Дни стояли солнечные и жаркие, выпадали редкие дожди, напоят землю, и снова пригревает солнце. Добронрава шла за выселки, где росли кусты серебристой дикой маслины, купалась подолгу. Утренняя вода была тёплой. Потом, лежа на песке, она возвращалась в детство. Вот-вот её позовёт Бажен, и ей даже думать не хотелось, что она давно не та девочка, а княгиня черниговская и тмутараканская.

Проходя мимо своего домика, Добронрава задерживала шаг. Здесь жили чужие люди, и она не хотела нарушать их покой, да и боялась новых воспоминаний.

По берегу лежали опрокинутые днищами лодки, чёрные от смолы, грели бока пропахшие рыбой челны. В каждом из них она узнавала свой, но посмеивалась над собой: их чёлн давно уже сгнил.

Утрами возвращения рыбаков ждали женщины и дети. Они кланялись Добронраве. Когда к берегу подплывали лодки и челны, из них выгружали в плетёные корзины рыбу, выволакивали осётров и белуг. Они били землю шипованными телами, хлестали упругим хвостом.

Добронрава помнила, как впервые Бажен привёз с лова белугу. Он отбил икру от плевы и, слегка посолив её, сказал:

- Такой икрой кормил меня наш отец.

Она не забыла рыбацкое правило: если осётра или белугу вовремя не снять с крючков и её укачает на волнах, такую, замершую, рыбу есть нельзя, она делается ядовитой.

Дни в Тмутаракани летели быстро, княгиня с ужасом считала их. Не успела оглянуться, пора в обратную дорогу. Жалела, с Саввой так и не встретилась. Говорили, уплыл с прошлого лета в Царьград, где будто бы есть у него возлюбленная. Добронрава за него и рада, может, там его ждёт счастье.

И снова, в который раз, она думала о предстоящем отъезде. Мстислав уже готов к нему, но пока молчит…

Княжьи хоромы, в каких теперь жил Усмошвец, рядом с церковью. Её строил Петруня. Добронрава помнила, как работный люд рыл котлованы под основание» укладывали первые камни, в больших чанах размешивали раствор-цемянку. Камень возили по льду, из Корчева.

В ясную погоду княгиня подолгу стояла на высоком берегу, всматривалась в едва видимые домики на той стороне рукава, что соединял море Сурожское с Русским. То был Корчев. Город в Таврии, княжества Тмутараканского. В Корчеве жили не только рыбаки, но и отменные литейщики и бронники. Отсюда и зовут город Корчев.

Однажды Добронраву встретил Ян Усмошвец:

- Пойдём, княгиня, хочу показать те коня необычного.

В денниках стояли лошади дружины. Воевода подвёл Добронраву к коню белой масти. Он бил землю копытом и косил взглядом. У него была широкая грудь и тонкие ноги, а шею гнул лебедем.

Мой подарок те, княгиня. Как будешь в седло садиться, так и вспоминай Яна Усмошвеца.

Спешил Хазрет в родной аул, но коня не гнал. Не подобало касогу выказывать своё нетерпение, горы всё видят, всё слышат. Касог не жеребёнок-стригунок, какой резвится в табуне, касог воин, а воин должен быть кровью горячий, но умом холодный.

С того дня, как покинул Хазрет аул, десять лет минуло. Отец и мать, поди, давно перестали ждать его, а сестра замужем. С глухой болью ворохнулась обида на Редедю за отнятую невесту… Нет давно уже князя, как и нет той невесты, а в Чернигове ждут его боярыня Марья и Василиска, да и сам он боярин и воевода. Однако в его душе постоянно живут отец и мать, аул и горы… Эти горы, что нависли над пропастью, над дорогой, пролегающей по-над обрывом, где далеко внизу не смолкая ревёт река.

Горы поросли лесом: бук и дуб, чинары и каштаны… На полянах касоги сажают сады: яблони, груши, орехи и черешни, да и мало ли ещё какие деревья вырастили мудрые касожские старики, выходили своими заботливыми руками. Старики учили молодых жить и защищать землю своих отцов и дедов…

Впереди, за поворотом, - родник. Он выбегает из-под корней развесистого бука. Хазрет спешился. Родник, как и прежде, обложен камнем, течёт но желобку, замшелому от времени.

Напившись холодной и чистой воды, Хазрет достал из перемётной сумы льняной рушник, умылся, снял дорожную усталь. В аул он должен въехать чистым и бодрым, как и подобает сыну почтенного Юсуфа…

Тяжёлым было пробуждение Хазрета. Ночь просидел у порога сакли и только перед утром улёгся на отцовскую бурку, у давно не горевшего очага. Закрыл глаза и будто уснул. Но спал ли? Застонал, вскочил. Мать и отец перед глазами. Хазрет знает, их нет в живых, но они ведут с сыном разговор. Отец спрашивает строго:

- Ты покинул аул, оставил родную саклю. Ты забыл, сын должен хоронить родителей. Чем оправдаешься?

Хазрет собирался сказать отцу, что нет ему оправдания, но тут услышал голос матери:

- Как жил ты, сынок, не опозорил ли чести касога?

И Хазрет рассказал родителям, что помнил о них веет да и чести не уронил, тому подтверждение он не просто воин, гридин, а воевода у храброго черниговского князя Мстислава, одолевшего Редедю. А в Чернигове ждут Хазрета жена Марья и дочь Василиска…

Пригнувшись под низкой притолокой, Хазрет вышел из сакли, присел у двери, прошептал:

- Нана, тят!..[147]

Собирался продолжить разговор с ними, но родные уже удалились. Но прежде чем исчезнуть, отец положил руку на плечо сына, заглянул ему в глаза…

Ещё спал аул и луна зависла над горами, когда Хазрет выехал на дорогу, какая повела его в Тмутаракань.

В самом конце первой седмицы июня-розанцвета, закончив дела на торгу, Оксана успела отстоять обедню. День воскресный, но людей в церкви мало. Службу правил священник отец Кирилл.

Молилась Оксана, просила у Господа отпустить ей грехи, порушила она его заповедь: не прелюбодействуй!

Поднимет Оксана глаза, а Господь вот он, на иконе. Взгляд строгий. Молится она, опускается на колени. Будет ли ей прощение в монастыре?

Силён искуситель. Бьёт Оксана поклоны, а Мстислав перед ней, как наяву, каким тогда, на тропинке увидела… Уехал князь и не знает, что когда появится в обже в следующий раз, она уже будет принадлежать не ему, князю черниговскому, а Господу.

В монастырском труде, в повседневных молитвах её искупление… И ещё Оксана просит у Всевышнего, чтобы князь не слишком горевал, узнав о её уходе из мирской жизни…

Закончив службу, отец Кирилл собрался уйти в алтарь, разоблачиться, как обратил внимание на молодую, статную женщину. Опустела церковь, а женщина всё стояла перед Спасителем и что-то шептала.

Отец Кирилл бесшумно подошёл к ней, склонился. Она подняла глаза, и священник увидел в них невысказанную печаль. Он взял её за руку, подвёл к алтарю, спросил мягко:

- Что гнетёт тя, дочь моя? Вижу печаль в твоих очах.

- Отче, виновна я и будет ли мне прощение в келье монастырской?

- В чем грех твой, чем терзаешься?

- В прелюбодеянии, - ответила она, и священник вздрогнул, догадался.

Оксана смолкла, будто раздумывала, каяться ли, рассказывать этому священнику, как любила Мстислава, ждала его редких наездов?

Отец Кирилл не торопил, и Оксана заговорила, а когда закончила исповедь, священник промолвил:

- Великий грех искупается исповедью, дочь моя. Силён искуситель, но разум твой одолел его. Яз отпускаю те грехи твои, в пострижении и в молитвах ты укрепишь дух твой…

Вечерами, когда заканчивался день и Мстислав оставался один на один со своими мыслями, он нередко вспоминал Оксану. Ему хотелось увидеть её, сказать, что и Добронрава и она ему дороги. Как заметила Добронрава, его сердце рвётся надвое… Умом она понимает князя и никогда ни в чём не упрекает. Спроси у Мстислава, за что он любит Добронраву, и князь многое мог бы сказать, но Оксану? Чем она ему дорога, разве что молодостью. С Оксаной к нему будто годы давние вернулись…

Здесь у Добронравы своя жизнь. С утра и до ночи она не появляется в хоромах, и Мстислав редко видел жену. Не от того ли одиночества его тянуло к Оксане? Для себя он решил, в Чернигове он сразу же поедет в обжу.

Усмошвецем Мстислав доволен, хороший воевода в Тмутаракани, надёжно город крепит, стены обновил, причалы и гостевые дворы из камня. А дружина хоть и невелика, но обучена, да и чего стоит сотня удалых касогов.