Пес отбежал к двери и сел у порога. Анджа бросила ему корочку хлеба и проговорила:

— Да я не гоню тебя, только прошу не скулить...

Казалось, стрельба понемногу стихает. Но вот где-то совсем рядом грохнул взрыв. Анджа кое-как дотянулась до окна и прижалась лицом к стеклу. На улице было полно солдат с факелами, и это не предвещало ничего хорошего. Ее пробрал озноб, грудь сдавило тяжелое предчувствие. В изнеможении она откинулась на подушку.

«Почему же на меня все несчастья сыплются? — думала она. — Хотя, может, как раз в немощи мое спасение и они меня не тронут? Я никому не сделала ничего плохого. Да и не смогла бы сделать... Ведь эти солдаты, наверное, воюют только со здоровыми?..»

Эта мысль ее немного успокоила, и она стала говорить собаке, что бояться, конечно, нечего. Пес внимательно слушал Анджу, по-прежнему вздрагивая от близких выстрелов.

— Я не знала, что ты такой трус. Как тебе не стыдно? — ласково укоряла его Анджа.

Однако эти укоры не действовали на него. Пес вертелся у порога, скреб лапами дверь, пытаясь открыть ее.

— Я не в силах добраться до двери, чтобы тебе помочь. Почему ты не ушел со всеми?

Больная перегнулась к столику, стоявшему у изголовья, и сгребла с него свое рукоделие: вязаные и вышитые вещи — единственное ее развлечение в часы бесконечного досуга.

После долгого и безуспешного царапания в дверь пес подошел к кровати, положил голову на одеяло и тихонько заскулил.

— Ну, чего тебе? — спросила Анджа.

Собачьи глаза выражали безысходную тоску. Анджа испугалась этих глаз и хотела прогнать животное, но тут же поняла, что это было бы бессмысленной жестокостью, и сдержалась. Не стоило обманывать себя, стараясь не думать о том ужасном, неотвратимом, что ждало ее. Дрожащим голосом она спросила:

— Ты пришел проститься, мой верный страж? Ты уже чувствуешь беду?

Тяжело вздохнув, она отвернулась к стене. Конечно, она никого ни в чем не винила. Кто виноват в том, что ей выпала такая злая судьба? Она не упрекала своих родственников и соседей, которые сбежали, забыв о ней. «У них свои заботы, — думала она. — Им не до меня... Только мать никогда не бросила бы своего ребенка в беде... Разве я виновата, что осиротела так рано? Господи, господи, есть ли ты на самом деле? Или несчастные всегда взывают к тебе потому, что им ничего другого не остается?»

Она снова взглянула на пса и уже спокойно сказала:

— Ты хочешь уйти. Но я не могу добраться до двери, понимаешь? Даже пять метров — слишком большое расстояние, если ноги мертвы. И все же я попробую тебе помочь. У меня ведь есть это!

Она подняла палку и ударила ею по оконному стеклу. Осколки со звоном посыпались на пол. Пес в испуге забился под кровать.

— Вылезай оттуда и уходи!

Пятясь задом, пес выполз из-под кровати. Он дрожал.

— Тяжко мне, однако давай расстанемся как друзья. Ты вырос у моей постели. Я всегда разговаривала с тобой и много рассказывала тебе о своем несчастье. Не знаю, все ли ты понял, но в одном я не сомневаюсь: ты был мне верным другом. Давай свою лапу! Прощай! Лезь сюда, — показала она на разбитое окно. — Беги и не попадайся им да глаза!

Пес вскочил на кровать, на секунду замер в нерешительности и прыгнул в окно. Забравшись под густые кусты за домом, он стал рычать на людей с факелами, которые бегали по улицам.

Когда Анджа осталась одна и почувствовала доходивший с улицы запах гари, ее охватил страх. Она в исступлении колотила палкой по своим парализованным ногам, словно мстя кому-то за все страдания. Палка тупо ударяла по не чувствующим боли лодыжкам, ступням, коленям... Она выпустила палку лишь тогда, когда на чердаке послышалось потрескивание горящего дерева. Комната стала заполняться дымом. Это был конец. Анджа, правда, еще надеялась, что эти люди откроют двери и помогут ей выбраться. Она молча ждала... Но вот занялись доски двери, от едкого дыма стало трудно дышать. Тогда она попыталась добраться до окна, но парализованные ноги были словно прикованы к кровати. Она ужасно закричала и, задыхаясь, упала на подушку...

Услышав крик, пес выскочил из своего укрытия, заметался по двору, хватая поджигателей за ноги. В него несколько раз выстрелили, не попали, и он бросился прочь. Опрометью промчавшись по улицам села, он скрылся в лесу, откуда вышел лишь тогда, когда в селе все стихло, огонь погас и люди с факелами ушли.

...Он дремал под грушей, ждал, когда вернутся люди. Но наступил уже вечер, а никто не приходил. Устав ждать, он задрал к небу голову и завыл протяжно и тоскливо. Через некоторое время он замолчал, снова обнюхал обугленный труп, а потом начал передними лапами рыть рядом с ним землю. Тут подошел Стоян, сосед Анджи.

Пес в испуге отскочил, бросился было бежать, но тут же узнал старика и вернулся. Понурив голову, он подошел к нему и тихонько заскулил. Стоян нагнулся, ласково провел рукой по его спутанной шерсти и горестно проговорил:

— Ах ты, бедолага. Не бросил свою хозяйку... Ну ладно, не скули, этим уже горю не поможешь. — И он взялся за лопату.

Свет от костра падал из открытой двери сарая и разгонял тьму. Неподалеку от огня была навалена солома. Делегат АВНОЮ[12] Стево сидел, прислонившись спиной к стене, и пытался заснуть. Стоило ему лишь прикрыть веки, как перед глазами вставала картина сожженного села, из которого они вчера выбили усташей. Напротив него лежал на соломе партизанский связной Младжен. Разувшись, он протянул ноги к огню, а голову засунул в большой деревянный чан из-под ракии, чтобы свет не мешал спать. Он никак не мог устроиться поудобнее и беспрестанно ворочался, шурша соломой.

— Эх, дружище Стево! Запах-то какой в этой кадушке!.. Сейчас бы сюда поллитровочку ракии! Глотнешь — и спи себе до утра.

— Ты еще молодой, чтобы водку пить... Она печень сжигает, — проговорил Стево.

— Да, молодой! — Слова Младжена гулко отдавались в деревянной посудине. — Молодой, а сколько всего повидать пришлось! С тринадцати лет воюю. Привык уже. Девчата вон говорят, что я грубый, но тут уж ничего не поделаешь — таким меня жизнь сделала. Можно сказать, состарился молодым. Однако вот ты, товарищ делегат, нисколечко не похож на старого, закаленного в боях партизана. — Младжен осторожно вытащил голову из чана и сел. — Вот скажи, ты убил хоть одного врага? — спросил он.

— Всякое бывало, — неопределенно ответил Стево.

— Нет, ты скажи, хоть одного усташа отправил на тот свет?

— Какой ты любопытный! Я стрелял во всех усташей, которые попадались мне на мушку.

Щеки молодого партизана раскраснелись от жаркого пламени. Он был явно недоволен ответом.

— Эх, трудно с вами, с образованными, разговаривать! Непонятные вы какие-то. А вот если бы ты меня спросил, как я тебя сейчас, то я бы ответил так: дорогой мой, связной Младжен прикончил их немало, но ни одного — просто так, от нечего делать. Не люблю я этого. Даже расстреливать не могу. Не по-мужски это как-то — стрелять в безоружного... Другое дело в бою, когда он в тебя тоже целит.

— Это верно, — согласился Стево.

— Еще бы не верно! — очень серьезно заключил Младжен.

Он задумался, собираясь задать новый вопрос. Молодые всегда очень любознательны. Война помешала их учебе, и обычное стремление к познанию превратилось у них в настоящую страсть.

Младжен взглянул на кучу соломы:

— Маркан с головой закопался. И храпит, как медведь. Вот у кого все просто! Бывало, идешь с ним по бездорожью, спросишь, где ночевать будем, а он отвечает: «Не бойся, земля — перина, небо — одеяло, переночуем лучше, чем в доме». И добрый он очень. Я готов поспорить: не пройдет и нескольких дней, и ты его полюбишь, как родного брата.

Стево посмотрел на ворох соломы, который медленно поднимался и опускался в такт дыханию спящего. Оттуда доносился мощный храп, заглушая потрескивание сырых поленьев в костре. Стево вчера впервые встретился с этим уже немолодым партизаном, который представился ему так: «Маркан, командир взвода связистов, остальные подробности про мою личность пусть тебе другие рассказывают. — Он держал небольшой кусок кукурузного хлеба, тут же разломил его и протянул Стево: — Пожуй-ка! Чем богаты, тем и рады». Стево поблагодарил и отказался. «Кто на войне не ест того, что само в руки идет, тот долго не продержится», — заметил Маркан. Ничего не говоря. Стево показал ему кусок зачерствевшей погачи, который уже три дня таскал в кармане. Однако Маркан, похоже, все-таки немножко обиделся. Это было видно по его лицу. Он подкрутил усы, кашлянул в кулак и сказал: «Тебе здесь, товарищ делегат, будет хорошо. Отдохнешь, подлечишься. Будешь нам газеты читать, чтобы Младжену передышку дать. Попутно и его подучишь. Надо из него настоящего человека сделать. Он молодой еще, горячий не в меру, да и мозги у него немного набекрень, но это все ничего. Веселый он, пошутить, посмеяться любит. И смекалистый... Меня-то, дурака старого, уже ничему не научишь, а он все ухватывает... Ну ладно, пойду-ка сосну, а то ведь весь день топать пришлось». И он побрел к сараю. Обернувшись, он бросил: «Еще наговоримся, товарищ делегат!»