В сарае он разложил костер, к которому потом подсели Стево и Младжен. Весь отряд ушел в Унскую долину — партизаны получили приказ взорвать немецкий бронепоезд.

Младжен бросил взгляд на открытую дверь сарая.

— Не привык я спать, не выставив часового. По-моему, мы стали забывать об осторожности.

— Так ведь мы же на свободной территории, — заметил Стево.

— Осторожность никогда не помешает. Я вовсе не хочу, чтобы меня прирезали во сне, как ягненка. Здесь уже были такие случаи. Вот в Комленаце, например... Усташи ворвались ночью в село и перерезали всех. Даже скотину и собак не пощадили. Оттого-то там теперь и собачьего лая больше не слышно.

— Ты эти места хорошо знаешь?

— Как свои пять пальцев. Кроме того, я записываю все, что случается с нашим отрядом, и помечаю, по каким местам мы проходим.

— И много у тебя таких записей накопилось?

— Нет, я только недавно начал. — Он вытащил из-под соломы сумку, расстегнул ее и достал потрепанный блокнотик. — Вот это мой дневник.

Стево начал осторожно перелистывать покоробившиеся от сырости страницы. Почерк был твердый, четкий.

— «Маркан поцеловал эту здоровенную Стевку из Тимара», — прочитал он несколько строк и удивился: — Так ведь это, кажется, моя родственница! «Я этого не видел, только слышал чмоканье. Они думали, что я сплю в сарае, а я не спал. Уж я их подразню! Они еще потом долго шептались, но я уже не прислушивался. Со стороны Подкозарья раздавалась канонада, и я заснул». — Он перевернул страницу и продолжал: — «Я долго уговаривал Маркана, чтобы помог мне стащить в одном богатом дворе жирную курицу, но он отказался. Ну и дурак! Весь день в животе урчало от голода. Постреляли в немцев через реку. Они в ответ выпустили, наверное, тысяч десять пуль, а все без толку. Здорово!»

Стево листал дальше. Коротенькие записи о виденном, описания боев, имена погибших... Открыл последнюю страницу. Вверху стояла цифра, по-видимому дата. Чернила расплылись, и разобрать ее было трудно.

— Когда ты это писал? — спросил Стево, показывая блокнот Младжену.

— Вчера.

— Это самая последняя запись?

Стево прочитал:

— «Бой был страшный. Штаб был почти окружен, и нам, связным, пришлось вступить в бой. Я стрелял и орал, как сумасшедший, чтобы создать видимость, что нас много. Даже голос сорвал. А Маркан, кажется, немножко струхнул. Он ругался и кричал, чтобы мы берегли патроны, а я тут несколько раз подряд выстрелил из карабина. Видел, как один усташ упал. Маркан как заорет: «Ты что, не слышишь, что тебе говорят?» А я ему: «Одного я уложил, можешь посмотреть». Но он не стал смотреть, а закричал, что надо сменить позицию. Он боялся, что немцы откроют огонь из минометов. Мы бросились в густые заросли ивняка, куда уже отошел штаб. Ранко разодрал штанину до самого бедра, и она у него болталась сзади, как хвост. Когда мы прошли уже несколько километров, Маркан вдруг вспомнил, что мы оставили немцам штабную кобылу Белку. Он рвал на себе волосы и кричал: «Она, бедная, к сливе была привязана! И ведь ни один про нее не вспомнил, черт бы вас всех побрал!» Не знаю, почему он так шумел. Сомневаюсь, чтобы Белка кому-нибудь понадобилась: она была кривая на один глаз и тощая, как скелет. Я не любил на ней ездить. Да и другие связные тоже. Один только Маркан часто разговаривал с ней, обещал, что после войны купит ей хомут, запряжет и будет пахать землю. Мы все над ним потешались, а Ранко как-то сказал: «Все это хорошо, вот только вопрос, доживете ли вы с ней до конца войны? Ведь даже если пуля вас минует, вы сами, того и гляди, богу душу отдадите, непонятно, в чем она у вас до сих пор держится!» Маркан даже не обиделся на него.

После обеда к нам подошло подкрепление, и мы заставили усташей отойти. Потом меня отправили с пакетом в соседнее село. Когда шел, наткнулся на убитого крестьянина. Рядом с ним лежала собака. Это было на самой дороге, возле сожженной церкви. Под ними растеклась большая лужа крови. Ох, как тяжело видеть такие картины!» Где ты видел убитого человека и собаку? — Стево поднял голову от блокнота.

— При выходе из села. Здесь всех перебили.

Стево продолжал читать. Это была самая последняя запись:

— «В Стригове не лают собаки. Усташи поубивали их вместе с людьми».

На последней странице стояла подпись: «Младжен М. из 6-й бригады».

Стево поднялся. Младжен, который все это время внимательно за ним следил, спросил:

— Думаешь, я понапрасну порчу бумагу?

— Почему же?

— Пишу, чтобы все это не забылось. Если погибну я, останется дневник...

Стево обнял за плечи юношу, ставшего ему удивительно близким и дорогим.

Они вышли из сарая.

— Ты хорошо пишешь, Младжен, не бросай этого, — сказал Стево.

— Мне и самому интересно.

Они стояли перед раскрытой дверью, и по двору протянулись их тени. Стево стал расспрашивать Младжена о жизни. Этот молодой партизан очень заинтересовал его. Вдали, где проходила железная дорога, занялось зарево. До них донеслось несколько взрывов и нечастая стрельба.

— Там сейчас мой друг Ранкан. Очень я за него боюсь, — тихо проговорил Младжен. — У него сегодня день рождения. А вчера он со мной поделился: его мучает предчувствие, что он должен погибнуть.

— Ерунда, только дураки верят в предчувствия.

— Знаешь, я тоже иногда начинаю очень бояться смерти, только никому не говорю об этом, — признался Младжен.

Он вернулся в сарай, улегся на солому и вскоре заснул, А Стево еще долго стоял, прислушиваясь к далеким разрывам...

Партизанский суд собрался, чтобы решить дело бойца Йои. Зрители испытывали различные чувства: одни пришли из простого любопытства и теперь с интересом ожидали начала, другим было явно не по себе, третьи шепотом спорили об исходе суда. Йоя в партизанах давно, с первых дней восстания. До этого работал на шахте «Любия», рубил уголь. В отряде он показал себя превосходным пулеметчиком и, кроме того, специалистом по организации засад на дорогах. Руки у него были большие, мозолистые. Он очень этим гордился и любил повторять, показывая собеседнику свои ладони:

— Вот здесь вся моя биография! От начала и до конца. Смотри и завидуй!..

Когда у него отобрали оружие, Йоя сначала растерялся.

— Меня — арестовывать?! — пораженно спросил он у партизан, которые должны были отвести его под конвоем в штаб.

Партизаны молчали, и это молчание было яснее всяких слов. Йоя вспыхнул. Он понял, что на прежнее уважение товарищей может не рассчитывать. А все из-за пестрого и крикливого петуха, взятого без спроса у вдовы Елены из деревни Криваи.

В одном из классов сельской школы на длинной скамье расположились судьи. Лица были хмурые, неприветливые. Лишь глаза одного человека смотрели грустно, без недоброжелательства. Это был связной Малиша, самый молодой партизан в батальоне. Он не очень-то хорошо чувствовал себя в непривычной роли судьи. К тому же он никак не мог понять, почему это Йою, одного из самых храбрых партизан, каких он знал, подвергли такому унижению, почему товарищи смотрят на него с презрением.

«Неужели все это из-за какого-то паршивого горластого петуха? — думал Малиша огорченно. — А скольким петухам я сам свернул головы в своей жизни? Перелетят, бывало, через забор в наш огород и начинают семена из грядок выклевывать. Я бегу их разгонять. Тех, которые побольше да понахальнее, иногда и палкой огрею, а если поймаю, то и голову сверну. Мать меня за это сколько раз за уши таскала, потому я таким лопоухим и стал. Не очень-то красиво, но кто будет смотреть на уши на войне? А Йоя всего одного петушка стащил — и вот, пожалуйста. Чего только этим взрослым не взбредет в голову! Решили человека погубить. А из-за чего? В конце концов за этого куренка и заплатить можно. И все бы решилось само собой без шуму и сраму».

Малиша мучился в томительном ожидании. Пытаясь успокоиться, он крепко сжал колени и положил на них руки, чтобы удержать дрожь. Украдкой огляделся, не заметили ли товарищи его слабость. Однако все сидели с равнодушными, как ему показалось, лицами, у многих на коленях лежали планшетки и блокноты. «Чтобы записывать грехи Йои», — подумал Малиша.