- Может, ты, Хазрет, хочешь вернуться в свой аул? Ты скажи, и я отпущу тебя, но знай, я всегда буду тебя помнить.

Хазрет повёл головой:

- Нет, князь, я тебя не покину. Ты честный воин и мой кунак. А бросить кунака для горца позор. Я останусь с тобой, в твоей дружине.

Задержались на второй переволоке. Толкали ладьи на катках, не успевали вытирать пот с лица. Саднили руки в кровь, болели спины. Пров торопил, покрикивал:

- Налегай, новгородцы-молодцы! Да-авай! Раз пошла и два пошла!

В висках стучало, хотелось упасть и лежать неподвижно. Но когда ладья зарылась в воду, вздохнули облегчённо, и усталость куда подевалась. Теперь от Смоленска по Днепру до самого Киева трёхсотвёрстный путь при попутном ветре и на вёслах в четверо суток уложат.

Что новгородцу дни, он свой город нередко на годы покидал. Его пропавшим считали, а он отзовётся то из Бухары, то из Персии, а то ещё дальше судьба его забрасывала. Новгородцу в Царьград сплавать ровно в Ростов Великий сходить.

Стук топоров и визг пил новгородских ушкуйников и городенцев слышали на Белоозере и Вологодчине, на Онежье и Великом Устюге, городки ставили, дань взимали…

Пожилые новгородцы говаривали:

- Молодая кровь играет, в года войдут, остепенятся.

Но и в старости новгородец неугомонен. Он кричал на вече, требуя прогнать князя или посадника. Свести с престола архиепископа, казнить любого, кто новгородцам не по душе.

На торговле и на ушкуйниках, собиравших дань с пятин[142], жирел Господин Великий Новгород.

Кичились новгородцы тем, что давали Киеву великих князей, вспоминали Владимира и Ярослава. Одному помогли одолеть Ярополка, другому Святополка. Говаривали заносчиво:

- Новгороду Великому великие князья киевские кланяются, знайте!

На переволоке, у Любеча, Днепр не широк, однако ниже, вёрстах в шестидесяти, он принимает Припять, а ещё ниже в него вливается Десна. Весенние дожди и талый снег сделали Днепр полноводным. Местами от берега до берега глаз не охватывал. Безлюдье, сосны да берёзы, редкие Деревни. Увидели церковку на взгорке, место дивное, красуется, крестом в небо упёрлась. Посерьёзнели новгородцы, перекрестился кормчий:

- И да воздаст Господь каждому по правде его и по истине его…

А Пров добавил:

- Каждый понесёт своё бремя.

Покинул князь Чернигов, ушла с ним дружина, и будто опустел город. И на душе у Добронравы тоже сделалось пусто. Когда Мстислав рядом, любовь не так чувствуется, а в разлуке всего недостаёт, даже взгляда угрюмого, когда у него, князя, что-то не ладится.

Дни Добронрава проводила среди рукодельниц, обшивающих князя и княгиню. С девицами время бежало незаметней, они пели или рассказывали разные истории.

С Евпраксией бывала на торге, толкалась в рядах, задерживалась у лавок, где торг вели золотыми и серебряными украшениями, сворачивала к торговцам восточными пряностями и разными духмяными мазями.

Княгиня корила себя, что не уговорила Мстислава взять с собой. Пожалел. А не стоило. Ей бы с князем легче было, чем в ожидании.

Заходила к княгине Марья с Василиской, и в такие часы она особенно чувствовала своё одиночество.

Бывал у неё духовник, отец Кирилл. Однажды явился с книжицей, сказал:

- Аз-буки это, княгиня, а проще, букварь. Стану яз обучать тя грамоте.

- Аль я отроковица? - удивилась Добронрава. - Под четвёртый десяток подбирается, а ты, отец духовный, чего удумал!

Священник посмотрел на неё с укоризной:

- Негоже княгине неучёной быть, и должна ты к книжной премудрости тянуться. Воротится князь, ты его и порадуешь.

Пётр любовался Оксаной: статная, чуть раздобревшая, с гибким станом, не скажешь, что и кровь в ней крестьянская. Она по-хозяйски вела дом, и во всём чувствовалась её рука.

Жалко Петру сестру. Сватался к ней мужик, добрый, работящий, отказала, а брату заявила:

- Коли лишняя те, в монастырь постригусь.

И не пожелала больше разговаривать, однако Пётр сказал:

- Аль я тя неволю? Только к чему тешить себя попусту, зачем ты князю? У него ведь жена есть.

- Мне ли того не знать? И не мыслю княгиней стать. Мне бы любил меня, и тем довольна буду.

- Люди-то что говорят!

- Люди мне не указ. Мне моё сердце господин. Как оно велит, тому и быть. Я родить князю хотела, но не судьба.

- Ты что! - Пётр поднял руки. - Как мыслишь, сын князя и холопки. Кем ему быть?

Оксана прищурилась:

- От деда Мстислава, князя Святослава, и рабыни Малуши родился великий князь Владимир, отец нашего князя.

- Так то Владимир!

- А почто бы моему сыну не сидеть князем черниговским? Но Бог не дал мне ребёнка.

- Горда ты, Оксана, ох как горда!

- Да уж какова есть. И не кори меня, брат, дождусь князя, пусть он рассудит.

Кончался травень месяц с лунными ночами и тёплыми, ещё не изнуряющими днями. Месяц, когда пахари вглядываются в зеленя и просят дождя.

Ярослав совершал вечернюю прогулку. По спуску вышел на пристань, полюбовался днепровским разливом. Закатное солнце бросало свои косые лучи на левый, пологий, песчаный берег. Глянул на готский и свейский корабли у причалов. Тесно прижавшись друг к другу, трут бока. Летом кораблей будет больше. Они приплывут из разных стран, и тогда на пристани сделается многолюдно и шумно.

От причалов Ярослав направился на Подол. Шёл не торопясь, по сторонам посматривал. От последнего печенежского набега Подол оправился, отстроился, похорошел.

В старом городе князь не задержался, а в новом остановился у собора Святой Софии. У зодчего дел здесь ещё много, дай Бог освятить собор лет через десяток, а Мстислав уже торопит, Петруню в Чернигове ждёт.

А новый город эвон как разросся, уже стоят хоромы митрополита и кельи монастырские, и трапезная, и церковка бревенчатая, однодневка. Владыка Паисий сказывал, с временем каменную возведут.

Вокруг собора бояре и люд торговый и ремесленный строится, нередко дома двухъярусные, с подклетями и верхними светёлками. Хоромы, какие каменные, а иные бревенчатые. Тёс на крышах ещё не потемнел, светлый, а двор от двора глухими заборами обносят, за ними собаки беснуются.

Все последние дни Ярослав в раздумье, вот-вот в Киев прибудет Мстислав с дружиной, приплывут новгородцы, их ладьи уже вошли в Днепр. В Киеве ни черниговцы, ни новгородцы не задержатся, и так время потеряно. Он, Ярослав, уже киевских ополченцев и обоз проводил, они нынче в Белгороде и скоро на Перемышль подадутся. Готов покинуть Киев и воевода Будый с дружиной. Но у Ярослава не о том думы. Рядясь с Мстиславом, они уговорились: одержав победу, а в ней Ярослав не сомневался, в червенских городах посадником сядет воевода Пров, а Чернигов получит от короля дань.

Братья пришли к выводу, что Ярославу лучше остаться в Киеве, ну как печенеги наскочат. Однако теперь Ярослав думал: одержит Русь победу, и её станут приписывать Мстиславу. Уже и так слышал, Мстислав-де Киев от печенегов спас… Каково ему, Ярославу, князю киевскому, такое воспринимать?

И Ярослав решил, он пойдёт с Мстиславом.

Василько с Хазретом ехали рядом. Били кони сухую землю копытами, позванивали удила. Касог помалкивал, не заговаривал и Василько. С Хазретом у них дружба, и молчаливость касога Василька не удивляла. Он заходил к ним в гости, Марья угощала его обедом. Хазрет иногда улыбнётся коротко либо посмотрит на Марью с грустью. У Василька даже мысль рождалась, а не любит ли касог Марью? Он нянчился с Василиской, возил на плече, а однажды сказал:

- Аул покидал, там сестрёнка осталась. Сейчас большая…

Кони шли шагом, потряхивая гривами, хвостами отгоняя слепней. Солнце едва поднялось, даже не успев полностью выкатиться из-за леса. Неожиданно Хазрет заговорил:

- У вас солнце за деревья цепляется, а у нас оно выползает из-за гор, и снег слепит. Солнце сначала взбирается на самую высокую гору и потом спускается в аул, - Хазрет говорил негромко, гортанно. - Когда оно заглядывало в нашу саклю, мама успевала испечь чуреки, и мы ели их с кислым молоком - айраном…