— Я чувствую, что после генерала Бёме, который, по его собственному выражению, «усмирил сербов», мы получили в наследство очень серьезного противника.

Всю оставшуюся часть пути до штаба они молчали...

Стояла тишина. Морозный воздух был неподвижен. Части Первой пролетарской бригады готовились перейти через реку Босна и Сараевское Поле. Вдали прогрохотал тяжело груженный немецкий состав. Авангард бригады находился уже у подножия ледяной горы...

Опустилась холодная ночь. Не переставая падал снег. Мороз усиливался, завывал ветер. Из-за сплошной завесы снега в двух шагах ничего не было видно. Очертания предметов сливались, все приобретало свинцово-серую окраску. Обледеневшая одежда сковывала движения. По застывшему руслу Босны, скрытому высокими деревьями, кружились снежные вихри. Батальоны уже миновали болотистые места, пересекли шоссейную дорогу, которая вела к Сараеву, и оказались в окрестностях города.

Когда несколько батальонов перешли железнодорожную насыпь, из метели вдруг вынырнул длинный состав. Партизанам даже не пришлось укрываться — за сплошной пеленой снега их никто бы не увидел. Иззябшие бойцы со злостью смотрели на ярко освещенные окна вагонов. Никогда еще не были они так близко от немецких солдат, домобранов и усташей, с которыми сражались уже несколько недель.

Партизаны не открывали огонь. Им было приказано только идти вперед, ни в коем случае не ввязываясь в бой. Два враждебных мира, две противоположные, непримиримые силы находились сейчас всего в нескольких десятках шагов друг от друга... Однако ничего не произошло... Немецкий поезд промчался мимо, следуя в Сараево, а партизаны продолжили свой нелегкий путь. Их целью был Игман — мрачная гора, темной громадой выраставшая по другую сторону горного ручья, из которого брала свое начало река Босна. Остроконечная вершина Игмана, окутанная сероватой дымкой, гордо вздымалась над теснящимися вокруг зазубренными гребнями Бьелашницы и Яхорины... Крутые склоны Игмана казались совершенно неприступными.

У села Релево партизаны перешли шоссе и мост через Босну.

Батальон Гавроша шел по западному краю Сараевского Поля. Метель сильно затрудняла продвижение. Ориентироваться приходилось главным образом по компасу.

Начиналась самая трудная часть марша партизанской бригады. Около полуночи они добрались до подножия Игмана. Пока разведчики отыскивали наиболее удобный путь и авангард колонны прокладывал дорогу в снегу, бойцы батальона Гавроша собрались вокруг своего командира.

— Итак, мы переходим через Игман. По ту сторону лежит Фоча, которую нам предстоит освободить при поддержке дурмиторского отряда. Марш должен проходить организованно и в полной тишине. Подготовьтесь к переходу, обмотайте чем-нибудь уши, чтобы не отморозить. Не исключена возможность встречи с противником, так что надо быть готовыми ко всему. И главное — переход должен быть закончен к утру, иначе на этих голых склонах немецкая артиллерия накроет нас в два счета! Все время поддерживайте связь с соседними ротами и батальонами.

— Значит, может начаться бой? А у меня что-то затвор винтовки туго ходит, — сказал Гаврош, притопывая ногами от холода.

— Наверное, смазка замерзла, — бросила Рита.

— Да, да, — вспомнил командир, — выньте из оружия затворы и положите за пазуху.

— Ну да, чтобы их потерять, — пробормотал Шипя.

— А главное — берегите силы, — сказал командир.

Хайка, стоя чуть поодаль, беседовала с двумя бойцами. Они говорили, видимо, о чем-то веселом — все трое то и дело заливались смехом.

Рита толкнула Гавроша локтем:

— Что-то твоя Хайка на тебя даже не смотрит!

— А я не ребенок, чтобы меня постоянно опекать.

— Ну а как ты считаешь, права я или нет?

— Думай что хочешь...

— А ты-то сам как думаешь?

— Никак я не думаю.

— Жаль. У тебя на многое открылись бы глаза.

Гаврош усмехнулся:

— Достаточно и твоих глаз. Они ведь так заботливо следят за всем, что касается меня!

— А ты никогда не спрашивал себя, почему?

— Это уже другой вопрос.

— Другой! — с горечью повторила Рита.

— Как ты не можешь понять, — мягче заговорил Гаврош, — Хайка не состоит в партии, и ее никто бы не упрекнул, если бы она вместо того, чтобы воевать, осталась дома, однако она бросила все и пришла сюда... Неужели ты не понимаешь, что она сделала это из-за меня?

Рита опустила голову и, решив прекратить разговор, отошла в сторону. Но Гаврош считал, что еще не все высказал, и пошел за ней.

— Вообще говоря, твои намеки можно расценить по-разному...

— Я ни на что не намекаю, ты меня неправильно понял, — перебила Гавроша Рита.

Гаврош легко коснулся ее плеча и примирительно улыбнулся:

— А теперь я должен быть рядом с Хайкой.

— Скажи ей, чтобы она потеплее закуталась, — бросила Рита ему вдогонку.

Гаврош подошел к Хайке, остановился около нее. Мороз пробирал, казалось, до самых костей. Гаврош посмотрел вверх. Белый исполин поднимался высоко к небу, касаясь вершиной облаков. У Гавроша захватывало дух, когда он смотрел на обрывистые обледеневшие склоны. У подножия горы рос густой лес, на склонах его постепенно сменяли корявые низкорослые деревца и чахлые кусты.

Подошел комиссар бригады, внимательно оглядел строй и звучным голосом произнес:

— Товарищи, трогаемся! В пути не останавливаться, в сторону не сворачивать, только вперед!

Раздалась короткая команда, и колонна двинулась.

Бойцы, шедшие в голове колонны, часто сменяли друг друга, прокладывая остальным дорогу в глубоком снегу.

В бригаде было около пятидесяти раненых. Товарищи несли их на самодельных носилках.

Вьючные лошади, тяжело нагруженные боеприпасами и продовольствием, то и дело по брюхо проваливались в снег. Комиссар бригады, с обледеневшими усами, взобравшись на большой камень, поторапливал и подбадривал бойцов.

Дорога, извиваясь, поднималась в гору. Гаврош решил сократить путь и, разбежавшись, прыгнул на большой валун, выступавший из снега чуть в стороне от тропы, оттуда по камням без труда снова выбрался на тропу, только уже гораздо выше. Командир батальона, шедший за ним, хотел последовать его примеру, но поскользнулся на большом валуне, упал и провалился в снег.

— Дай-ка мне руку! — попросил он проходившего мимо Шилю.

— Что же это вы, товарищ командир? Сами же говорили, что надо беречь силы и соблюдать порядок.

— Ладно, ладно, давай!

Широко расставив ноги, чтобы не потерять равновесие, Шиля протянул ему свою винтовку и, держа ее за ствол, помог командиру выбраться из снега. Отряхивая шинель, командир бросил на Шилю укоризненный взгляд: негоже, мол, делать замечания командиру батальона. Но у Шили на лице появилось такое ангельски-невинное выражение, что командир не выдержал и рассмеялся. Засмеялся и Гаврош, наблюдавший эту сцену сверху.

Завывала метель, снег залеплял глаза, упругий ветер мешал дышать. Гаврош оглянулся, чтобы посмотреть, как переносит подъем Хайка. Она шла, наклонившись вперед, навстречу ветру, лицо ее до самых глаз было обмотано толстым шерстяным шарфом.

Кони начали спотыкаться и падать, скользя по быстро обледеневающей тропе. Бойцы охрипшими голосами понукали измученных животных. Кто-то заметил, что на одном из вьючных седел плохо закреплен итальянский пулемет и его ствол бьет лошадь по голове.

— Ничего подобного! — закричал Шиля. — Просто эти пулеметы рассчитаны не на наших коней, а на итальянских, вот бедняга и не может никак приноровиться.

Все рассмеялись.

— Н-но!.. А ну вставай! — пытался поднять упавшую лошадь бородатый партизан. — Н-но, родимая! Ну давай!..

Упавшая лошадь вдруг судорожно рванулась, пытаясь встать. Звякнули, скользя по льду, подковы, но тяжелая поклажа тянула вниз, и животное, опрокинувшись на спину, заскользило к обрыву. Помочь бедняге было уже нельзя. С испуганным ржанием лошадь полетела в пропасть.