Затем на смену мужчинам пришла женщина. Допрос продолжался. Вот как рассказывала фрау Мюллер о том, что последовало:

— Поскольку я не могла дать ей ответов, которые отличались бы от тех, которые я дала уже мужчинам, она начала кричать на меня и осыпать ругательствами типа «грязная сучка», «проститутка» и «пьяная потаскушка». Когда я поднесла платок к глазам, она грубо схватила меня за руки, прижала их к столу и ударила по ним кулаком. Однажды, когда мои руки бессильно повисли, потому что, просидев столько часов на табурете, я была готова свалиться на пол от усталости, она дернула их так резко, что мое платье порвалось. Я сказала ей, что еще никогда не встречала такой женщины, как она. Это привело ее в такую ярость, что она ударила меня по лицу.

В этот момент фрау Мюллер сходила под себя, потому что, несмотря на ее неоднократные просьбы, ее так и не сводили в туалет.

Утром вернулись прежние сотрудники, и ей наконец-то разрешили воспользоваться туалетом, но под присмотром; дверь туалета оставалась открытой. Когда она вернулась в кабинет, дознаватель положил на стол перед ней несколько листов бумаги с машинописным текстом и, закрыв текст чистым листом, велел ей поставить внизу свою подпись.

— Что там написано? — спросила она.

— Только то, что вы нам сказали.

Когда она попыталась отодвинуть верхний лист, ее ударили по руке. Фрау Мюллер отказалась подписывать протокол допроса.

— Либо ты подпишешь, либо никогда больше не увидишь своего ребенка и свою мать. Мы отправим их в Сибирь, а тебя в колонию, где у тебя будет много времени на размышление.

Ближе к обеду на смену этим дознавателям пришел другой. Устроившись поудобнее, он извлек из своего портфеля термос с кофе и сверток с бутербродами. Ухмыльнувшись, офицер сказал:

«Ты, наверное, тоже хочешь глоточек? Но сначала позавтракаю я». Он ел не торопясь, как бы дразня фрау Мюллер, которой так ничего и не дал, хотя она еще до этого несколько раз просила хотя бы воды. Мучения продолжались. Фрау Мюллер уже была на грани потери чувств, когда в кабинет вошел человек в форме. Один из сотрудников Штази заговорил с ним по-русски, и пленница не могла понять, о чем идет разговор.

— Меня всю трясло. И мысли у меня спутались. Я не знаю, подписала ли я протокол.

Наконец человек в форме сказал: «Давай». Не было, наверное, ни одного немца в возрасте фрау Мюллер, который бы не знал значения этого русского слова. Ее вывели из кабинета. На верхней площадке лестницы один из сотрудников сказал ей:

— Ваш муж позади вас.

Когда она попыталась оглянуться, ее схватили за руку и быстро потащили вниз по лестнице. Внизу ее усадили на заднее сиденье автомобиля. На этот раз в нем было только два человека помимо фрау Мюллер: водитель и еще один сотрудник Штази, сидевший рядом с ним. И опять они не сказали ей, куда ее везут. Был уже полдень, когда машина остановилась у дома ее матери.

— А теперь выметайся отсюда! Живо! — гаркнул водитель. Жестокое испытание тридцатью часами без сна, пищи и воды было позади.

Гюнтера Мюллера допрашивали точно так же, разве что били его по лицу гораздо чаще и первые дни он сидел на табурете с руками за спиной, закованными в наручники. В жестокости обращения с подследственным всех следователей превосходила женщина, которая орала и угрожала. «Когда я сказал ей: „Если вы думаете, что меня можно выжать как лимон, то ошибаетесь“, она схватила большую связку ключей и ударила ею меня в висок». В пыточном доме на Линденштрассе Мюллер провел четыре месяца. Он сидел в неотапливаемых камерах, и еды ему давали только чтобы он не умер от голода. «Один из следователей однажды сказал мне: „Мюллер, если ты хочешь врать, то в твоем вранье должна быть логика“. Я намотал это на ус».

Из вопросов, которые ему задавали, Мюллер заключил, что следователи знают кое-что, но не все. Самые тяжкие его «преступления» оставались в тени. Например, они не знали, что шпионская деятельность Мюллера началась в 1953 году. Они также хотели узнать, как выглядит Пернер, что указывало на то, что им не удалось схватить его. Поэтому Мюллер сказал им, что фотокамерой «Минокс» пользовался Пернер, а он просто отвозил пленку. Он также сказал, что начал шпионить в июле 1955 года, то есть всего лишь за четыре месяца до ареста. «Поскольку они не могли проверить многое в этих показаниях, мне удалось избежать худшего. Если бы вся правда выплыла наружу, мне наверняка припаяли бы пожизненный срок. Думаю, что я выбрал правильную линию».

Судебный процесс над ним состоялся 2 марта 1956 года и продолжался один час. Гюнтер Мюллер был приговорен к восьми годам лишения свободы. Его доставили в Бранденбургскую тюрьму. «По моей оценке, из пяти тысяч заключенных, которые там находились, около 500 отбывали длительные сроки за шпионаж».

В течение четырех лет Мюллер не получал никаких писем от своей семьи. Затем мать написала ему, что в 1956 году его жена сбежала в Западный Берлин, а его дочь умерла от лейкемии в лагере для беженцев. «Для меня весь мир прекратил существование, и я начал сомневаться в том, что есть Бог и справедливость. Когда я стал работать на американцев, мне было приказано не говорить об этом никому, даже моей жене, и я не нарушил этого приказа. Однако теперь мне ясно, что я должен был оставить своей жене письмо с инструкциями, как действовать и к кому обратиться в случае моего ареста. Тогда ей помогли бы американцы».

В сентябре 1960 года государственная комиссия по амнистиям сократила Мюллеру срок до шести лет, и четырнадцать месяцев спустя он вышел на свободу. Но фактически это нельзя было назвать свободой, так как m три месяца до этого была возведена Берлинская стена и последний путь к спасению был отрезан. На железную дорогу Мюллеру дорога была заказана, и он начал работать на маленькой ферме своих родителей, которая стала теперь частью коллективного хозяйства. Он вынашивал планы побега из ГДР и воссоединения со своей женой в Западной Германии. Он установил контакт с двумя бывшими товарищами по работе, стойкими антикоммунистами, которые все еще работали на железной дороге, и они обещали помочь.

Мюллер вспомнил, что до своего ареста видел довоенные свинцовые пломбы на вагонах. Он попросил своих друзей снять все пломбы с товарного вагона, в котором ему предстояло спрятаться, и заменить их на старые, потому что в случае отсутствия хотя бы одной пломбы вагон должны были вскрыть и подвергнуть осмотру. Подходящий момент представился в ночь на 10 марта 1962 года. К товарному поезду, отправлявшемуся в ФРГ, должны были прицепить вагон с 400 мешками цемента, который уже был запломбирован. Мюллер и его друзья сняли все пломбы, включая и пломбу на вентиляционном люке. Мюллер снял одежду и умудрился протиснуть внутрь свое худое тело. Друзья бросили в люк вслед за ним его одежду, закрыли люк и опломбировали. Карманным ножом Мюллер проделал в деревянной обшивке вагона маленькую дырочку, чтобы с приходом дня знать, где находится поезд. Двенадцать часов спустя поезд остановился, и пограничники проверили пломбы. Вскоре после этого поезд остановился для второй проверки. Не зная, что все поезда, покидавшие территорию ГДР, досматривались дважды, Мюллер чуть было не постучал в дверь, чтобы ее открыли. Однако что-то словно толкнуло его, и он, посмотрев в отверстие, увидел форму восточно-германского пограничника.

«Бог был на моей стороне в тот день, — вспоминал Мюллер. — Если бы у них были собаки, мне пришлось бы туго, но было воскресенье, и они отнеслись к своим обязанностям с ленцой». Когда поезд остановился в третий раз, Мюллер снова посмотрел в отверстие и понял, что прибыл на сортировочную станцию и что насыпи были выше и сами пути выглядели более новыми, чем в ГДР. Решив рискнуть, он оттолкнул задвижку и, поднатужившись, толкнул дверь. Пломба сломалась, и он выскочил наружу. В нескольких метрах от себя он увидел железнодорожника, проверявшего подшипники. Подойдя к нему, он спросил название станции. «Бюхен», — ответил железнодорожник. Наконец-то Мюллер был на свободе. В железнодорожной полиции его допросили и дали билет до Менхен-Гладбаха, города близ датской границы, в котором жила его жена.