— Они пришли требовать от нас сдачи, а какой-то ... выдумал переговоры. На самом деле под этим видом пролезают вперед. Мы наготове.

— “Трест”, “Трест”, у меня здесь на мраморной лестнице капитан предлагает вывести женщин и раненых под его охрану. Их капитан. В подвальном помещении они якобы уже кого-то охраняют.

— Говорит 808-й. Будьте очень внимательны. Под видом переговоров они ведут разведку и проникают к нам. Из женщин согласилась выйти только одна. Тяжелораненых у нас нет. Как поняли? Прием... [118]

“Как спасти людей?” — вот основной вопрос, который мы задавали друг другу в эти роковые часы, когда нам стало ясно, что штурм уже идет.

О нас с Руцким речь не шла. Мы знали об охоте, которая была организована за нашими жизнями с вечера 2 октября.

Нам надо было знать, какие команды отданы Кремлем в отношении двух тысяч людей, оставшихся в “Белом доме” 4 октября, как намерены с ними поступить еринцы, грачевцы, бейтаровцы и прочая шваль, если она одержит “победу”. Шансы на благополучный исход уменьшились к утру 4 октября до минимума. Решили использовать все возможности для прямых и косвенных переговоров, через иностранных дипломатов, журналистов, любых общественных и религиозных деятелей, кто готов будет выслушать нас. Разумется, не сбрасывали со счетов и прямые контакты с правительственными чинами, если они пойдут на это. Такое поручение я дал также Юрию Воронину, Валентину Агафонову и Олегу Румянцеву, другим членам Верховного Совета, которые постоянно приходили ко мне в кабинет. То же самое делал Руцкой, помимо общего руководства действиями министров и других командиров, находящихся в “Белом доме”.

Я попросил Руцкого:

—Надо удержать вооруженных людей в “Белом доме” от ответного огня. Прикажите Ачалову, пусть распорядится. Сошлитесь на идущие переговоры с Правительством, Советом Федерации, Конституционным судом. Иначе перестреляют всех людей.

— Согласен, но нам надо окончательно решить вопрос о выходе из “Белого дома”. Затянем до ночи — никому не бывать в живых.

— Ну, нам-то с тобой все равно не быть в живых, Александр Владимирович, — мрачно пошутил я, — надо спасать всех других, находящихся в здании.

Румянцев, Уражцев, Андронов, Юрий Юдин, Воронин, Агафонов, Сыроватко, Коровников, Ахметханов, Виктор Югин, которые тоже были почти постоянно возле нас, непрерывно пытались дозвониться по радиотелефонам до Черномырдина, Сосковца, Лобова, Зорькина. Им помогали сотрудники моего Секретариата, депутаты Алироев, Николай Иванов. Время от времени из Палаты национальностей приходили Бабурин, Исаков, Тамара Пономарева — тоже пытались дозваниваться до официальных лиц. Иногда это удавалось, что- то можно было сказать под грохот орудийных выстрелов и тяжелую дробь крупнокалиберных пулеметов.

Вот тогда-то, возвращаясь из Палаты национальностей, я увидел Руцкого, беседующего с иностранными тележурналистами. Увидев меня, Руцкой позвал: “Руслан Имранович, подойдите сюда. Я обращаюсь через журналистов к правительствам их стран. Если сюда не придут послы западных стран (СНГ вряд ли пропустят), не дадут гарантий, — могут всех перебить. Видите, никто никаких переговоров не ведет, стрельба усиливается. Подходят новые части...

Кто-то из журналистов обратился ко мне: “Это так, господин спикер? — Вы считаете, что вас всех здесь могут расстрелять?”

Я ответил:

— Александр Руцкой прав. Конечно, если бы ваши правительства вмешались раньше, этой бойни вообще не было бы. Сейчас они могли бы повлиять на приостановление начавшегося штурма. Какой смысл убивать безоружных людей? Здесь много женщин, есть дети. Есть ваши коллеги-журналисты...

— А вы не хотели бы перебраться в какое-нибудь западное посольство?

— Я об этом и не думал. Не знаю, что вы здесь говорили. Я хотел бы спасти оставшихся здесь людей: и депутатов, и не депутатов. Не обо мне речь...

В предрассветный час вместе с грохотом танков и танковых орудий, вокруг “Белого дома” стали концентрироваться бронетранспортеры. В некоторых из них находились мужчины, одетые не по форме, позже мне сообщили, что это “бейтаровская гвардия” — из числа еврейской молодежи Москвы. Зачем им понадобилось расстреливать нас? Сколько было воплей прессы о “чеченских добровольцах”, которых в природе не существовало? И где крикливый Полторанин? Где газеты, радио, телевидение, которые показали бы этих молодчиков, пришедших расстреливать прежде всего русских депутатов, русских женщин, русских солдат и офицеров России, защищающих свою честь и достоинство, свое Отечество и свои законы? Что нужно этим бейтаровским головорезам в самом центре Москвы? Кто им позволяет насмехаться над чужими нравами и обычаями, оскорблять Россию, все народы нашей огромной страны, наше Отечество? Какое они получили задание? От кого? Что они преследуют? И как могут называть себя русскими генералами Грачев, Ерин, Кобец, посылая этих наемников убивать российских депутатов? Что это — для защиты Ельцина? А кто на него нападает, чтобы его защищать? Для кого и для чего? Разумеется, не для народов России, не для государства российского...

Еще одна группа штурмовиков в нестандартной форме оказалась сотней “афганцев”-добровольцев. Но я далек от мысли, что они могут опозорить всех “афганцев”. Так же, как и не вся, далеко не вся армия несет ответственность за измену и трусливое поведение некоторых военачальников.

...Эти последние часы пребывания в “Белом доме”, наверное, были самыми трудными в моей жизни. Для меня они были как бы “растянутой смертью” — своей и того дела, которое я так честно и бескорыстно старался претворить в жизнь с июля 1990 года, с того периода, когда, став Первым заместителем Председателя Верховного Совета России, так или иначе влиял на политику страны — развитие демократии в стране, создание предпосылок и условий, при которых народ и страна стали бы процветающими...

Надежды на коренное изменение ситуации, что придут какие-то войска, о чем все еще продолжали говорить Руцкой, Коровников, Ачалов, — у меня лично не было. Впрочем, ее у меня не было уже давно. Меня обманывали буквально с первых дней начала Трагедии. На мои требования организовать ввод войск с целью их расположения по периметру “Белого дома” мне отвечали: “Да, правильно, мы это делаем, войска в пути, подойдут завтра.” Завтра говорили: Да, все правильно — подойдут завтра.” И так — бесконечно... Да, надо было самому делать и это дело. Но что проку думать сейчас об этом?

Руцкой, Уражцев, Румянцев непрерывно выступали по рации на волнах штурмующих омоновцев. Выступил архидьякон Никон, но его обматерили — и он растерянно смотрит на меня. Я даже рассмеялся. Они просили, умоляли не стрелять, не убивать мирных людей. Объясняли, что здесь нет никаких штурмовиков-боевиков, жаждущих бойни. Говорили о необходимости оказания срочной медицинской помощи многочисленным раненым, в том числе женщинам, подросткам. Тщетно. В ответ — усиление пулеметного обстрела — пули производили впечатление крупного, частого дождя, шлепаясь о стены Парламента. Ухали башенные орудия с тяжелых танков, снаряды разрывали с огромной силой здание нашего дворца. Сперва — где-то наверху, затем — все ближе к нам, к нижним этажам...

Бронетранспортеры подошли к Дому Советов около 7 часов утра, расстреляли безоружные посты охраны, палатки. В них спали в основном женщины и дети. Те, кто был в здании, видели, как трупы, множество трупов, накрывали полиэтиленовой пленкой. Затем начался расстрел Парламента.

В 7-30 утра по внутренней трансляции Дома Советов Руцкой передал приказ: “На огонь не отвечать”. И вплоть до штурма защитники Конституции не сделали ни единого выстрела в ответ на шквальный, убийственный огонь штурмовиков.