Как же можно было согласовать такие разные договоренности? Сталин полагал, что это можно было сделать путем создания просоветских левых правительств, так называемых народных демократий. Подобно испанскому республиканскому правительству 193б-1939 годов, они должны были представлять собой широкие объединения нефашистских сил, избираемые тайным голосованием. Они не должны пытаться установить радикальный социализм, ограничивая свои функции разделом крупных поместий, при этом контроль над внутренней безопасностью и разведкой осуществлялся бы для подтверждения того, что правительства действуют согласно внешнеполитическим интересам СССР. Сталин был уверен, что Народные фронты Центральной и Восточной Европы под контролем СССР будут действовать более эффективно, чем в Испании. Идея славянского единства примиряла местный национализм с интересами СССР. Так, Советский Союз способствовал образованию однородных этнических государств и репатриации немцев из Чехословакии и Польши. Опыт фашизма также заставил либералов склониться влево. В разговоре с Димитровым на даче в январе 1945 года Сталин говорил: «Кризис капитализма очевиден. Он состоит прежде всего в разделении капиталистов на два блока — фашистский и демократический. Наш союз с капиталистами-демократами появился потому, что вторые также были заинтересованы в предотвращении влияния Гитлера, иначе его жестокий порядок привел бы рабочий класс к крайнему положению и опрокинул бы сам капиталистический порядок»{518}.
На самом деле Сталин верил в долгое существование Народных фронтов или он планировал стремительную советизацию Восточной Европы? Он ожидал, что государства, управляемые Народным фронтом, превратятся из демократических в социалистические. В странах, где находились войска Красной армии, этот процесс, полагал он, должен быть скорее мирный, чем революционный. Коммунистические партии со временем выйдут на передовые позиции, хотя точные сроки оставались неизвестными. Как он говорил Димитрову, болгарским коммунистам необходимо было принять «программу-минимум», которая обеспечила бы «широкую платформу» для поддержки и послужила бы «подходящей маской некоторое время», а позже необходимо было принять «программу-максимум»{519}.
В 1945 году перспективы коммунистов в сфере влияния СССР в Европе казались весьма радужными, особенно в трех странах: Югославии, Чехословакии и Болгарии. Если бы югославские коммунисты организовали выборы[456], возможно, они бы одержали честную победу: по некоторым оценкам, болгарских коммунистов поддерживало от четверти до трети населения (однако коммунисты одержали победу на выборах при помощи устрашения), а в 1946 году чехословацкие коммунисты получили 37,9% голосов (в чешском регионе показатель был даже выше). Даже в странах, где к коммунистам относились не так радушно (например, в Венгрии), позиции их оставались сильными: венгерская компартия получила 17% голосов. После войны, дискредитировавшей фашизм и либеральное попустительство Запада, левое влияние распространилось как в Восточной, так и в Западной континентальной Европе. Кроме того, режимы межвоенного периода в Центральной и Восточной Европе развивались не очень успешно: ни либеральная политика 1920-х, ни экономический национализм 1930-х не позволили региону догнать Запад. Таким образом, уверенность коммунистов в собственном политическом курсе, планировании и благополучии казалась очень привлекательной.
«Взращивание» прокоммунистических Народных фронтов на восточноевропейской почве протекало в условиях серьезных препятствий. Перед 1945 годом большинство этих стран с серьезным недоверием относились к СССР: Румыния, Венгрия и Болгария приняли во время войны сторону Германии, длительные напряженные отношения с Россией были у Польши.
Однако везде правоцентристские партии неохотно сотрудничали с коммунистами. Местные коммунисты, со своей стороны, никак не способствовали укреплению сотрудничества, так как вовсе не желали делить власть с кем-либо. Немецкий коммунист Герхард Дйслер, например, заметил о демократии: «Свободные выборы? Чтобы немцы снова имели возможность выбрать Гитлера?»{520} Местные коммунисты часто рассматривали Народный фронт как короткий переходный период на пути к неминуемому социализму и, разумеется, прилагали все усилия, чтобы убедить СССР в преимуществах чисто коммунистического правления.
Тем не менее большая ответственность за неудачу Народного фронта лежала на самом Советском Союзе. Как и в 1930-е годы, его агрессивная настойчивость в доказательстве собственного приоритета превратила многих потенциальных союзников во врагов. Во-первых, многие страны[457] отрицательно отнеслись к решению СССР заставить Германию вместо репараций демонтировать заводы в восточном секторе и перенести их на территорию СССР. На немецкой территории, оккупированной СССР, советская администрация больше беспокоилась о том, как использовать экономику в своих целях, а не о том, как привлечь на свою сторону немецкое население. Известен случай, когда солдаты Красной армии, прервав цирковое представление, вывели из зрительного зала рабочих, которые были обязаны демонтировать немецкий завод, предназначенный для отправки в СССР{521}. Кроме того, безнаказанное насилие, совершаемое советскими солдатами над местным населением[458], усилило ненависть по отношению к советским оккупантам, особенно в Германии. В то же время (как это прежде происходило в Испании) службы безопасности под контролем коммунистов устраивали чистки не только среди коллаборационистов, но (все чаще) среди любых своих оппонентов[459].
Русские отдалили от себя даже близких друзей. Советский произвол раздражал Якуба Бермана, лидера польских коммунистов, который был одним из инструкторов Вольфганга Леонгарда в школе Коминтерна во время войны. Однако он пытался объяснить свою раздражительность скептически настроенному интервьюеру в начале 1980-х: «СССР совершал все это, давал нам советы, вовсе не заботясь о нас; они хотели, чтобы революция в Польше протекала по знакомой им схеме, по самой лучшей схеме, с их точки зрения, потому что эта схема привела к победе. И все же они не смогли избавиться от влияния собственной ментальности и попытаться понять ментальность других. Я глубоко в этом убежден, и я желаю вам понять их образ мыслей. Я знаю, что это нелегко…»{522}
Другие коммунисты, менее склонные к аналитике, видели в русских настоящих империалистов. Реакцию русских, вызванную жалобами на поведение представителей Красной армии, Милован Джилас, один из лидеров югославских коммунистов, назвал «высокомерием и отпором, характерным для большого государства по отношению к маленькой стране, сильного по отношению к слабому»{523}.
В 1945 году все еще трудно было сказать, что Народные фронты просуществуют недолго. Развитие их политики зависело от конкретных местных обстоятельств. Например, еще до окончания войны стало понятно, что Сталин планировал распространять серьезное влияние коммунистов на Польшу. Не доверяя польскому правительству, управляемому Лондоном, он дал распоряжение учредить новое правительство в Люблине[460]. Эту задачу при помощи Красной армии выполнили польские коммунисты, подчинявшиеся Москве. Новое правительство было признано Советским Союзом. Впоследствии Советы систематически подавляли любые проявления сопротивления коммунизму{524}. И все ясе коммунистический контроль еще не означал тотального насаждения советской системы — планов, коллективизации, ликвидации всех независимых организаций. В большинстве стран Центральной и Восточной Европы ничего такого не наблюдалось до 1947-1949 годов.
