Подгоняемые попутным ветром остроносые однодревки гуськом тянутся вверх по Днепру. Нашитые дощатые борта высоко вздымаются над водой. Один к одному сидят на скамьях воины, наряженные князем Мстиславом для охраны гостевого каравана. По двадцать гридней на ладью выделил князь. Старшим над ними Мстислав поставил Василька.

Однодревки тесные. Люди торговые тмутараканские загрузились товарами русскими и иноземными вдосталь. Савва стоит, прислонившись к борту, смотрит, как пузырятся паруса плывущей впереди ладьи, а думы о предстоящем торге: удачен ли будет? Впервой отправился он в Киев.

Меж скамьями на разостланном корзно лежит десятник Путята. Плох старик. Когда в Тмутаракани на ладью грузился, сам ещё ходил, а нынче совсем не поднимается, глаза закрыты, дыхание тяжёлое.

Василько склонился над ним, мокрой тряпицей обтирает ему лицо и скорбно припоминает, как много лет назад ехал с Мстиславом и дедом Путятой из Киева в край тмутараканский. Виделась Васильку знойная степь, всадники и Путята, скачущий с ними стремя в стремя. Не гадал тогда Василько, что доведётся ему сопровождать старика и в обратный путь…

За спиной Василька гридин вполголоса рассказывал:

- Случилось мне этой дорогой как-то греческих гостей провожать. Зовут они Днепр по-своему, Борисфеном, и всё-то им было дивно у нас…

Крик кормчего с передней ладьи прервал Васильковы мысли. Только теперь обратил он внимание на доносившийся издалека шум. Будто кто-то из огромного ковша лил воду на воду.

Воины на скамьях засуетились, загомонили разом:

- К порогам подошли!

- Теперь гляди в оба!

Ладейщики спустили паруса, гридни взялись за весла, хором выдохнули:

- Эх да, разом!

Норовистым конём рванулась ладья, а гридни снова погрузили весла в воду и погнали однодревки к берегу. Тем часом ладейщики готовили катки-брёвна. Вот ладьи ткнулись в мель, остановились. Гридни повскакивали, не раздеваясь, один за другим попрыгали в воду. Василько перелез через борт. Мелко, по пояс. Под ногами дно песчанистое, твёрдое. Ладейщики кинули канат гридням, ухватившись, выволокли однодревки на берег…

Выставив дозоры, воины и ладейщики, подкладывая под днища катки, потащили ладьи сушей. Продвигались медленно, делая частые привалы.

Привязав к копьям корзно, Василько и Савва молча несли Путяту. Он очнулся, открыл глаза, позвал:

- Василько!

- Что, отец!

Они опустили старика наземь, склонились над ним.

- Чую шум людской, - хрипло, с трудом произнёс Путята. - Словно торжище на Почайне волнуется…

- Пороги то, отец.

- Днепр?.. Подними меня повыше, Василько… Вот так… Хочу Киев увидеть… Нет, не вижу… А ты, Днепр, разве не признаешь своего перевозчика? Это же я, Путята, брат Чудина…

К вечеру дед Путята умер… Хоронили его не по языческому обряду, не на костре сожгли. Мечами вырыли гридни могилу, завернули тело в корзно, опустили в яму. Накрыли Путяту щитом, рядом меч положили. Первым горсть земли кинул Василько.

До утра не смыкали очей воины, поминали старого десятника.

В полдень, едва ладейщики и гридни сели передохнуть, прибежал дозорный, издалека крикнул:

- Печенеги! - и тут же упал, сражённый стрелой. Из-за бугра вынесся верховой, осадил коня, завизжал дико.

Вскочили гридни, заметались.

- В ладьи! - подал голос Василько.

И едва успели воины укрыться за высокими бортами однодревок, как из степи, с трёх сторон, высыпали конные печенеги.

- Гляди, да, никак, хан Булан! - вскрикнул удивлённо Василько. - Эва, когда сыскался. Слышь-ка, Савва?

- Это который?

- А вон погляди, на копье конский хвост заместо стяга болтается, вишь? Так под ним.

- Который на белом коне?

__ Ну да! Давно не объявлялись они с Боняком. Со времени, как хазарам спину показали…

Часть печенегов тем временем спешилась, и рои стрел полетел на ладьи. Стрелы со стуком впивались в дерево. Зазевавшийся гридин упал замертво. Натянув тетиву, Василько выждал момент, пустил стрелу. Успел разглядеть, как гарцевавший рядом с Буланом печенег сполз с седла.

Стреляя раз за разом, печенеги приблизились к ладьям. Уже не один гридин лежал, сражённый печенежской стрелой, и не мало печенегов валялось в степи, когда солнце подходило к закату. Высунулся Василько из-за борта, оглядел степь. Нет, не уменьшается печенегов. Много их привёл с собой хан Булан. Видно, знал, что хорошая добыча ждёт его. Задумался Василько. Самим не отбиться от орды, надобно за подмогой кого-то слать. А успеет ли? Всё одно попытаться своих уведомить надобно. Кто реку переплывёт? Глаза остановились на Савве. Мелькнула мысль: «Он у моря жил…»

Позвал:

- Савва!

Тот подполз, присел на корточках.

- Слышь, Савва, худо дело…

- Худо.

- Ты плавать горазд?

- Умею.

- Тогда запоминай. Как стемнеет, переплыви реку и тем берегом поспешай в верх течения. Где-то там должны стоять дозоры киевского князя. Оповести их, пусть торопятся на подмогу. Да гляди, остерегайся печенежина. Только и надежда на тя, Савва…

Во гневе Булан не знает пощады. Уже вдругорядь солнце отгуляло над степью, а русы всё отбиваются. Булан знает, что их осталось совсем мало, но они не сдадутся. Гикая и крича, орда валом подкатывается к ладьям и, встретив дружный отпор, каждый раз поворачивает коней. Плеть Булана ходит по спинам сотников и десятников. Хан обзывает нукеров самыми обидными словами, но эта брань не заговаривает воинов от стрел русов, и Булан решает дать нукерам передышку до ночи.

Обложившись подушками, Булан говорит окружившим его сотникам:

- Мы не оставим в живых ни одного руса… У нас не будет к ним жалости… На ладьях драгоценности, и мы завладеем ими, хотя бы пришлось оставить здесь половину орды… Так велел нам мой брат, великий хан Боняк!

Речь Булана отрывиста, и сотники знают, он не терпит возражений.

- Когда затихнет степь и сон сморит русов, печенеги неслышно подкрадутся к ладьям. Подобно волку, изготовившемуся к прыжку, они выждут, пока погаснет последняя звезда и утренняя заря съест ночь. Тогда мои нукеры бросятся на русов и саблями порубят их.

Сотники почтительно склонили головы…

Василько не спал. Сквозь рокот бегущей по камням воды ухо ловило ржание печенежских коней, голоса.

«Нет, неспроста успокоились печенеги к вечеру. Что замыслили они? - думал Василько. - И Саввы нет с подмогой. Да и не изловили ли его печенеги?»

Вспомнились проводы из Тмутаракани, боярыня Евпраксия. Плакала, когда прознала про его отъезд. С ключницей прислала ему на дорогу съестного, отговорить пробовала, да у Василька решение твёрдое. Не мог он бросить старого Путяту.

Лежавший рядом с Васильком гридин подал голос:

- Прижали нас, что скажешь. А кажись, самое опасное миновали - и на те.

Василько без него знал, что впереди только один перекат, остальные позади. Но что от этого? Попробуй протащи ладьи оставшиеся несколько сот шагов под вражьими стрелами.

И Василько ничего не отвечает гридину.

Скоро рассвет. Что принесёт он с собой?

- Чу! Слышишь? - шепчет гридин и настороженно приподнимает голову. - Словно ползёт кто!

Высунувшись из-за борта, Василько всматривается в темень. Ничего не видно. Может, гридину почудилось? Но нет. Вот теперь и Василько услышал шорох. Едва различимый, он раздавался неподалёку.

«Печенеги крадутся», - обожгла мысль, и Василько крикнул, чтоб услышали на тех, двух передних однодревках:

- Бодрствуй! Печенеги рядом!

Едва гридни подхватились, едва за мечи взялись, как орда с воем бросилась на приступ, полезла через борта. Пошла на ладьях злая сеча. В потёмках не видно, где кто.

- Держись кучно! - подал голос Василько.

Сбились гридни полукругом, рубятся. Звон мечей и сабель перемешивается с выкриками, стонами раненых. Тяжело гридням, неравны силы. Не успели отбиться от первых недругов, как другие наседают.

Вот уж и небо посерело. Теперь видно, как один за другим взбираются на ладью печенеги, а гридней всё уменьшается, слабеют их силы. Василько никак не сообразит, сколько же он врагов свалил. И кажется ему, что перед ним всё один и тот же печенег.