поглядывал по сторонам да покрикивал на лошадей, туже натягивая вожжи.

— Эй, вы, соколики!

Люди на задних тройках ехали шумно, с криками, с песнями. И только Дарья с Харитоном молчали, глядели на медвежью шкуру, прикрывавшую их до пояса, и скидывали с нее снежные комья.

Вскоре на заснеженных вырубах показался Чарус. От флагов, от кумачовых полотнищ он весь был словно в кострах. На его длинной улице было много народа, молодежь ходила толпами; из громкоговорителей, установленных возле почты и конторы леспромхоза, гремела музыка, повсюду вразнобой слышалась игра на гармошках, далеко за поселок летели крики, песни.

Веселый свадебный поезд мчался по поселку, как вихрь, от которого гуляющие шарахались в снег, в сугробы.

В помещении загса, украшенном цветами и картинами, их встретила пожилая полная женщина в очках.

— Вот вам и поп! — шепнул Шишигин Богданову из-за плеча.

Харитон и Дарья разделись, сели на мягкий диван, пообогрелись. Женщина побеседовала с ними, как положено при этом, о браке, о семье, а затем стала оформлять документы.

— На какую фамилию вас записывать? — Женщина посмотрела на Цветкову, потом на Богданова.

— Как, Даша? — в свою очередь спросил Богданов.

— Ну, пишите на его! — сказала она, кивнув на Харитона. — Была Цветкова, и не будет Цветковой.

Когда все было оформлено и они расписались в книге и в акте, женщина встала, вручила Богданову свидетельство и поздравила с законным браком. Тут же начали поздравлять и гости, пожимать руки. Перед тем как уходить Шишигин подошел к заведующей и, показывая на горлышко бутылки в кармане, предложил:

— Может, выпьете чарочку за молодых?

— Нет, спасибо! — сухо сказала женщина, убирая документы.

Возле троек опять собрался народ.

— Чья это свадьба? Кто женится? — спрашивали в толпе.

— Лесоруб женится! — сказал Березин, направляя тройку вдоль улицы. Неподалеку от конторы леспромхоза он осадил лошадей.

— Тьщ, т-пру!

Через дорогу была перетянута красная ленточка.

— Дальше ходу нет! — сказал Фетис Федорович. — Как теперь быть-то? А? В объезд придется.

И повернул коней к дому Зырянова.

Навстречу вышли замполит и директор леспромхоза.

— Поздравляем, поздравляем! С новой жизнью. — говорили они, пожимая руки супругам Богдановым. — Просим зайти, погреться.

Харитон был смущен.

— Премного благодарен, начальники! К дому надо продвигаться.

— А мы сейчас не начальники. Мы, как все, отдыхающие… Пожалуйте!

Откинули медвежью шкуру, взяли Дарью и Харитона за руки. Упираться Богданов не стал — зачем перечить хорошим людям?

— Давай уж, Даша, зайдем. Потом как-нибудь отблагодарим.

Стол в горнице у Бориса Лавровича был заставлен винами и всевозможными закусками. И когда все гости расселись по местам, были наполнены стопки и стаканы, Зырянов поднял свою рюмку.

— Друзья! Выпьем за наш большой праздник, за наших людей, за право каждого на счастье. Желаю Харитону Клавдиевичу и Дарье Семеновне жить в дружбе, в согласии, создать крепкую семью. Мы, советские люди, против всякого брака в работе, а вот за такой брак, как этот, мы горой!

Когда были вторично наполнены и подняты посудки, Шишигин закричал, притопывая ногами:

— Ой, горько, горько!

— Подсластить, горько! — закричали гости.

Все взоры были обращены на Богдановых. Дарья потупилась, а Харитон растерялся, покраснел, замигал глазами; на лбу выступила испарина. «Ну, зачем это? — словно говорил он. — Ну, увольте меня от этого, как же можно при народе?»

— Харитон Клавдиевич, страсть горько! — пробасил Березин. — Подсласти, не скупись!

— Пить невозможно!

— Не водка, а полынь!

Точно виноватый, Богданов спросил:

— Что же, Даша, разрешишь, что ли?

— Разрешаем, разрешаем! — закричали гости.

Под аплодисменты Дарья повернулась к Харитону и сложила бантиком свои губы.

— Теперь сладко!

— Как мед!

Ну, а дальше все пошло как по маслу. Люди пили, ели, кричали «горько», просили подсластить. Все были навеселе, раскраснелись. Пустились в споры, в разговоры. Подвыпивший Шишигин напирал на Якова Тимофеевича.

— Неправильные ваши распоряжения, товарищ директор.

— Какие распоряжения неправильны?

— А почему вы запретили заготовлять телеграфные столбы?

— Нарядов нет, не требуются.

— Как так не требуются? Может ли это быть? Я слышал, правительство нажимает на стройку электрических станций. Разве электричество не по проводам побежит? Провода-то на столбы вешать. А вы говорите, столбов не надо. Тут вы промах делаете. Иной раз привезут к нам на эстакаду хлыст. Думаешь, эх какой бы телеграфный столб из него получился! А его приходится чуть ли не на вагонную стойку раскраивать. Жалко дерево портить.

В разгаре пира поднялся Березин, сказал в шутливом тоне:

— Не пора ли к лешему, гостеньки? Надо и честь знать.

— Гуляйте, гуляйте! — перебил его Зырянов.

Директор леспромхоза посадил Березина на место и шепнул:

— Фетис Федорович, не егози, пускай люди пьют, закусывают.

— Люди-то пьют, закусывают, а кони стоят голодные, — возразил Березин. — Коней пора ставить на отдых, мы можем гулять и на Новинке. Догуливать к нам пожалуйте.

— В этом ты прав, — согласился Черемных. — Тогда езжайте.

Три тройки вскоре мчались в обратный путь. Харитон и Дарья сидели в обнимку, а с задних троек кричали:

— Горько, подсластить!

— Уже рассластили! — отвечал Березин, подмигивая.

Почти перед самой Новинкой на крутом повороте дороги кони встали, захрапели, попятились. Перед ними был высокий завал из елок, из хвороста, из сушника. Из-за засады раздались крики, ружейные выстрелы. Первая тройка круто повернула, шарахнулась в сторону, в снег, кошевка перевернулась, и Харитон с Дарьей оказались в сугробе.

Наверху завала с берданкой появился пилоправ Кукаркин.

— Ага, перетрусили!

Из-за завала высыпала с гармошкой веселая пестрая толпа.

— Выкуп нам за невесту давайте, выкуп! — кричали женщины.

— А нам за жениха! — басили мужчины.

Все окружили Харитона и Дарью, начали отряхивать с них снег; потом повели за завал, где посреди дороги стоял стол, на столе водка, тарелки с вилками. Над костром в сторонке висело ведро, в котором варились пельмени.

Достав из кармана бутылку и стаканчик, Шишигин угостил сначала Кукаркина, потом стал обносить всю его компанию.

На столе в клубах пара появились горячие пельмени.

— Прошу к столу! — скомандовал пилоправ.

И снова всем стало горько, снова виновникам торжества пришлось сластить продукцию водочного завода.

Завал был раскидан на стороны, и тройки помчались дальше. Вслед за ними, наигрывая в гармонь, с песнями и пляской направилась в Новинку ватага пилоправа Кукаркина, шествие которой замыкала подвода со столом и посудой.

В Новинке Харитона и Дарью высадили среди улицы. От самой дороги к большому двухэтажному дому были разостланы полоски ярких половиков. Минуя Дарьину каморку и мужское общежитие, половики вели вверх по лестнице на второй этаж. Богдановы шли под ручку впереди, а за ними — гости, за гостями гудела праздничная толпа.