Лека сел, скрестив ноги, и заговорил:

— Когда война кончится, работать будем, строить. Мы всегда были народом-воином и народом-тружеником. Сколько раз нам приходилось с оружием в руках защищать свою свободу! Но всякая война рано или поздно кончается, и настает время залечивать раны, строить. А наш век будет веком большого строительства, социалистического. Капитализм во всем мире вынужден будет отступать, сдавать свои позиции, он уже сейчас отступает перед силами прогресса. Это диалектика истории.

Помните, я говорил вам, что раньше человека оценивали по тому, сколько у него денег, сколько рабов или крепостных, как, например, это было в царской России до отмены крепостного права. В средние века наибольшим уважением пользовались те, кто располагал военной силой, имел мощные замки, — какие-нибудь герцоги, князья, графы или ростовщики и купцы. Крестьяне были собственностью землевладельцев. В наш век применение электричества и машин, развитие крупного производства все больше выдвигают на первый план рабочий класс, он и становится главным носителем идей прогресса. Пролетариат провозглашает труд основным мерилом ценности человека...

Лека увлекся и не заметил, что его слушатели, измученные долгим маршем, уже давно спят. Гаврош тихонько толкнул Леку локтем.

— Вот тебе и лекция на политическую тему, — оглядевшись, с добродушной улыбкой прошептал Лека.

Гаврошу не спалось. Какое-то время он лежал с открытыми глазами, думая о Хайке, потом поднялся и, тихо пробравшись между спящими, подошел к ней. Она спала, подложив под голову ладонь. Уверенный в том, что все спят, Гаврош нагнулся и осторожно поцеловал девушку в щеку. Оказалось, что Хайка не спит. Открыв глаза, она с легким укором взглянула на него.

Гаврош услышал у себя за спиной шепот Шили:

— Говорят, любовь расслабляет солдата.

— А ты что не спишь?

— У меня все не идут из головы Артем и Воя. Завтра увижу помощника комиссара батальона, поговорю...

Хайка легко сжала руку Гавроша:

— Не надо больше, ладно?

— Ты сердишься?

Она улыбнулась, покачала головой и негромко ответила:

— Нет, не сержусь, просто... — запнулась она. — Знаешь, Шиля ведь прав: пока идет война, мы прежде всего солдаты...

На их лицах дрожали отсветы пламени очага.

Они молчали, глядя друг на друга.

Гаврош подумал, что за эти пятнадцать дней Хайка сильно похудела. Сейчас, в полутьме, ее бледное лицо, узкие кисти рук казались совсем детскими. Он вдруг почувствовал себя виноватым в том, что она, такая хрупкая и беззащитная девушка, наравне с мужчинами должна переносить все тяготы и лишения походной партизанской жизни.

А она в эту минуту была счастлива. Смотрела на его милое, родное лицо... Он здесь, рядом, он любит ее! Потом ей вдруг вспомнилось, как погибли Артем и Воя, и она попыталась представить себе, что будет с ней, если Гавроша тоже убьют... Или наоборот — вдруг погибнет она сама... Хайка зажмурилась и тряхнула головой, чтобы отогнать тревожные мысли.

Их взгляды снова встретились. Гаврош наклонился к самому ее уху и шепотом предложил выйти на крыльцо, чтобы поговорить. Они поднялись и, осторожно переступая через спящих, направились к выходу.

— Что ты хотел мне сказать? — спросила Хайка, когда они вышли из дома.

— Нам никак не удается остаться наедине... Я хочу тебя попросить...

— О чем? — удивленно посмотрела она на него.

— Думаю, было бы лучше, если бы ты перешла в другую роту.

— Я так и знала!

— Ты не согласна?

— Боишься, что мы погибнем вместе, как Ратинацы? Но... может быть, так будет лучше?..

Гаврош молча покачал головой.

— А ведь я так радовалась, что осуществились мои мечты, что мы наконец-то вместе... — Хайка грустно улыбнулась. — Мне казалось, что уже ничто и никогда не сможет нас разлучить... Я думала... — Ее голос прервался.

Гаврош сдался:

— Ладно, считай, что я тебе ничего не говорил. Это я так... Пока мы живы, ничто и никогда не должно нас разлучить.

Хайка кивнула.

— Ведь вдвоем легче, правда? — прошептала она, взмахнув длинными ресницами, и улыбнулась.

— Да, мы будем вместе! — твердо сказал Гаврош.

Рассветало. Во дворе соседнего дома ротный повар Пера хлопотал около большого кипящего котла — готовил партизанам завтрак.

— А ну-ка, Хайка, красавица наша, подойти, сними пробу! — крикнул он.

Хайка улыбнулась Гаврошу и легко сбежала с крыльца. Гаврош постоял еще немного, потом вернулся в дом.

В непрекращающихся боях партизаны хорошо изучили тактику немцев, приобрели опыт борьбы. Большую помощь им оказывали местные жители, снабжавшие их продовольствием. Народ видел в партизанах своих освободителей, и его нельзя было запугать ни концлагерями, пи расстрелами...

Два приземистых черных «мерседеса», натужно гудя, медленно взбирались в гору по заснеженной дороге. Впереди и позади машин ползли два танка, по бокам ехали мотоциклисты. Машины поднялись на вершину горы, где в окружении многолетних сосен стоял небольшой каменный домик, наполовину занесенный снегом. Неподалеку было установлено шесть горных орудий, то и дело нарушавших тишину гор громкими залпами.

Из первой автомашины вышел генерал Бадер, из второй — сопровождавший его генерал Турнер. На обоих была длинные кожаные пальто, сапоги, фуражки с высокими тульями. На их лицах застыло надменное выражение.

Небритый сутулый майор, командир артиллерийского дивизиона, подбежал к Бадеру и, вытянувшись, отдал честь.

Не дожидаясь, пока он доложит, Бадер взял бинокль и с любопытством стал осматривать горные отроги на юго-востоке.

— Где сейчас находится партизанская бригада? — спросил Бадер у майора-артиллериста, который так и остался стоять по стойке «смирно».

В эту минуту подъехал еще один автомобиль. Из него вышел штурмбанфюрер СС Генрихс в сопровождении адъютанта.

— Господин генерал, — начал докладывать артиллерист, — как вам, вероятно, известно, слева от нас находится горный массив Романия, справа — Гласинац, высокие горы там, вдали, — это Яхорина, правее от нее — Игман, на юго-запад от Игмана...

— Я спросил вас, где находится партизанская бригада! — перебил его Бадер.

Майор растерянно заморгал и сглотнул слюну.

— На дороге, ведущей из Крупаца в Киево, появился противник. Мы отсюда ведем по нему огонь, — с запинкой доложил он.

Бадер опустил бинокль:

— Вижу, что ведете!

— Господин генерал, случилось нечто странное. Вчера вечером мы окружили бригаду, а сегодня утром в котловине не оказалось ни одного партизана!..

— Что же произошло? — сверля майора взглядом, спросил Бадер.

— Наша авиаразведка тоже подтвердила, что партизанские колонны вошли в котловину, — продолжал майор.

— Так что же все-таки произошло? — повторил свой вопрос Бадер.

— Утром их там уже не было... Они будто сквозь землю провалились, — пожал плечами сутулый майор.

— Так где же она, эта бригада?

— Не могу точно сказать, господин генерал.

— Кого же вы в таком случае обстреливаете?

— Наблюдатели из частей передают нам по радио данные для стрельбы...

— Значит, стреляете вслепую?

— Но, господин генерал, точное местонахождение бригады нам неизвестно.

Турнер бросил на него уничтожающий взгляд.

Бадер повернулся к Генрихсу, который стоял рядом, дрожа от холода, и смерил его презрительным взглядом. Гестаповец, смутившись, вытянулся по стойке «смирно».

Бадер снова было поднес к глазам бинокль, но тут заметил троих солдат, ведущих связанного крестьянина, лицо которого было в страшных кровоподтеках.

— Кто это? — спросил Бадер.

— Прикидывается дурачком, господин генерал, — ответил один из солдат. — Отказывается говорить, куда ушли партизаны.

— Если отказывается, пристрелите его! — бросил Бадер.

Крестьянину развязали руки, и один из солдат знаком приказал ему бежать.