Снизу, из Палаты национальностей прибежали Рамзан Ахметханов и Юра Черный, бывший в 1990-1991 годах моим помощником как депутата. Он вынужден был выехать из Грозного и с 1992 года работал в Верховном Совете. Я, Руцкой вместе с нашим экспертом (он с двумя братьями, начальником охраны — Володей Тараненко, начальником моей охраны — Юрой Гранкиным, Махмудом, Хусейном) стали выходить из моих апартаментов. Я остановился. Резко пошел назад. Вошел в свой кабинет, вперед, к столу, прошел мимо, открыл дверь в комнату отдыха, прошел к письменному столу у окна, выходящего на набережную, и сел в кресло. Обвел взглядом комнату, где работал. Работал много, самозабвенно. Провел руками по столу. Затем поднялся, сделал несколько шагов, открыл дверь, подошел к умывальнику, стал умывать лицо холодной водой. Медленно вытерся полотенцем, вышел. Стоят ребята — Юра Гранкин, Сергей Личагин, Махмуд Дашкуев, Рамзан Ахметханов. Смотрят удивленно. Я говорю, что хотел попрощаться, пойдемте. В это время окно разлетелось вдребезги от пуль крупнокалиберного пулемета. Вошли в рабочий кабинет, затем в огромный холл. Вместе спускаемся вниз. Руцкой сказал мне, что есть план ухода вооруженных людей, когда они увидят, что с нами не расправляются. До этого они не покинут соответствующие позиции. Видимо, поэтому ребята не задавали нам вопросов — прощались кратко, по- мужски, кивком головы или пожатием руки. Я прощался не суетясь и не пряча глаза.

В Палате национальностей тревожное ожидание. Все смотрят на нас. Я медленно прошел между рядами, встал за стол президиума и стал говорить.

— Дорогие парламентарии, друзья и союзники!

Вы понимаете, как трудно мне говорить. Это самые трудные слова, которые я говорю с тех пор, как мы работали вместе. Да и не только...

Находясь между жизнью и смертью, когда мы увидели своими глазами, как растерзали Демократию и сердцевину этой демократии — Российский Парламент, я призываю вас всех покинуть это здание.

Тяжело уходить, но пусть нас всех утешает мысль, что жизнь одна и мы были верны долгу и нашему народу. Конечно, мы с вами совершили множество ошибок, наверное, больше всех совершил я. Но вместе с тем мне кажется, что к концу нашего пребывания здесь у нас получился неплохой Парламент, который в неимоверно трудных условиях не позволил себе бездействовать ни одного дня. И если бы нас постоянно не терроризировали, наверное, мы бы сумели сделать больше.

Теперь мы должны очень серьезно подумать. За нами стоит наш народ. Как бы ни лгали средства массовой информации, я абсолютно уверен в том, что правда будет раскрыта в полном объеме и наши народы, избравшие нас, будут гордиться теми, кто в этом прекрасном дворце, ставшем для всей России символом свободы, а в последние дни и символом национальной трагедии, отстаивал свободу, независимость и конституционные права народа России.

Я призываю всех вас хранить память о нашей совместной работе и об этих трагических днях. Очевидно, было предписание Всевышнего, по которому мы должны пройти достойно весь наш тяжкий путь....

Мне многие говорили, что нашему народу не нужна демократия, что нет у него потребности в ней, что он ждет - не дождется диктатуры. Может быть, это так. может быть, многих раздражала раскованность и бесконечные дискуссии на заседаниях Съездов и Верховного Совета. Но придет время, когда именно без такой раскованности нашим людям, наконец, станет не по себе.

Хочу сказать о Руцком. Его душа в эти трагические дни билась в заботах о жизни людей, меньше всего он хотел войны, и вот приходится не на поле брани, а в здании Парламента — на своей самой что ни на есть гражданской работе — спасать людей от войны.

Вы меня простите, что не сумел сохранить жизнь погибшим, не сумел остановить безумие Кремля, не отстоял Парламент. Он не был “красно- коричневым”, как называет его прокремлевская пресса. Наш Парламент был совокупностью самых разных мировоззрений и общественных течений и серьезно повзрослел, накопил опыт и знания, стал профессиональным и комптетентным. Он-то и был сердцевиной демократии, пусть еще очень несовершенным, но тем не менее именно ее основным признаком.

Я старался служить России честно, сам учился, отдавал отчет тому высокому доверию, которое вы оказали мне, избрав Председателем Парламента. Я признателен народу, поддержку которого постоянно испытывал. Нужно ли мне сохранить себя? Я не уверен, что хочу остаться живым. Я уверен в том, что хочу, чтобы остались живы вы, чтобы вас встретили ваши семьи, ваши избиратели, наш народ. Поэтому призываю покинуть здание — я верю офицерам, которые дали слово вывести всех из здания и доставить к станциям метро. Я несу за вас ответственность. Жизнь продолжается. Будьте здоровы. И — прощайте.

Говорить было тяжело. кто-то, кажется, Тамара Пономарева, перебивает: “А за вас кто несет ответственность, Руслан Имранович?!” Женщины вытирали слезы. Затем я предложил почтить память погибших в эти трагические дни минутой молчания. Все встали... Потом выступил Сергей Бабурин.

Он сказал: “Мы выполнили свой долг до конца и не наша вина в том, что армия, войска министерства внутренних дел и безопасности предали Конституцию и свой народ. Мы должны выходить из этого здания с гордо поднятой головой...”

Появился рослый офицер в сопровождении вооруженных людей в шлемах. Он приказал: “Всем выйти!” Затем после паузы: “Хасбулатову и Руцкому — остаться!” Появляется Коржаков. Олег Румянцев крикнул: “Как ваша фамилия? Мы должны знать, с кем остаются Хасбулатов и Руцкой”. Офицер: “Полковник Проценко”.

Румянцев: — Полковник, ваши офицеры поклялись честью, что с Хасбулатовым и Руцким ничего не произойдет. Они сказали, чтобы снайперы не подстрелили их при выходе на улицу, их будут страховать ваши люди?

Офицер: — Совершенно верно. Ни один волос не упадет с головы Руслана Имрановича и генерала Руцкого...

Кажется, это было в 17.00-17.15.

Чуть позже предложили выйти и нам. Мы прошли по коридорам к парадному подъезду, спустились по ступеням. Там стояла часть наших депутатов. Сразу же увидел Николая Иванова, депутата от Грозного, Марию Сорокину, Лидию Шиповалову, Нину Солодякову, Ирину Залевскую, Сажи Умалатову, мою землячку — мужественной оказалась эта хрупкая женщина, Ивана Шашвиашвили, Геннадия Саенко, Людмилу Бахтиярову. Их уже уводили, видел со спины. Они поникли, опустили головы. Я не выдержал, громко сказал: “Поднимите головы, наши милые женщины! Вы ни в чем не провинились!..” Рядом Юра Гранкин, Сережа Личагин, Володя Яремко, Олег Румянцев, Володя Иванов, Саша Бондарчук, двоюродные братья Махмуд и Хусейн, депутаты Николай Иванов, Рамзан Ахметханов. Подходит и Руцкой. Ждем. Наверное, полчаса.

Опять появляется Коржаков. Громко: “Руцкой — на выход!” Уводит Александра Владимировича. Мы прощаемся — крепко пожимаем руки. Вскоре опять Коржаков: “Хасбулатов — на выход!” Я с плащом на левом локте выхожу из нашей группы, прощаюсь. Впереди меня — полковник Проценко. Раскрываются в последний раз тяжелые двери нашего Парламентского дворца — я иду во след Проценко, на два шага позади, — и мы на улице... Чуть не споткнулся о внезапно присевшего Проценко. Я вспомнил о предупреждениях относительно снайперов. Что ж, думаю, Проценко “продался” или захотел унизить меня — со страху можно ведь и присесть позади Проценко! — Вот тогда у меня и появилась та самая усмешка, которую видели миллионы телезрителей во всем мире. Поэтому он и отвел взгляд в сторону в “Лефортово”, когда я пристально посмотрел ему в глаза после произнесенных им слов: “Как видите, я доставил вас в целости и сохранности, как и обещал вашим депутатам”...

Близорукость мешала рассмотреть и увидеть отчетливо всю ту страшную картину, которая предстала передо мной. Танки вдали, за набережной и у гранитной лестницы, приблизительно там, где Ельцин выступал на танке в августе 1991 года. Но какие были люди тогда в танках и что стало с ними теперь! Бронетранспортеры, войска... Ряды омоновцев, “Витязей”, какие-то люди, как мне показалось, в эсэсовской форме — “бейтаровцы”? В автобус заскочил Коржаков. Тронулись. Я отодвинул занавеску на окошке и помахал рукой своим друзьям-депутатам. Через час мы прибыли в “Лефортово”.