— Все готово, — ответил повар.

— Налей ему супу и неси следом за ним в лес. Смотри, чтобы он все съел. А после я пущу в ход свою тактику.

Повар Теодосий поспешил к котлу, а партизаны отошли в тенечек, чтобы там продолжить разговор об усах.

— Братцы, да разве это возможно, чтобы человек так переживал из-за каких-то паршивых усов? — спросил кто-то.

— Это не паршивые усы, а крылья горного орла, — возразили ему. — Разве вы, черт возьми, не видели, что усы и впрямь были красивы?

— Видели, но только могут ли усы быть важнее жизни? Да пропади пропадом все усы на свете, если человек из-за них способен до такой крайности дойти!

— Не скажи... Раньше, например, усы играли бо-ольшую роль, — почти философски заметил пулеметчик Загора. — Я думаю, что взводный — человек с предрассудками. Он их раб. Может, в его роду усачи были в почете.

— Как это — в его роду?

— А так. В моем роду, видишь ли, был когда-то дед Кузман, который из-за пол-уса порезал соседа ножом. Из-за таких усов в прошлом бог знает что делали.

Пока они так беседовали и искали разные объяснения этому случаю, повар Теодосий с миской в руках прошел через лагерь и скрылся в лесу. Через некоторое время он возвратился, все так же держа миску. Подойдя к бойцам, он устало присел и прохрипел:

— Не ест, хоть ты лопни! Уж как я ему нахваливал похлебку, и все бесполезно!

— Ты сказал ему, что сегодня ночью мы идем в атаку и что ему с пустым животом придется нелегко? — спросил Загора.

— Да чего только я ему не говорил! И о пустых кишках, и о голодной смерти! Ничто не помогло. Одного я боюсь больше всего: как бы он себе дырку во лбу не сделал!

— Придется и мне постараться, — сказал Загора. — Если не удастся, тогда приставьте к нему на ночь дежурного, пусть понаблюдает за ним. Ночь для чокнутых особенно опасна. Ну, я пошел! — С этими словами он двинулся к лесу, размышляя на ходу о всевозможных хитростях, коими мог бы отвлечь взводного от тяжелых дум.

С приходом вечера обстановка в лагере стала еще более нервозной и тягостной. Мысли бойцов упрямо возвращались к взводному. Они едва дождались пулеметчика Загору, таково было их нетерпение. Но, увы! Пулеметчик вернулся и принес новые тревоги.

— Я, товарищи, ежели еще раз пойду с ним разговаривать, то и сам свихнусь, это точно, — сказал он. — Вы и представить себе не можете, что он мне наговорил об этих проклятых усах! Начал со средних веков и как понес, как понес! Усы, говорит, в славные старые времена были символом чести и гордости. Безусые, говорит, были презренными отбросами общества. Женщины не хотели и смотреть на безусых. Усы, говорит, значили в жизни так много, что ценность человека измеряли по ним. Вот чего он мне наболтал. Я прямо-таки в феодализме побывал... А потом он сообщил мне вот что: «Я завтра покончу с собой, и вам больше не придется обо мне беспокоиться».

— А почему именно завтра? — заинтересовались партизаны.

— Наверное, хочет всей бригаде что-то доказать и начальника санитарной службы поставить в неудобное положение. Готовится отомстить, что ясно.

— Э, его бешенство уже перешло все границы! — загалдели партизаны и, по-настоящему сердитые, разбрелись по сторонам, чтобы закончить последние дела перед выступлением на марш.

Через какое-то время из леса вышел и взводный Чутурило и стал заниматься своим делом, как будто ничего не случилось. Бойцы могли только заметить странную неподвижность его теперь уже безусого лица да темные круги под глазами. Речь его была скупой, слова короткими и едва слышными, а движения — замедленными. Когда все легли спать, он еще что-то делал, а когда до сигналу подъема поднялись, Чутурило уже стоял на месте построения. Он лихорадочно курил; сигарету, обжигая пальцы.

Командир Казимир подошел к строю, и первое, что он спросил, было:

— А где взводный Чутурило?

После этого вопроса лицо Чутурило потемнело от ярости, а голос загрохотал как из бочки:

— Нет его! Нет больше взводного Чутурило, товарищ командир!

Командир отряда Казимир смутился, некоторое время помолчал, как бы раздумывая, потом со злостью заметил:

— Что это за ответ, черт возьми? Что это значит?

Но взводный Чутурило еще злее ему отрезал:

— Нет меня, вот что! Я стою в строю, а вы меня и не замечаете. Это значит, что меня нет! Я исчез, и точка!

Еще вечером командир узнал, что случилось со взводным, поэтому сейчас он не хотел продолжать этот разговор, а только махнул рукой и приказал отряду следовать для выполнения боевой задачи. Сделав несколько шагов, Чутурило гаркнул:

— И не будет меня, так и знайте!

Близился рассвет, когда отряд занял позиции на холмах невдалеке от железнодорожной станции. Бойцы напряженно вглядывались в здание вокзала и вырытые перед ним блиндажи и окопы. Ожидая условленного сигнала и команды к атаке, они уже забыли и о взводном Чутурило, и о его усах. Но именно в этот момент, когда они находились в лихорадочном ожидании, когда знали, что ничего неожиданного не должно случиться, из залегшей цепи вдруг поднялся какой-то партизан и побежал к рельсам. Всего лишь несколько прыжков — и он оказался внизу. Он перескакивал через рельсы, направляясь прямо к блиндажам. Кто-то тяжело охнул:

— Товарищи, да это же взводный Чутурило!

И тут раздалась очередь, за ней — другая, послышался звук разорвавшейся гранаты. В следующую секунду началась бешеная стрельба с обеих сторон.

— В атаку! — разнеслась команда, и отряд рванулся к окопам и блиндажам.

Бой продолжался недолго. Застигнутый врасплох враг был окружен и разгромлен. Подняв руки, солдаты в черной форме уже строились в здании вокзала, а партизаны спешно обыскивали блиндажи и выносили оттуда оружие. Несколько человек под руководством командира отряда разрушали железнодорожное полотно.

Лишь пулеметчик Загора не принимал в этом участия. Он бегал повсюду, разыскивая мертвое тело взводного Чутурило. Он знал, что уже первая очередь должна была скосить беднягу. Сейчас оставалось только найти труп. Он обошел все блиндажи, окопы и в конце концов решил осмотреть здание вокзала. Большие двери были распахнуты, и Загора бросился туда. Вбежав в просторный зал ожидания, он остановился как вкопанный. Посреди зала на перевернутом снарядном ящике сидел взводный Чутурило и лихорадочно курил. Вокруг него валялось множество трупов усташей.

— Так ты жив? — удивленно воскликнул пулеметчик Загора.

— Да, не повезло мне, — спокойно ответил взводный. — Эти вояки даже не заметили, как я ворвался. Слабаки какие-то.

Пулеметчик Загора сдернул с головы шапку, вытер ею вспотевшее лицо, с трудом перевел дыхание:

— Так ты, значит, хотел погибнуть? Поэтому и бросился до команды, да? Вот что значило твое: «Нет его!» Так, что ли?

— И не будет, запомни это, — сказал взводный. — Сегодня не получилось, но завтра получится наверняка, найдется пуля и для меня.

Пулеметчик вытаращил на него глаза, а потом вспыхнул гневом:

— А вот с этим ты немного подождешь! Что касается смерти, так пусть смерть придет, но придет так, как того требует война. Не тебе решать, когда надо вставать под пули. Это право командира, а не твое!

— Мое право бить врага так, как я смогу, — спокойно ответил взводный. — И этого права у меня никто не отнимет.

— Но у тебя нет никакого права нарушать приказ! — крикнул пулеметчик. — Кому это позволено, я тебя спрашиваю, делать такие вещи без приказа?

— Я сделал это сознательно, принял огонь на себя, а этого мне никто не запретит, — отрезал взводный.

— Ну, это мы еще увидим! Вставай и к командиру — шагом марш! Сейчас я командую!

Взводный Чутурило только кисло усмехнулся при виде взъерошенной фигуры пулеметчика Загоры, взял свой автомат и поднялся. Но, прежде чем пойти, он бросил презрительный взгляд на одного из убитых.

— Посмотри, — сказал он, — и у этого были усы. Ты только взгляни на эту паутину под носом. За такие усы я бы убивал.

Пулеметчик посмотрел в сторону лежавших. Усы у мертвого усташа были, по правде говоря, обыкновенными, и Загора не понимал, почему из-за таких усов надо кого-либо убивать.