Обильный дождь сменился снегом. Крупный я редкий, он к вечеру разошёлся в вскоре покрыл крыши и ветки липким белым налётом.

К утру снег лежал на земле толстым слоем и продолжал опускаться невесомо, тихо.

Забирал мороз. Зима установилась долгая и холодная, когда сизые дымы подпирают небо, а Десну сковал толстый лёд. Снег сугробами укрывал поля и луга, в шапки одевал деревья, дикий вепрь подрывался под коряги, медведь ударялся в спячку, а звери искали места в чащобе, где теплее…

На городских стенах караульных грели овчинные тулупы и валенки, по самые глаза нахлобучивали они меховые треухи, а руки прятали в рукавицы.

За много саженей слышно, как идёт человек либо взвизгивает санный полоз.

Ночами в лесу выли голодные волки. Иногда они стаями подходили к городским стенам, посидят, задрав морды к луне, повоют и снова потрусят в лес.

К зиме смерды утепляли и укрепляли хлева, наставало время растёла. Волки бродили вокруг деревень, пугая скот, и мужики спали в хлевах. Голодные зайцы воровали сено в стожках, объедали кору на деревьях.

В обже Петра братья ставили силки, и редкий день обходился без зайчатины. В начале зимы они привели лосёнка. Оксана поила его молоком, и он бродил за ней, тыкался во всё своими мягкими губами. Весной его выпустили в лес, но он ещё не раз приходил в обжу.

Зимой побывал в обже княжий тиун. Пётр сколько помнил, тиун Мстислава больше положенного не брал, а в прежние годы, когда появлялся боярин с дружиной, то отбирал столько, сколько в сани вмещалось…

- Пора и в путь, Добронравушка, - сказал однажды Мстислав. - Где берегом поедем, где по льду. Кони кованы, легко пойдут…

Выехали после утренней трапезы. За санной кибиткой потянулся княжий поезд и полусотня гридней. В кибитке тлели угли в горшочке, но тепло не держалось. Мстислав то и дело кутал княгиню.

- Ты меня ровно дитя малое обихаживаешь, - грустно улыбалась Добронрава.

- А ты для меня и есть дитя малое. Что грустна, отчего печаль твоя?

Скрывает Добронрава что одолевает её боль в сердце, не хочет огорчать Мстислава. Мечтает, приедет в Тмутаракань и поправится. Она поплавает на лодке и волны будут катать её, плескать о борта, а в тихую погоду рассказывать ей, как ждали её…

А у Мстислава свои мысли. Ярослав писал ему, что воевода Александр возвратился, чудь к дани принудил и на Чудском озере заложил крепостицу Юрьев.

«Это хорошо, - думал Мстислав, - коли б Русь у моря Варяжского встала. Есть же у моря Сурожского « Русского Тмутаракань, и не только Херсонесе, но и Константинополь с тем считаются…

Скользят сани па занесённым снегом полям, мимо присыпанных снегом лесов и редких деревень. Иногда ездовые выворачивали на лёд и гнали по Десне. Звонко цокали копыта по ледовой дороге.

- Отроками мы по Днепру на коньках бегали. Проголодаемся - и на поварню, пироги таскать.

Василька вспомнил, вздохнул.

Заночевали в деревне в три избы. Хозяйка смела берёзовым веником с полатей тараканов, разбросала тулуп, уложила Добронраву, а Мстислав с хозяином, лысым, кривым стариком, просидел до полуночи, коротая время.

В избе тепло, в печи горели дрова, и Мстислав, расстегнув рубаху, потирал грудь.

- Отчего не любопытствуешь, князь, как окривел я?

- К чему?

- А ты всё же послушай. Случилось это в год, когда мы князю Ярославу помогли Святополка одолеть. Отпустил нас князь, ратников черниговских, и вернулся я в деревню. Всё бы ладно, но зимой, в полюдье, явился боярин с кметями, дань потребовал непомерную. Я ему восперечил, и его челядь меня так отходила, что я и глаза лишился…

Мужик встал:

- Уморил я тебя, князь, своими заботами, только ты и смерда пойми, один с сошкой, а семеро с ложкой… Полезай, князь, на полати, поди, тело в санях устало, отдыха просит.

Богато живёт киевский князь. Иноземец, попадая в княжьи палаты, восхищался дивной роскошью, чего не имел ни один государь Вселенной, разве что византийский император мог поспорить с богатством Ярославовых хором. На столах, покрытых бархатом, чаши и кубки золотые, разная утварь золотом и отделкой красуются, на стенах картины из княжеской жизни: пиры, охота, гулянья… Полы в коврах восточных, пушистых, нога тонет, и повсюду книги в переплётах кожаных, с золотыми и серебряными застёжками.

Всю Киевскую Русь взял на себя князь Ярослав. От берегов Днепра и до гор Угорских, от Чуди и Новгорода до Дикой степи - всё это Киевская Русь.

Что ни год, отстраивался Киев, хорошел. Скоро и в новом городе станет тесно. А мастеровой люд здесь селился особый, золотых дел умельцы, работающие по зерни и скани, какие делались из металлических дробинок и тонкой золотой или серебряной проволоки. А ещё жили здесь мастера, что накладывали рельефные эмалевые рисунки на керамике…

С заставы у впадения Десны в Днепр прискакал гонец с донесением: князь черниговский едет.

Пока Ярослав облачался, к крыльцу подвели коня, и князь в сопровождении бояр отправился встречать брата…

Мстислав давно пересел в седло и теперь, завидев Ярослава, погнал коня. Съехались братья, обнялись:

- Ждал я тебя, Мстислав, видеть хотел.

- За зерно спасибо от всех черниговцев, помог в год трудный. Нынче мы с хлебом, год урожайный.

- Эко, брате, мы заговорились, а о княгинюшке позабыли.

Прихрамывая, заспешил к саням, из которых выбралась Добронрава.

- Княгинюшка, прости, морозим тя.

Помог Добронраве усесться в кибитку, укутал ноги шкурой медведя.

- Тро-огай!

И братья поскакали следом.

Вот и Киев открылся, заиграли в морозном солнечном дне позолоченные купола многочисленных церквей. Мстислав коня осадил:

- Красота, красота дивная!

- Нынешним летом золотить начали. Ты, брате, новый Киев не узнаешь. Люда за сто тысяч перевалило. А под горой, на Подоле, кто только не селится, даже печенеги.

Въехали в распахнутые ворота и по накатанной мостовой направились к княжьим хоромам, родным Мстиславу. Здесь пролетело и детство и отрочество.

Черниговский князь спешился и повёл коня в поводу.

Храбрый воин, презиравший ложь и кривду, Мстислав сказал сам себе: «Если бы я сел княжить в Киеве, то так управлять, как Ярослав, не сумел бы».

В этом Мстислав убедился, живя в Киеве. Будь он киевским князем, то наводил бы страх на печенегов, а вот поставить городок близ моря Варяжского или выбрать удобный момент, чтоб забрать червенские города у королевства Польского и встать Киевской Русью у самых Карпат? И что нет на Руси города краше Киева, не заслуга ли Ярослава? С ним считаются иноземные государи. Не к нему, Мстиславу, едут послы, а в Киев.

Мстислав поделился своими мыслями с братом. Но Ярослав усмехнулся:

- Оба мы одними заботами живём.

- То так, но не в одном радении суть, а в том, чем Киев стал.

- Киев ещё от отца нашего хорошеет.

- И сызнова ты не о том. Не о том речь, как разбежался Киев, а какую силу набирает. Чую, поклонятся ему государи чужеземные, как бывало при великом князе Владимире.

Разговор этот князья вели в селе Берестове, любимом месте прабабки их, княгини Ольги, и отца, князя Владимира. Здесь он и скончался.

Рубленные из сосновых брёвен хоромы, низкие горницы, отделанные цветными изразцами печи. По-над стенами крытые сукном лавки, на столах скатерти бархатные. По стенам головы зверей, добытых на охоте. Вон тот вепрь - первая охотничья добыча Мстислава.

Князья пили фряжское вино, вспоминали прошлое, как ходили в лес, ловили рыбу и лазили по гнёздам… А потом отец разослал их на княжения».

Говорили об усобице, недобрым словом помянули Святополка. Разговор допоздна затянулся. И даже лежа на лавках продолжали переговариваться. Ярослав вспомнил, как новгородцы приняли его, но старосты кончанские потребовали не платить дани Киеву, и новгородцы стали готовиться к войне, однако помешала смерть Владимира…