И он протянул взводному письмо. Послышались веселые возгласы и смех.

Вначале взводный Чутурило с недоверием посмотрел на расшумевшихся бойцов, затем на улыбающееся лицо пулеметчика и только тогда дрожащей рукой взял протянутый ему листок бумаги и углубился в чтение. Постепенно плечи его распрямлялись, выражение лица менялось. Потом он вдруг вскочил с кровати и ликующе воскликнул:

— Ага, вошли все-таки в положение взводного!

Глаза у него горели каким-то странным огнем, губы подрагивали, на скулах ходили желваки. Он окинул всех победным взглядом и весело крикнул:

— Коня мне, черт возьми! Едем сейчас же в отряд!

В тот вечер бойцы восторженно встречали своего взводного. Он больше не был ни привидением, ни тенью человека, ни тряпичной куклой в солдатской форме; он даже не был и тем, хорошо им известным взводным Чутурило, которого некогда украшали прекрасные усы. Сейчас перед ними стоял, гордо развернув плечи, мужчина с острым и смелым взглядом и со щетиной под носом. Правда, этой щетине было далеко до тех красивых и ухоженных усов, какие все они помнили, но сама по себе она была великолепна.

Он с гордостью приветствовал бойцов, оглядел территорию нового лагеря и вдруг, к изумлению всех собравшихся, сказал с улыбкой:

— Зовите сюда парикмахера! Где парикмахер, черт возьми?

Бойцы недоуменно переглянулись, а пулеметчик робко пролепетал:

— О господи, да неужели ты снова за свое?

Но Чутурило тут же успокоил его:

— Не бойся, дружище, в этот раз все будет хорошо. Хочу побриться в свое удовольствие. Пусть этот проклятый начальник санитарной службы знает, что и мы не лыком шиты.

Все бойцы сразу снова ожили. Заморан бросился за бритвенными принадлежностями, повар Теодосий — за полотенцем и теплой водой, а Загора — к своему рюкзаку, лежавшему под буком. Вскоре Чутурило с повязанным вокруг шеи полотенцем сидел на пне, а рядом с ним в торжественной позе стоял парикмахер с засученными рукавами и с новой бритвой в руке.

Повар Теодосий поднял кисточку в мыльной пене, и священнодействие началось.

Когда усы взводного опять были подбриты по старому фасону и Чутурило, улыбаясь, вскочил с пня, к нему подошел Загора.

— Прими вот это, — сердечно сказал он, — и ухаживай за своими усами, черт их побери, только чтобы нас больше не мучил!

На вытянутых руках он держал белую салфетку, на которой лежало множество вещичек, необходимых для ухода за усами. Там были щеточки, зеркальце, флакон одеколона, ножнички, бутылочка с душистым маслом, а кроме всего прочего — какое-то чудо из голубого бархата, о котором пулеметчик сказал, что это специальная повязка для усов на время сна.

— Все это я с трудом достал в освобожденном городе. Живи и будь счастлив, черт ты этакий, только чтобы мы больше не страдали! — закончил он, передавая Чутурило подарок.

Взводный слегка дрожащими руками взял дорогие ему предметы, и лицо его озарилось, глаза засияли, и он залихватски пошевелил усами.

— Именно этого мне и не хватало, — сказал он, — этого, и ничего другого!

Бойцы расхохотались.

До поздней ночи продолжалось веселье в честь новых усов взводного Чутурило. А под утро, когда уже ничто не нарушало тишину и покой в лагере, пришел новый приказ на марш...

...Чутурило совершил еще много подвигов, получил награды, но все в отряде знали, что более всего он гордился своими прославленными усами.

Командир партизанского отряда Половина выглянул из-под ветхой крыши домика, осмотрелся и, не найдя в поле зрения лохматой головы Рыжика, состроил сердитую гримасу.

— Опять этот паршивец исчез, — пробормотал он.

Некоторое время Половина раздумывал, как его наказать, а затем прислушался. Из близлежащей рощи донеслись громкие голоса спорящих, и среди них выделялся звонкий голос Рыжика:

— Товарищи, объясните же вы мне, что потеряет мировая революция, ежели партизан, к примеру, прижмет, когда ему подвернется случай, какую-нибудь бабенку? Признайтесь, что в этом нет ничего страшного.

Лицо командира приобрело свирепое выражение. В горле у него что-то так заклокотало, что жеребенок, мирно пасшийся рядом, испуганно поднял голову и, фыркнув, талоном ускакал в лес. Рука командира стиснула кобуру пистолета.

— Каков мерзавец! — воскликнул он в сердцах. — Я бы всю обойму в его башку выпустил!

Половина быстро пошел к роще. Спрятавшись за кустом, он стал внимательно слушать, что же еще наговорит этот прохвост.

— Я думаю, что ежели и женщина и мужчина классово сознательны, то они могут любить друг друга без ущерба общим интересам. Подходя к вопросу принципиально, товарищи...

— А я думаю, что твои люмпен-пролетарские замашки уже устарели! — неожиданно прервал его оппонент. — Расстреляют тебя как пить дать.

Но в ответ на это вся роща заполнилась крикливым голосом Рыжика, послышались не слишком приятные для второго спорящего замечания:

— А ты помолчи! Какое ты вообще имеешь право вмешиваться в такие серьезные разговоры? Кто ты такой? Обычный мелкобуржуазный элемент! Скажи-ка, ты ведь из кулацкой семьи? Сколько у тебя гектаров? Двенадцать, так ведь? Насколько мне известно, хозяин, имеющий двенадцать гектаров земли, уже использует наемную рабочую силу и живет за счет эксплуатации! Разве ты не использовал полупролетарские элементы в целях обогащения? Так скольких же из них ты довел до нищенства? Скольких ты уморил на тяжелых полевых работах? Скольких убил голодом? Признавайся!

Лицо командира от гнева свела судорога, рука опять потянулась к кобуре. Вытерев капельки холодного пота, выступившие на лбу, он только глубоко вздохнул.

— Товарищи, я не сомневаюсь, вы знаете, — опять раздался громкий голос Рыжика, — что моя личная жизнь абсолютно чиста. А то, что я интересуюсь, как член воинского коллектива, некоторыми вопросами революции, так это право каждого сознательного трудящегося. Разве не так?

Услышав раздавшиеся одновременно возгласы и одобрения и негодования, командир тихонько раздвинул ветки куста. Перед глазами его оказалась полянка, на которой сидели несколько партизан, а над ними возвышалась лохматая голова Рыжика. Он стоял среди них и, как Самсон, рубил противников слева и справа — словами, конечно.

— Слушай, Рыжик, — вскочил с земли огромного роста взводный, — нечего здесь разводить мещанские разговоры да еще требовать, чтобы тебя слушали! Ты, брат, ежели заражен такими предрассудками, которые в корне расходятся с принципами революции, так держи их при себе. Говоришь, что ты безгрешен, а разве это не грех — говорить нам о таких вещах?

— О каких таких вещах? — дернулся Рыжик.

— Болтаешь всякий вздор. Видно, не можешь ты без женщин...

На это Рыжик всплеснул руками и воскликнул в отчаянии:

— До каких же пор мы будем такими отсталыми, товарищи?! Да зачем же нам, классово сознательным бойцам, превращаться в лицемеров? Почему не сказать обо всем коротко и ясно?

— Прежде всего, ты не классово сознательный боец, — сказал взводный.

— А какой же? — вспыхнул Рыжик.

— Напичканный буржуазными предрассудками о жизни, вот какой!

— Значит, так! — выпрямился Рыжик, и глаза у него стали похожи на два раскаленных уголька. — А кто в наступлении первым оказался во вражеской траншее? Кто на горе скосил патруль четников? Кто взял в плен офицера?

— Ну и что? — не сдавался взводный. — Ты думаешь, что храбростью можешь прикрыть гнилое наследие старой жизни, которое накопилось в тебе? Ошибаешься!

— Нет, вы слышали, товарищи? — крикнул Рыжик. — Значит, мы тебе разрешаем во имя пролетарской революции косить вражеских солдат, рисковать жизнью, а когда нужно решить вопрос о взаимоотношениях между мужчиной и женщиной, тогда ты сразу становишься люмпен-пролетарием с буржуазными предрассудками! А где эти предрассудки, спрашиваю я вас?.. Да он хоть имеет представление о научном коммунизме? Сомневаюсь. В противном случае он так бы не говорил!