На ногах у обоих белые суконные чуни, перевязанные возле колен и щиколоток шнурками.

— Здравст, здравст, Фетис Федорович! — ответил на приветствие Мингалеев и что-то по-башкирски сказал жене.

Та отнесла в сторонку, положила на пенек поперечную пилу и вернулась с лучками.

— Нет, нет, ты дай сюда ту пилу! — сказал Березин Фатиме, показывая на поперечную пилу.

— Отбирать хочешь? — спросил Аюп. — Зачем отбирать? Та пила больна хороший. Моя два норма дает на человека!

— Не беспокойся, не отберу, — сказал Фетис Федорович. — Я хочу с тобой маленько поработать.

— Как работать? Зачем работать?

Парторг взял метровую мерку, разметил несколько хлыстов и сказал:

— Давайте соревноваться. Вы двое будете работать поперечной пилой, а я один — лучком. Посмотрим, что получится.

Аюпа и Фатиму он поставил к одной зарубке на хлысте, а сам встал возле другой, рядом, наставил зубья пилы на зарубку и сказал:

— Ну, начали!

Мингалеевы работали с ожесточением, не жалея сил. Их широкая поперечная пила, насветленная до блеска, с шумом врезалась в дерево, сновала по нему от ручки до ручки с невиданной быстротой, разбрызгивая опилки, точно искры. Березин, стоя к дереву в пол-оборота, работал лучковой пилой. Он тоже работал быстро, но не спешил. Узкая лента полотна пилы, с несколько выдавшимися вперед режущими зубьями, врезалась в ствол сваленной лесины легко и плавно, постепенно погружаясь все глубже и глубже. Мингалеевы поглядывали на пилу Фетиса Федоровича, а он на их пилу, словно спрашивая: ну, чья скорее разрежет?

Но вот Аюп и Фатима отпилили чурбак, он упал, чуть откатился в сторону. Мингалеевы торжествующе взглянули на Березина, продолжавшего пилить. Однако их радость была недолгой. Через несколько секунд отвалился и чурбак, отпиленный парторгом. Березин показал башкирам на следующую зарубку на дереве, а сам отошел подальше и опять дал команду пилить вместе. Таким образом было распилено несколько деревьев. Под конец Березин отпиливал чурбаки гораздо быстрее, чем Мингалеевы. Их широкая пила, попав на смолистый и жесткий, как камень, сук начинала скрежетать, упираться и вихляться в руках; на широком полотне оседала липкая сера, а это сильно затрудняло движение пилы.

Напряженная работа длилась с полчаса. Мингалеевы обливались потом, градом катившимся со лба и висков, а Березин только разогрелся, стал красным, багровым от прилившей к лицу крови.

— Ну, как? — спросил он Мингалеевых, кладя лучок на поленницу.

— Твоя шибко силы много, — сказал Аюп.

— Нет, Аюп, тут дело не в силе. Все дело в инструменте. Лучком-то ведь работать легче, одному можно работать за двоих. Это уже испытано, доказано. Ты привык к своему старому инструменту и думаешь, что лучше его нет ничего. Вы зря силы тратите, себя не жалеете! Этой силой, истраченной зря, можно бы столько дать дополнительной древесины! У вас бы денег было больше, а у государства заготовленного леса.

Он присел на чурбак. Мингалеев примостился рядом на другом, а Фатима пошла к костру, начала собирать сучья и сжигать их.

— Отдохни, устала! — крикнул ей Березин.

— Она так отдыхает, — сказал Аюп. — Она делянка, никогда не сидит. Моя баба шибко хороший!

— Она-то хорошая, а ты нехороший. Не даешь ей самостоятельно работать лучком. Не хочешь, чтобы ей легче работалось?

— Она не хочет работать лучком.

— Ты не хочешь, и она не хочет. А если бы ты захотел, и она захотела… Эх, Аюп, Аюп! Нельзя старыми привычками жить… Все мы думаем о том, чтобы легче работать, больше давать продукции и лучше жить, а ты этого еще не понял. Тебя считают передовиком за то, что ты по две нормы выполняешь, а ты, оказывается, совсем не передовик.

— Как не передовик? Почему не передовик? Моя фотография на Доске почета висит. Значок министр давал. И Фатиме тоже значок министр давал.

— Министр наверняка не знал, что ты за старинку держишься. Ошибся министр… Силы в тебе много, Аюп, вот ты и не доверяешь легкому инструменту. Попробуйте-ка лучками пилить, а я посмотрю, что у вас получится.

— Уже пробовал!

— Еще попробуйте! Привыкнешь к лучку, так ты не по две, а по три нормы станешь давать. А разве плохо это? Тогда заработок твой подымется. У тебя сколько детей-то?

— Три.

— Вот. Трое детей, а даешь только две нормы. Ну-ка, ну-ка, берите лучки.

— Фатима! — крикнул Мингалеев и дал знак жене, чтобы подошла, взял лучок и начал распиливать хлысты на чурбаки.

— Не так, Аюп, не так! — сказал ему Березин. — Ты вали деревья с корня, а Фатима пускай обрубает с них сучки и раскряжевывает.

— Валить-то лучком шибко плохо, — сказал Мингалеев.

— Ничего, ничего! Смелее.

Аюп походил возле высокой пихты, посмотрел на ее вершину, нехотя обрубил нижние сучки, сделал подруб. Жена подошла к нему с поперечной пилой. Кивнув головой в сторону парторга, Мингалеев что-то сердито сказал Фатиме. Она ушла от него. Аюп долго приспосабливался к дереву со своим лучком: пробовал пилить стоя, пробовал с колена. Наконец, нашел нужную, устойчивую и удобную позу и быстро спилил пихту, излучавшую в свежем лесном воздухе острый аромат.

К нему подошел Березин.

— Вот видишь, как скоро свалил! — ободрил он лесоруба, поглядывая на упавшее дерево, закутанное в густую темно-зеленую шубу. — Теперь вали второе.

Мингалеев начинал быстро приноравливаться к валке лучком. А Березин ходил за ним от дерева к дереву.

— Ну, еще. Вот так.

Незаметно для себя старый опытный лесоруб приспособился к работе и, уже не слушая парторга, валил деревья подряд.

Березин направился к Фатиме.

— Ну, как идет?

— Мало-мало пилим.

— Мало-мало не надо. Надо хорошо пилить.

— Такой маленький тонкий пила, как ножик гнется. Ломать можно.

— Ты не спеши, тогда не сломаешь.

Занявшись с Мингалеевыми, он и не заметил, как в делянке появился Зырянов. Замполит долго наблюдал за парторгом, потом подошел к нему.

— Ты что же, Фетис Федорович, никак за мастера тут?

— Нет. Почему же за мастера?

— А твое ли дело — учить людей работать лучком? Занимаешься мелочами, а главного, в чем нужна твоя помощь в лесосеках, не видишь. Лучок теперь тоже не инструмент. Было бы смешно, если на теперешних стройках партийные руководители занимались тачками. Надо побольше уделять внимания передовой технике. Главное сейчас в ней… Вечерком надо будет собрать партийную группу.

— Вопрос какой?

— Вот этот самый, Фетис Федорович.

Солнце уже склонилось к горизонту и походило на большую желтую лужу, расплывающуюся вдали за вершинками тихих задумчивых елей.

— Аюп, а где тут работает Синько? Вы его знаете — такой молодой парень? — спросил Зырянов у Мингалеева, закончившего валку лесины.

— Работает тут рядом, — сказал Аюп. — Дрова мои тащил. Я заготовлял, поленница клал, а Синько дрова воровал, мастеру сдавал.

— И деньги получал? Ловко!

— Нехороший человек! Богдан Синько прогонял. Синько придет, пила ломает, сидит костер, картошка печет. Вечером его девка приходит — такой толстый, электропила работает, — вместе гуляют.

В соседней делянке Зырянов и Березин никого не застали. У высокого пня еще теплился костер, вокруг которого валялись папиросные окурки и горелая кожура от картошек. Неподалеку лежала сваленная, наполовину очищенная от сучьев седая ель. Во вновь начатой поленнице лежало до десятка нерасколотых чурбаков; на поленнице были разбросаны топор, сломанный лучок пилы и коротенькие ленточки от стального полотна.

— Вот, Фетис Федорович, какие у нас водятся еще работнички. По делянке видно, кто тут работает… А пни? Разве такие высокие пни оставляют?

— Голдырева недогляд, Борис Лаврович.

— Голдырев вообще тут ничего не видит! А ты, Фетис Федорович, куда смотришь?

— Мне за всем не углядеть. У меня только два глаза.

— У тебя десятки глаз, Фетис Федорович, — ты парторг. Ты должен все видеть, везде иметь глаза. А чем занимается Голдырев, знаешь? Нет. Мастер в рабочее время свои домашние дела справляет, в лесу показывается, как молодой месяц, а ты ему потворствуешь. Лошадей из обоза даешь ему, с лесозаготовок срываешь.