- Смирись, дочь моя, - проговорил молчавший до того Рейнберн.

Княгиня вздрогнула, ответила раздражённо:

- Не всегда сердце подвластно разуму. Любовь и плоть суть чувства человеческие.

Епископ подался вперёд, взметнулись седые брови.

- Учись владеть чувством, дочь моя.

- То удел убелённого старца либо отрешившегося от земных сует чернеца[59], - возразила Марыся.

Рейнберн поднял руку. Узкий рукав сутаны перехватил запястье. Сказал резко:

- Не забывай, дочь моя, в тебе королевская кровь. Король Болеслав твой отец, а Польша твоя родина! Разве не должна ты печься о расширении её владений и могущества? К этому должны быть все твои помыслы, и князя Святополка лаской исподволь наставляй на то. Того и твой отец от тебя ждёт…

Копыта коней застучали по бревенчатому настилу под воротней аркой, возок затрясло, колеса затарахтели, заглушая речь епископа. Он замолчал. Вскоре они подъехали к княжескому дому, и ездовые осадили лошадей. Марыся первая покинула возок. От солнца и снега прищурилась. Во дворе толпилась челядь. Не ответив на поклоны, княгиня вслед за Святополком вошла в хоромы.

У боярина Путши мысли двоятся. Святополку ли, Владимиру служить, поди угадай? Наяву видел, что Святополк против Владимира идёт, да с его ль силой? Значит, надобно к Владимиру льнуть, ко всему князь киевский богат, одарит щедро. Ну а ежели туровскому князю польский король поможет и они вдвоём одолеют Владимира, быть тогда Святополку киевским князем…

Гадает Путша и как в думах теряется, так и в делах тайно мечется от одного князя к другому.

Вслух говорит сам себе:

- Не доведи проведать о том, Владимиру или Святополку. - И пугается уже одной этой мысли, смахивает рукавом пот со лба.

А в боярских хоромах в поварне стряпухи с ног сбились, жарят и парят с ночи. Путша поесть и попить горазд. Ко всему вышгородские бояре к Путше в гости обещали пожаловать.

Боярская ключница, молодая, румяная, в белом кокошнике, велела столы в трапезной накрывать, а Путшевым девкам быть готовым гостей потешать.

Чад с поварни по всему дому разносится, щекочет Путше ноздри. Принюхался - мясо баранье варят… А это, никак, грибами запахло, видать, с ночи сухие размачивали, а теперь жарят на сале. Путша доволен, знает ключница, как угодить ему.

Пришли бояре Тальц и Еловит. Оба бородами обросли, друг на друга смахивают. Даже глаза что у Тальца, то и Еловита - маленькие, злобные. Скинули шубы и высокие боярские шапки на лавку, пригладили волосы, заговорили разом:

- С приездом тя, болярин.

- С прибытием.

Путша гостям рад, всё же веселей, да и от дум тревожных отвлекут. Ин не тут было. Тальц завёл, Еловит подхватил:

- Князь Владимир зазнался, на боляр не глядит, только и знает советчика воеводу Поповича.

- Нас, боляр, слышать не хочет, а то запамятовал, -что у нас большая дружина, мужи старейшие. Пиры нынче тоже в редкость… Раньше, бывало, нам почёт…

- Одряхлел князь Владимир, - снова сказал Тальц.

Молодой бы князь нас, старейших, в чести держал, - поддакнул Еловит.

Заглянула в открытую дверь ключница, пропела с улыбкой:

- Трапезная ждёт, веди гостей, болярин Путша.

День на исходе.

Солнце закатывалось за дальним лесом, косыми лучами скользило по маковкам церквей, играло в слюдяных оконцах боярских теремов и княжьих хором. Затихал к ночи шумный Киев. Покидали торг купцы иноземные, закрывались лавки с дорогими товарами: тканями восточными, коврами персидскими, оружьем лучших бронников, мехами из Новгорода. Мясники снимали с крючьев замороженные коровьи и бараньи туши, свиные окорока, битую птицу, подводами отвозили в клети-хранилища.

В слободах ремесленный люд заканчивал свои дела, собирал инструмент, гасил огонь в горнах. Мастеровым отдых до утра…

Князь Владимир призвал к себе в горницу дочь Предславу, вёл с ней беседу. Постарел Владимир, весь седой, и здоровье уже не то. Не успел оглянуться, как и жизнь резвым конём проскакала. Глядит на дочь - молода, красива. А состарится, куда всё денется.

Предслава же не ведает, о чём думает отец, и печалиться ей не о чем. Голубоглазая, коса русая до пояса, она с улыбкой глядит на Владимира. Смешно ей, о чём он спрашивает:

- Не пора ли тебе, дочь, замуж? Вчерашнего дня получил я письмо от короля ляшского Болеслава. Просит -он тя в жены, и коли будет на то наше согласие, посольство за тобой зашлёт.

Предслава ответила поспешно:

Нет, батюшка, не желаю, паче за Болеслава. Ведаешь сам, в летах он…

Что ж, не неволю. Тако же и я решил. Вот только слова твоего ждал, чтоб напоследок меня не попрекала.

О том и королю отпишем.

В длинной, до пят, шубе вошёл воевода Александр Попович, сказал добродушно Предславе:

- Экая ты у нас красавица. Годков бы тридцать мне назад, чем бы я тебе не жених.

Предслава зарделась, а Владимир, пригладив белые от седины усы, проговорил:

- О том у нас с дочерью и речь.

Попович перевёл разговор:

- Там тебя, князь, боярин Путша дожидается.

- Это какой, туровский? - встрепенулся Владимир.

- Он самый. Неделю назад из Турова приехал.

- Зови, Александр, - кивнул воеводе Владимир, а Предславе сказал: - Ты же, дочь, пойди к себе.

В дверях Предслава столкнулась с Путшей. Боярин отступил, пропуская молодую княжну. По-воровски кинул на неё взгляд. Следом за Предславой удалился и вое» вода. Владимир спросил:

- Какие вести, боярин Путша? Поздорову ли сын мой Святополк? - И замер во внимании.

Путша откашлялся, заговорил не спеша, тихо:

- Князь Святополк в полном здравии. Княгиня же его с духовником своим у короля Болеслава нынче.

Владимир насупился:

- Что передавал пресвитер Илларион?

- То и поп тебе, князь, велел передать.

- Имеешь ли ещё что, боярин?

- Боле нечего мне сказать тебе, князь.

- Тогда иди, боярин, и покличь мне отрока.

Путша вышел, и вскорости вбежал отрок, остановился выжидающе у порога.

- Верни воеводу, - бросил ему Владимир и, склонив голову, задумался.

Нет, не признает его Святополк за отца. Да и отец ли он ему? Видно, всё же Ярополкова кровь в нем. И Святополк так считает…

Очнулся старый князь с приходом воеводы Поповича. Поднял на него глаза, сказал, качая головой:

- Вот и снова весть нерадостная. - Усмехнулся горько: - Догадываешься, о чём речь, Александр?

Попович кивнул молча.

Владимир снова заговорил:

- Ведаю я одно, Александр, козни те в плоде задушить надобно, либо вижу наперёд, со смертью моей пролиться большой крови.

Воевода снова промолчал согласно.

- Но как предупредить то, Александр? Знаю, не хочешь говорить, жалеешь меня. А ты жалости ко мне не имей, да и не люблю я её. Коли же не дашь ответа, я сам надумаю как быть. - И махнул рукой недовольно: - ставь меня наедине, воевода.

Под утро насела на князя Владимира тяжёлая хворобь. Мечется в беспамятстве, губы пересохли, потрескались. Глаза открыты, а никого не узнает.

Княжеский дом всполошился. Гридни, охранявшие опочивальню, помчались к архиерею Анастасу и к лекарю. Лекарь прибыл вскорости, прогнал толпившихся у ложа гридней. Сказал сопровождавшему отроку:

- Наготовь чашу, кровь огненную пустим с князя.

Гридни от двери смотрели на лекаря с почтением и надеждой. Маленький, носатый, со смоляными волосами пришелец из далёкой страны Армен знал многое. В молодости изучил медицину в знаменитой Муфргинской школе, владел арабским и греческим языками, в Киеве научи лея говорить по-русски и лечил вот уже десяток лет князя Владимира и бояр, пользуясь наукой Гиппократа и Галена.

Пока отрок готовил чашу, лекарь достал из кожаной сумки острый нож, засучил князю рукав и быстрым движением сделал косой надрез. Тёмная, вязкая кровь струйкой полилась в глиняную посуду. Лекарь склонился над больным выжидающе. Владимир задышал спокойней, и лекарь тут же пережал жгутом руку, остановил кровь.