Медленно наступал рассвет.

Шиля вдруг почувствовал странное равнодушие ко всему. Ему сделалось совершенно безразлично, дойдет ли он до цели, выживет или навсегда останется среди этих голых скал, занесенных снегом... Он сам испугался своих мыслей и начал ругать себя за слабость. Ведь Игман-то уже почти покорен! Самое трудное было позади, но борьба продолжалась, вступала в новый этап. Он — боец Первой пролетарской бригады, и ему ли впадать в отчаяние из-за двух бессонных ночей?! В этот момент с ним поравнялся пулеметчик горняцкой роты Шкрбо. Он куда-то торопился, хотя был так измучен, что его шатало из стороны в сторону. Шилю насторожили и лихорадочный блеск в его глазах, и странные порывистые движения. «Этому, похоже, досталось еще больше, чем мне!» — подумал он.

— Шкрбо, что с тобой? — воскликнул он.

— Надо успеть!.. — без всякой связи, как показалось Шиле, ответил тот.

— Зачем зря тратишь силы?

— Мне надо поскорее найти командира бригады!..

Из группы бойцов вышел черноволосый худощавый человек с обледеневшими усами.

— Эй, товарищ! — окликнул он пулеметчика, — Я командир бригады.

Тот вытянулся перед командиром по стойке «смирно». Его лицо было почерневшим и огрубевшим от ветра и мороза, воспаленные глаза слезились.

— Товарищ командир, разрешите доложить! — Он качнулся. — Я вынес на вершину пулемет и много лент с патронами... Кто дойдет, пусть сообщит родным... Я из-под Печи... был столяром... — Голос его прервался. Было видно, что на ногах он держался страшным усилием воли; теперь же, сказав все, что должен был сказать своему командиру, он, не докончив фразы, замертво рухнул в снег.

Партизаны похоронили его на самой вершине Игмана.

Уже совсем рассвело. Начался спуск. Гаврош, Шиля и Хайка сошли с тропы в сторону. Их внимание привлекла высокая стройная ель, ветви которой сгибались под тяжестью снега. Вокруг нее метель намела большие сугробы, но возле ствола снега почти не было и образовалась небольшая ровная площадка, со всех сторон защищенная от ветра ветками и снегом. Место показалось им очень удобным для разведения костра. Они сбросили рукавицы и стали собирать сухие ветви. Закоченевшие пальцы плохо повиновались и уже даже не чувствовали холода.

Однако стоять было гораздо холоднее, чем идти, и мороз начал пробирать их все сильнее.

— Быстро разведем костер и позовем ребят погреться, а потом догоним колонну, — сказал Шиля, приплясывая на месте, чтобы не окоченеть.

— У меня нет спичек, — вдруг вспомнил Гаврош.

Шиля растерянно пошарил по карманам:

— У меня тоже.

— Пожалуй, нам лучше идти, — предложила Хайка.

Но Гаврош не хотел уходить. Он вытащил из кармана сложенный в несколько раз один из первых номеров «Борбы», который берег уже много месяцев. С трудом развернув негнущимися пальцами газету, он разложил ее на земле. Потом взял один патрон, вытащил пулю, а порох высыпал на газету. То же самое он проделал с другим патроном. Из третьего он только вытащил пулю, заткнул гильзу кусочком бумаги и зарядил ею винтовку. Шиля навалил на газету кучу хвои и сухих веток. Гаврош приблизил дуло винтовки к рассыпанному пороху и выстрелил, надеясь поджечь бумагу, однако выстрелом лишь смело с газеты весь порох, а бумага, конечно, не загорелась.

— Я же сказала, идем! — бросила Хайка и первая пошла догонять колонну.

— Вы что, с ума сошли? — подбежала к ним Рита. — Устроили тут стрельбу!

— Мы только хотели разжечь костер, — стал оправдываться Шиля.

— Этого еще не хватало! Хотите согреться — натритесь снегом.

Марш продолжался. Через некоторое время Гаврош вдруг снова остановился и окликнул Хайку.

Девушка не отозвалась. Она молча смотрела в одну точку прямо перед собой. Бахрома на ее шарфе превратилась в сосульки.

— Хайка, милая, погляди!

Она подняла голову. Еловый лес по обеим сторонам тропинки заметно поредел. А внизу, прямо перед ними, показалось небольшое село. Маленькие домишки были разбросаны по пологому склону. Хайка стояла и молчала, не веря себе, не веря, что они все-таки дошли.

Гаврош посмотрел в ее глаза. Ему так хотелось, чтобы она сейчас улыбнулась...

— Взгляни! — снова воскликнул он.

Она отвернулась, и Гаврошу показалось, что девушка плачет.

— Мы дошли! Понимаешь, дошли!.. Победили! — кричал он.

Хайка, не ответив, заторопилась вниз по склону. Гаврош и Шиля направились следом за ней.

В освобожденной Фоче, на берегу стремительной Дрины, Хайка, Гаврош и Лека довольно быстро пришли в себя после изнурительного перехода. С Шилей дело обстояло хуже. Оп тяжело заболел, и только лекарства, нелегально доставленные скоевцами из Сараева, спасли ему жизнь.

Когда Шиля выздоровел и все четверо вернулись в свою роту, к Гаврошу пришел Горчин, который, как оказалось, уже давно разыскивал его. Он выглядел сломленным и подавленным. Обняв Гавроша, едва сдерживая слезы, Горчин прошептал:

— Брат...

Больше он ничего сказать не мог: перехватило горло.

— Что с тобой? — испугался Гаврош.

— Со мной-то ничего...

— Отец?!

— Он пришел в Меджеджю через два часа после того, как вы оттуда ушли.

— Его убили четники?

— Нет, усташи.

Гаврош нахмурился и отвернулся. На глазах у него показались слезы. Невдалеке он заметил Хайку. Девушка стояла, прислонившись плечом к одинокому тополю. Рядом с ней был Шиля, который, сгорбившись, глядел на пенистые волны быстрой реки.

Хайка шагнула к Гаврошу. Шиля тоже подошел к другу и положил руку на его плечо. Никто не сказал ни слова: все и без того было ясно.

Горчин опустил голову, руки его безвольно повисли вдоль туловища. По виду он был спокоен, но нетрудно было догадаться, чего стоило ему это спокойствие.

— Как это случилось? — спросила Хайка.

— Усташи схватили его в окрестностях Меджеджи, — негромко ответил Горчин. — Мне рассказывали, что, когда его расстреливали, он крикнул: «Да здравствует Первая пролетарская! Да здравствует свобода!..»

Налетел резкий северный ветер, взметнул клубы снежной пыли, зашумел в ветвях деревьев.

— Теперь ни один усташ от меня живым не уйдет! — сквозь зубы проговорил Гаврош.

— Еще бы! Недобитый враг — это все равно что не до конца потушенный пожар, — сказал Шиля.

— Да, мы отомстим! — подхватил Горчин. — Око за око...

Вечером Лека назначил Гавроша в караул.

— Сегодня Гавроша надо было бы освободить, — предложила Рита.

— Об этом не может быть и речи! — отрезал Гаврош. — Что я, не такой, как все?

Он стоял на посту, притопывая, чтобы согреться, и думал об отце. Вдруг со стороны моста через Дрину показалась группа людей. Громко разговаривая, они шли прямо к нему.

— Стой! — закричал Гаврош и взял винтовку на изготовку. — Кто идет?

— Верховный главнокомандующий.

Гаврош почувствовал, как заколотилось у него сердце.

— Верховный главнокомандующий, ко мне, остальные — на месте!

От группы отделился человек.

— Подождите, товарищи, — бросил он своим спутникам.

— Пароль? — спросил Гаврош.

— «Москва»!

— Правильно! Проходите!

Этой ночью Гаврош долго не мог заснуть...

Юноша вошел в комнату, поправил солому на полу и лег. Карабин он подложил под голову. Металл затвора приятно холодил щеку. А в висках молоточками стучала кровь. Этот стук отдавался в груди, в мозгу, будя беспорядочные, набегающие одна на другую мысли. Никак не утихало нервное возбуждение. В углах комнаты таилась жуткая, давящая тишина. И в этой тишине, казалось, все еще звучали жесткие слова недавнего короткого разговора, состоявшегося во дворе...

— Гайо, сколько у тебя патронов? — спросил Алекса, командир взвода.