— Раздевайся!

— Домой мне надо идти, — сказал парень.

— Вот, домой, выдумал! Оставайся. Потом пойдем гулять, покажешь, где клуб, где что… — и шепнула: — За Лизкой ты не гонись, она крутит-вертит человеком. Лизку-то, наверно, уже сто парней проклинают. Раздевайся, Коля, ну!

Гущин разделся.

— Можно рядом сесть? — обратился он к Лизе.

— Пожалуйста, места хватит! — она отодвинулась дальше за стол, не отрываясь от книги, которую начала читать.

В желтом тулупчике в избу вошла мать Ермакова.

— Батюшки, сколько гостей-то! — всплеснула она руками.

— Пришли проведать вашего Сергея, — сказала Лиза, откладывая книгу. — Мы с ним в соревнование вступили, вот и решили поближе познакомиться.

— Знаю, знаю, сказывал он. Ну, спасибо, что пришли. Озябли, поди? Сейчас я вас чайком согрею.

— Нет, не озябли, мамаша!

— Какое «не озябли»! Мороз-то вон какую силу набирает, только высунешься на улицу, он сразу за нос хватает. Оно всегда так: как на небе вызвездит, мороз-то и пойдет пощелкивать.

— Мы что-то и не заметили мороза.

— Молодые, горячие, вот и не заметили.

Раздевшись, она подошла к столу и спросила:

— Которая из вас Лиза-то?

Гущин кивнул на Медникову.

— Ай, да какая баская! — сказала старуха, разглядывая Лизу.

Девушка потупилась.

— Ты, милая дочь, не смущайся… Гляди-ко, какая молоденькая, а мужскую работу в лесу справляет! Серега говорил про тебя, так я думала, какая-то бабища. Рассердилась даже, что вызываешь сына меряться силами. И его ругаю: с какой-то, мол, зимогоркой связываешься. А ты вон какая!

Вошел Ермаков с булкой под мышкой и свертком в бумаге.

— Ты что же, мама, самовар не ставишь? — сказал он, проходя в кухоньку.

— Сейчас, сейчас, Сережа! С гостями знакомлюсь. Ай да Лиза, ай да Лиза! Не думала, что ты такая. А это, значит, твоя подружка? — перевела она взгляд на Торокину. — Как звать-то?

— Паня!

— И Паничка еще не старая. Поди, вместе работаете?

— Почти что вместе.

— Ну, и хорошо, ну, и слава богу!

И пошла в кухню, загремела старинным медным самоваром, начищенным до блеска.

Сергей вернулся к столу, сел рядом с Торокиной.

— Может, поговорим о работе в лесу? — спросил он. — Интересно, как вы работали в первые дни на электропилах? Вот я, например, когда отдал свою бензомоторку и взял в руки электрическую пилу, то…

— Сережка! — перебила его мать. — Разве с гостями такие разговоры ведут? Люди ведь не на собрание пришли. В карты вон лучше поиграйте. Карты-то у нас новенькие лежат, купили года три назад и ни разу не игрывали. Возьмите да обновите.

Сергей посмотрел на гостей.

— Давайте, в самом деле, сыграем! — поддержала Лиза. — Я давно не играла. В подкидного! Я буду играть с Сергеем, а Паня — с Николаем. Как раз пара на пару.

— Мне что-то неохота в карты, — сказал Сергей.

— Ну, на баяне поиграй! — посоветовала мать. — Пусть послушают гости. У меня где-то семечки были, сейчас насыплю в тарелку. Людям повеселиться надо, а ты помешался на своей электропиле.

Сергей взял с лавки баян, поставил его себе на колени, закинул ремень на плечо и начал не спеша перебирать лады, прислушиваясь к их звукам. Потом заиграл. Красивая, порой торжественная музыка тронула Лизу за сердце. Баян пел о чем-то светлом, милом и близком. Торокина и Гущин спокойно пощелкивали семечки, весело поглядывали друг на друга. А ей хотелось плакать, у нее навертывались слезы: от радости, от тихой грусти, от ощущения жизни, которая так же прекрасна, как музыка.

— «Зимнюю сказку» знаешь? — тихо спросила она.

Сергей кивнул головой и заиграл.

В ее воображении всплывали заснеженные леса, горы, серебристая вершина хребта, лесосеки под горой, где она нашла счастье в своем труде, где встретилась с хорошими людьми, где, должно быть, проснулась ее настоящая любовь. Как хорошо, что Сергей так играет! Она будет любить не только его, но и музыку, и все, что он любит. Скажи он ей сейчас: «Останься со мной!» — и осталась бы. Но он этого не скажет. Он ведь не знает, что у нее на душе. А узнает — засмеется, наверно. А может быть, и у нее это чувство не настоящее, мимолетное? Мало ли бывает в жизни встреч, которые вдруг взволнуют!

На столе появился веселый, шипящий самовар, а на самоваре — чайник, будто птица в гнезде. Сергей отложил баян, стал помогать матери — смел с клеенки скорлупки от семечек, принес на стол чашки, стаканы. Мать тем временем поставила сахарницу, банку с моченой брусникой, тарелки с хлебом, с ватрушками, шаньгами, с грибными и капустными пирогами.

Чай пили молча, сосредоточенно. Сергей почти беспрерывно звенел ложечкой, размешивая сахар в стакане, и поглядывал на часы. Время шло быстро, и он с сожалением думал о том, что сегодняшний вечер пропадает бесполезно. Были бы свои гости, из Сотого квартала, он бы, может, давно их выпроводил. А этих разве выпроводишь. Вот и сиди, выдумывай, чем их занять. Кто их знает, чем они интересуются? Были бы парни — можно в шашки сразиться, в шахматы, в домино. А чем займешься с девчатами? Танцами? Так он не мастер на это дело. Сергей поглядывал на всех и отмечал иронически: «Колька пьет чай, а сам поверх стакана на подружек поглядывает, больше всего на Лизу, глаз с нее не сводит. А она на него и не глядит. С одной чашки чая раскраснелась, сидит скромничает, к еде не притрагивается, цветочки на блюдце рассматривает. Паня куда лучше — эта девушка, видать, простая, нецеремонная: пьет, ест с аппетитом». А всех лучше из сидящих за столом казалась Сергею мать. Она пила чай из большого отцовского бокала — наложила в него сухариков и блаженствует. Мать со всеми ласкова, ко всем внимательна, только и следит за тем, кто допивает чашку или стакан, а как выпьет — тотчас же наливает; отказывайся не отказывайся, все равно нальет. Упрашивает, чтобы пили: мол, чай для человека не вреден. Чаек у матери особенный: душистый, ароматный, нигде в магазине не купишь, чаек своего собственного приготовления: листочки малинника, перемешанные с индийским чаем, заваренные кипятком и высушенные в печке на листе. Такой чай теперь весь Сотый квартал пьет! Пане, видать, этот чай очень понравился. Она его пьет и пьет. А мать наливает и наливает, будет наливать до тех пор, пока чашка не перевернется на блюдечке кверху донышком. Лишь тогда мать поверит, что человек действительно вдоволь напился.

После чая Лиза подсела к Сергею — у самой глаза суженные, голос вкрадчивый:

— Покажи мне, Сергей, свою библиотечку. Я вижу, у тебя много книг. Нельзя ли что-нибудь выбрать почитать?

— Вот, смотри, — сказал он, показывая на стопки книг. А сам, глянув на часы, отошел к столу, сел возле Гущина, что-то шепнул ему.

— В обществе секретов не полагается, — сказала Торокина.

Ей не ответили.

В стопках на лавке лежали книги советских писателей, разрозненные томики Пушкина, номера журнала «Огонек», брошюрки по лесозаготовкам. Все это Лиза уже читала, но сейчас она делала вид, что видит их впервые.

— Ой, ой, какие интересные книжки! — то и дело восклицала она.

Перебрав всю библиотечку, она отложила два томика.

— Сергей, я возьму почитать вот эти?

— Пожалуйста, читай на здоровье!

Гущин начал одеваться.

— Идемте, девушки. Вас, наверно, проводить надо?

— Куда они пойдут в полночь? — вмешалась Пантелеевна. — Пускай у нас ночуют. А утром с вами уйдут… Никуда вы, девушки, не пойдете! Сейчас я вам постель налажу.

Панька поглядела на подружку.

— Останемся, что ли?

— Нет, нет, пойдем! — решительно заявила Лиза.

И начала одеваться.

— А то останьтесь… — сказал Сергей, позевывая и ладонью прикрывая рот.

— Нет, спасибо! — Лиза еле сдерживала гнев и слезы.

— Вас Николай до полдороги проводит, а там добежите одни, там уже не страшно! Я бы тоже проводил, да у меня есть срочное дело.

— Никаких нам провожатых не надо! — Лиза взяла отложенные книжки и выбежала, хлопнув дверью. Торокина простилась за руку с Ермаковым, с его матерью, взяла Гущина под локоть.